с чем не сравнимое удовольствие и нужное для жизни чувство колобковой лукавости — стекали слюни бессмысленной очарованности служебным персоналом и вообще явлением мира.
Главный, отстранив всех остальных, приблизился ко мне. Присел бочком на мою коечку, как подсаживаются обнадеженно сопереживающие близкие люди. Сдерживая спортивный азарт, который старался выдать за родственное волнение, сказал:
— Ну что, Сергей Иваныч? Доброе утро. Как само-чувствуем?
— Солнце… бабочки… простокваша… — ответил я, пошлямкивая немного губами для пущей юродивости.
— Пояснить, — приказал Главный, обращаясь к ученым.
— Пока трудно сделать заключение…
— Возможно — послеоперационное нарушение речи…
— Либо — постанестезионный бред…
— Ты меня видишь, Сергей Иваныч?.. Давай уж на «ты»… Я из-за тебя вторые сутки не сплю… Ну как ты?
— Каша манная… домой… заводная корова хорошо люблю писать горшок утром мама… — выпалил я, продолжая улыбаться и пускать слюни. — Голова… резать… арбуз…
— Довольно ясно прослеживаемые ассоциации с нейрохирургией, — пояснил кто-то.
— Мы предупреждали вас о неизбежности риска…
— Необходимо дать больному покой и понаблюдать за показаниями приборов, — перевел один из белых халатов высказывания иностранных, как я понял, специалистов.
— Они будут наблюдать за этим идиотом, а страна — выкладывай им в карманы валюту?.. Этого не переводить… Сколько они нацелились наблюдать? У нас нет времени… наблюдатели ебаные… напортачили, понимаете, а теперь будут наблюдать за подложенной нашей стране кучей… этого тоже не переводить… Есть ли надежда, одним словом?
— Олвиз, — ответил один специалист, после чего иностранцы отстранили Главного с моей коечки. Переводчик перевел при этом откровенно неприязненную и грубую фразу симпатичного старикана, говорившего с каким-то странным акцентом — еврейским и кавказским одновременно.
— Мы попросили бы избавить нас в ответственный послеоперационный период от некомпетентного вмешательства лиц, далеких от науки. Это оговорено в контракте…
— Скажи этой сволочи и торговцу гуманной профессией, что он вместе с остальными бандитами, содрав с нас фантастические деньги, в долларах, превратил человека в дебила… в мычащего, так сказать, раздолбая… впрочем, не переводи… все равно правильно не переведешь… у них разве есть такие понятия, как у нас?.. Спроси, сколько суток понадобится для окончательного заключения.
— Ровно столько, сколько понадобится, — перевел переводчик.
— Мог бы скорректировать его грубость… говно ты, а не переводило… спроси, чем мы можем быть полезны в такой ситуации?
Иностранец что-то очень резко ответил. Переводчик, подумав, перевел:
— Лучше бы обследовать оперированного без основных заинтересованных лиц…
— Врешь. Уверен, что этот Моня послал меня к ебени матери. Они нас не любят. И правильно делают. Правильно то, что не любят, а не то, что посылают… Ну что, Сергей?.. Серега ты наш… залечили тебя в сосиску сионисты, швейцарская сволочь и английская профурсетия?.. Воспрянул бы ты, Сергей… Не дай маху… и тебе хорошо будет, и нам… Что скажешь?
— Жена пюре пиво хорош Спартак… хочу… хочу… сосиска… правильно…
— Товарищ генерал, улавливаю логическую связь, несмотря на разрыв мышления и речи…
— Выкладывай. Утри нос этим платным живоглотам.
— Больной высказывается в том смысле, что не прочь вместе с женой выпить пивка, съесть сосиску с пюре и хорошо бы затем посмотреть футбол по телевизору…
Я кивнул и еще шире улыбнулся. Главный сразу повеселел:
— Ты давай, Серега, поднимайся… шевели мозгами всем смертям назло… я тебе персональный билет устрою в Лужники до конца твоих дней… наше слово — закон… Запахи-то улавливаешь?.. Извини — я тут погорячился…
— Утро… выпить… жена… жена… жена… вечер… пылесос… тихо…
— Я бы и сам, Серый ты мой, с утра жахнул «Мартеля». потом — жена… жена… жена… три раза… правильно тебя понял?
