Она приподнялась, стискивая руки и не отводя темных взволнованных глаз от окна.
— Я слышу их, батюшка! Сквозь вой ветра и шум дождя я их слышу! Да, да, они сворачивают с большой дороги… уже свернули. Господи, они у дверей!
— Клянусь святым Губертом, девочка не ошиблась! — вскричал старый сэр Джон, стукнув кулаком по столу. — Эй, слуги, быстрее во двор! Поставьте-ка на очаге еще вина согреться. В ворота стучатся путники, а в такую ночь и собаку стыдно оставить снаружи лишнюю минуту. Пошевеливайся, Хеннекин, кому говорю! Не то моя палка прогуляется у тебя по спине.
Теперь уже все ясно слышали, как бьют копытами лошади во дворе. Мери в смятении вышла из-за стола, к двери приблизились быстрые шаги, она распахнулась, и на пороге остановился Найджел. Его улыбающееся лицо блестело дождевыми каплями, щеки раскраснелись от ветра, голубые глаза сияли нежностью и любовью. Что-то перехватило ей горло, пламя факелов вдруг затанцевало, но при мысли, что другие заглянут в святая святых ее души, на помощь ей пришла твердая воля. Женщинам присущ героизм, недоступный мужчинам, как бы храбры они ни были. Только ее глаза сказали ему все, когда она протянула ему руку.
— Добро пожаловать, Найджел! — промолвила она. Он склонился и поцеловал эту руку.
— Святая Екатерина помогла мне вернуться домой, — сказал он.
Каким веселым был этот ужин в косфордском господском доме! Найджел сидел между благодушным старым рыцарем и леди Мери во главе стола, а у нижнего конца Сэмкин Эйлуорд, втиснувшись между двумя служанками, то смешил, то пугал своих соседок рассказами о войне во Франции. Найджел должен был приподнять каблуки своих сапог из кожи лани, чтобы показать маленькие золотые шпоры. Пока он рассказывал обо всем, что с ним произошло, старый рыцарь то и дело хлопал его по плечу, Мери сжимала в ладонях его сильную правую руку, а добрый старик священник, улыбаясь, благословлял их обоих. Найджел вынул из сумки на поясе тонкое золотое кольцо, засверкавшее в свете факелов.
— Ты сказал, что завтра должен отправиться в путь, святой отец? — спросил он у священника.
— Да, сын мой, меня ждут.
— Но ты можешь помедлить до конца утра?
— Если я отправлюсь в путь после полудня, то не опоздаю.
— За утро ведь можно сделать очень много! — Найджел посмотрел на Мери, а она покраснела и улыбнулась. — Клянусь святым Павлом, я и так уже ждал слишком долго!
— Ей-ей, и я тоже не долго был женихом твоей матери, Мери! — воскликнул, посмеиваясь, старый рыцарь. — Женихи в былые дни не мешкали понапрасну. Завтра вторник, а вторник — день легкий. Жаль, что добрая леди Эрминтруда более не с нами и не увидит свадьбы! Старая гончая нагоняет нас, стариков, одного за другим, сам я слышу ее лай уже совсем близко и радуюсь, что перед концом успею назвать тебя сыном. Дай мне твою руку, Мери, а ты свою, Найджел. Примите же благословение старика! Да хранит вас обоих Бог, да ниспошлет он вам все, чего вы заслуживаете, ибо поистине во всей нашей прекрасной стране не найдется жениха благородней и невесты, более достойной стать его супругой.
Так расстанемся же с ними теперь, когда их сердца полны светлой радости, а перед их молодыми взорами простирается золотое будущее, полное счастья и надежд. Ах, мечты, рожденные зеленой весной! Увы, как часто они чахнут, увядают, опадают и истлевают по сторонам жизненной дороги! Но на этот раз по Божьему соизволению все произошло иначе — они расцвели пышным цветом, становились все прекраснее, все чудеснее, и весь широкий мир мог дивиться их красоте.
В другой книге было рассказано, как имя Найджела с годами обретало все большую славу{45}, а Мери всегда оставалась достойной его, и они поддерживали друг друга, поднимаясь все выше. Во многих странах добывал себе Найджел славу и честь, и всякий раз, возвращаясь изнуренным в свой дом, он черпал у той, кто была украшением этого дома, новые силы, загорался новым огнем и вновь стремился к подвигам. Много лет они жили в Туинемском замке, любимые и почитаемые всеми. А затем в свой срок вернулись в тилфордский господский дом и провели счастливую здоровую старость среди тех вересковых холмов, где прошла буйная юность Найджела до того, как война стала его ремеслом. Туда же вернулся и Эйлуорд, когда расстался с «Пестрым кречетом», где долгие годы продавал эль жителям окрестных лесов.
Но годы проходят, неустанно вращается колесо древней прялки, и обрывается нить. Мудрые и добродетельные, благородные и отважные являются из мрака и удаляются во мрак — откуда, куда и почему, кто может сказать? Вот склон Хайндхеда. Папоротник все так же рыжеет в ноябре, вереск все так же пылает огнем в июле, но где теперь косфордский господский дом? Где, если не считать десятка-другого разбросанных серых камней, где величественное уэверлийское аббатство? Однако и вечно грызущее время сглодало не все. Пройдись со мной, читатель, по шумной дороге, ведущей в Гилфорд. Вон на том встающем перед нами зеленом пригорке ты видишь лишенную крыши часовню, которая все еще подставляет ветрам четыре свои стены. Это часовня святой Екатерины, где Найджел и Мери обменялись клятвами. Внизу все также вьется река, а за ней ты видишь темные леса Чантри, тянущиеся до голой вершины, на которой стоит совсем целая, даже не лишившаяся крыши часовня святого Мученика, где два товарища отразили нападение горбатого владельца Шалфорда. А вон там, на склонах меловой гряды, видны следы дороги, по которой они отправились на войну. А теперь повернем на север вот по этой извилистой тропе. Тут все осталось таким же, каким было в дни Найджела. Вот комптонская церковь. Пройди под древней выщербленной аркой ее дверей. Перед ступенями древнего алтаря без надписей, без статуй покоится прах Найджела и Мери. А рядом — прах их дочери Мод и Аллейна Эриксона, чьей супругой она была. Возле спят вечным сном их дети и дети их детей. Здесь же на церковном кладбище маленький холмик в тени старого вяза отмечает место, где Сэмкин Эйлуорд вернулся в добрую землю, давшую ему жизнь.
Тихо лежат опавшие листья. Но они, и такие, как они, вечно питают огромный старый ствол Англии, который вновь и вновь сбрасывает листву и одевается свежей, такой же прекрасной, как прошлогодняя. Тело может пребывать в истлевающем гробу или под осыпающимися сводами склепа, но память о благородно прожитой жизни, о доблести и правде не умирает, но продолжает жить в людских сердцах. Нас ждет наш собственный труд, и все же мы прибавим себе сил и укрепим нашу веру, если на час оторвемся от дневных забот и оглянемся назад на женщин, которые были кротки и тверды душой, и на мужчин, которые любили честь больше жизни, когда выступали на той же зеленой сцене Англии, на которой недолгие годы играем свои скромные роли и мы.