Спустя две ночи мы расположились лагерем на поросшей вереском площадке под защитой отполированных ледниками гранитных выступов. Перед этим мы ехали целый день и только один раз наспех перекусили прямо в седлах, так что все радовались перспективе горячего ужина. Раньше я несколько раз пробовала предложить свою помощь в приготовлении еды, но это предложение неизменно отклонялось в более или менее вежливой форме молчаливым клансменом, который выполнял обязанности повара.
Один из наших людей утром убил оленя, и порция свежего мяса, приготовленного с огурцами, репой и чем-то там еще, представлялась весьма соблазнительной трапезой. Сытые и довольные, мы все собрались вокруг огня, слушая рассказы и песни. У маленького Мурты, который так редко открывал рот, чтобы заговорить, оказался на удивление чистый и красивый тенор. Уговорить его спеть было нелегко, но игра стоила свеч.
Я устроилась поближе к Джейми, стараясь найти местечко поудобнее на твердом граните. Мы расположились на самом краю каменного уступа, где широкая плита красноватого гранита дала возможность устроить очаг, а торчащие в беспорядке на заднем плане скалистые выступы послужили укрытием для лошадей. Я спросила, не устроиться ли нам все же на ночь на мягкой весенней травке близлежащей пустоши, но Нед Гоуэн просветил меня, объяснив, что мы находимся теперь на южной границе владений Макензи, а стало быть, в непосредственной близости от земель Грантов и Чизхолмов.
— Разведчики Дугала сообщили, что в окрестностях никого не видно, — сказал он, взгромоздившись на большой валун, чтобы самолично посмотреть на запад, — но никогда не знаешь наверняка. Лучше обезопасить себя, чем потом жалеть.
Когда Мурта спел свое, Руперт принялся рассказывать. Ему не хватало красоты слов Гуиллина, однако запас историй у него был поистине неисчерпаем — о феях, призраках, таннасгах, то бишь злых духах, и прочих обитателях шотландских гор, в их числе и о водяных конях. Эти последние, как я поняла, обитали в воде повсеместно, особенно часто в потоках и на переправах через реки, но многие жили и в глубинах озер.
— Есть такое местечко на восточном конце озера Лох-Гарв, — говорил Руперт, обводя глазами собравшихся, чтобы убедиться, что все его слушают, — которое никогда не замерзает. Там всегда открытая вода, даже когда вся остальная часть озера покрыта крепким льдом. Это потому, что там находится дымовая труба водяного коня. Водяной конь из Лох-Гарва, как это делают и другие такие же кони, похитил молодую девушку, которая пришла на озеро по воду. Он утащил ее в глубину, чтобы взять себе в жены. Горе той девице или мужчине, кто увидит у воды на берегу красивого коня и захочет прокатиться на нем, потому как сесть-то на коня легко, а вот слезть с него невозможно. Конь вступает в воду, оборачивается рыбой и плывет в свой дом вместе с несчастным, который накрепко прилипает к его спине.
Руперт, раскрыв ладонь, изобразил, как плывет рыба по волнам, и продолжал:
— Под водой и зубы у водяного коня рыбьи, он ест улиток и водяные растения, все сырое и холодное. И кровь у него холодная, как вода, и в огне он не нуждается, но молодая женщина, как вы понимаете, это совсем другое дело. — При этих словах он подмигнул мне и посмотрел на меня с откровенным вожделением — ко всеобщей радости слушателей. — Ну так вот, жена водяного коня была очень грустная, холодная и голодная в своем новом доме на дне озера и не желала есть улиток и водяные растения. Конь ей попался из добросердечных, и отправился он на берег к дому человека, который был каменщиком. Пришел этот человек на берег и увидел красивого золотого коня с серебряной уздечкой, так и сверкавшей на солнце. Не удержался он, охватил коня за уздечку и сел на него верхом. Водяной конь, ясное дело, уволок его прямо под воду в свой холодный рыбий дом. И сказал каменщику, что отпустит его, если он сложит ему хорошую печь, с трубой, как положено, чтобы жена водяного коня могла погреть руки у огня и поджарить для себя рыбу.
Я отдыхала, положив голову Джейми на плечо, чувствуя приятную сонливость и поглядывая на свое ложе, хотя то было всего лишь разостланное на твердом граните одеяло. Внезапно я ощутила, что Джейми весь напрягся. Он положил руку мне на шею, как бы предупреждая: не двигайся! Я оглядела лагерь: все оставалось в прежнем положении, но я уловила этот передававшийся от человека к человеку дух напряженности.
Переведя глаза на Руперта, я увидела, что он еле заметно кивнул, перехватив взгляд Дугала, но продолжал свой рассказ.
— Ну, каменщик, делать нечего, выбора-то у него особого не было, исполнил что ему велели. И водяной конь сдержал слово, вынес человека на берег возле его дома. А жена водяного коня обогрелась и была счастлива и жарила себе сколько угодно рыбы на ужин. Потому вот и не замерзает вода у восточного конца Лох-Гарва, тепло из печной трубы водяного коня растапливает лед.
Руперт сидел на камне правым боком ко мне. Продолжая говорить, он наклонился, будто бы почесать ногу. Без малейшего намека на поспешность движения он взял в руку кинжал, лежавший на земле возле его ноги, и все с тем же спокойствием спрятал его на коленях в складках килта.
Я придвинулась поближе к Джейми и, как бы влюбленно лаская, пригнула к себе его голову.
— В чем дело? — шепнула я ему на ухо.
Он сжал зубами мочку моего уха и прошептал в ответ:
— Лошади беспокоятся. Кто-то есть поблизости. Один из мужчин встал и подошел к самому краю выступа помочиться. Вернувшись, он сел на другое место, рядом с погонщиком. Встал другой человек, заглянул в котел и вытащил кусок оленины. И так по всему лагерю началось не слишком заметное на первый взгляд общее передвижение, а Руперт все говорил.
Приглядевшись повнимательней, между тем как рука Джейми все теснее обнимала меня, я убедилась, что каждый из мужчин стремился подобраться поближе к своему оружию. Все они, ложась спать, оставляли кинжалы при себе, но палаши, пистолеты и круглые обтянутые кожей щиты аккуратно укладывали на землю на границе лагеря. Пара пистолетов Джейми лежала сейчас на земле неподалеку вместе с палашом.
Мне были видны отблески огня на дамасской стали. Пистолеты у Джейми были самые обычные, большие, рукоятки отделаны рогом, словом, такие же точно, как у остальных мужчин в отряде, но зато сабля и старинный шотландский палаш выглядели совсем особо. Он с гордостью показывал их мне на одной из стоянок, любовно поворачивая в руках блестящие лезвия.
Шотландский палаш был завернут в одеяло; я видела огромную Т-образную рукоять и эфес, который, чтобы он был шероховатым, тщательно натирали песком. Я подняла его — и чуть не выронила. Джейми сказал, что весит он около пятнадцати фунтов.