Я снова кивнул.
— Вот видишь. Ебать мы с тобой хотели зарубежную медицину. Верно?
Я помотал головой, давая понять, что не следует делать этого… никогда…
— Лежи, Серега, и ни о чем не беспокойся. Как отключим тебя от приборов, так жену твою вызовем прямо сюда… ты у нас — Брумель по части… ха-ха… половухи… Идет?
— Гхррррррры-ы, — захрипел я сладострастно.
— Переведи сволочам, что дело пошло на поправку. Так и быть — мы им очень благодарны. Сами справимся?.. Не «надеемся» надо отвечать, а «уверены, товарищ генерал». Нечего им тут крутиться вокруг наших исследований. Пусть едут. И пусть скажут спасибо за то. что вообще едут… этого не переводи…
Переводчик перевел. Зарубежные деятели ответили:
— Мы настаиваем на предоставлении нам возможности наблюдать за оперированным в течение хотя бы трех дней.
— В интересах дела — провести курс психонейротерапии.
— Наш метод тестирования психики и постановки перед больным психологических задач гораздо прогрессивней вашего…
— Во-первых, не переводи им, что зато мы — в Афганистане, в Сирии, в Ливии, в Никарагуа и еще кое-где, не говоря о ядерном кулаке. Переведи — разрешаем наблюдать в течение двух дней. О результатах докладывать непосредственно мне. Здесь не Швейцария и не Иерусалим с Лондоном. У нас свои порядки даже для нейрохирургии. Наука остается надстройкой, а не частной финансовой конторой. Все переведи побуквенно. У меня интуиция есть, что встанет Сергей Иваныч и заработает… Ну-ка, Серый, понюхай, чем палец мой пахнет?
— Дым… дым-м-м, — промычал я.
— Умница, Серый, — вскричал радостно генерал. — Пусть посмотрят мировые светила, как ставим мы на ноги нашего человека… А какой дым? Различаешь?
— Дым-м-м…
— Сигары? Сигареты? Махра? Капитанский?
— Дым-м-м-м, — повторил я, не желая ничего уточнять, хотя от пальцев генеральских потягивало не только мерзким сигаретным никотинчиком, но и маслицем спускового крючка — вороненым метальцем карательной силы…
— Дифференциация восприятия установится сама собой, товарищ генерал, если не нарушена его первоначальная острота…
— Хорошо. Действуйте. Звоните без всякого-якова… А ты переведи-ка вот что этому умнику: мы предлагаем выплатить ему весь до копейки гонорар не в валюте, а в родственниках. Валяй…
— Профессор Шарон говорит, что не имеет родственников в СССР.
— Пусть не финтит. Все евреи считают друг друга родственниками. На признании этого положения временно основана наша гуманная и эмиграционная политика.
— Профессор Шарон не прочь согласиться с вашей логикой. Он интересуется, о каком количестве родственников может идти речь.
— Сколько он хочет? И тут они не могут не поторговаться. Я предлагаю трех человек.
— Профессор Шарон отвечает, что это несерьезная цифра для начала делового разговора.
— Дай для начала десять-одиннадцать. И пусть поймет намек, что я могу передумать.
— Профессор Шарон больше не желает торговаться. Речь может идти не меньше, чем о тридцати семи людях.
— Спроси, не намекает ли он. в свою очередь, на тридцать седьмой год?
— Товарищ генерал, он заупрямился… это тип с характером… говорит, что передумал… занизил количество родственников по ошибке… вымогает теперь сорок девять человек…
— Скажи, что и этот его намек понял. Даю сорок два рыла. Нечего путать нашу