— Детство, милорд, — говорила она и вздрагивала от своей отчаянной честности.
— Разве это плохо? На смену приходит зрелость, а значит — сила, свобода.
Не хотелось, ой как не хотелось думать об этом, а хотелось лишь отгородиться от мыслей — ото всех. Но не ответить она не смела.
— Мне кажется, милорд… мне кажется, мы растем из детства, как дерево из корней. Что станет с деревом, потерявшим корни.
Бывало и хуже.
— Миранда, что, по-твоему, самое ценное для человека?
Она холодела от самого уже вопроса и чуть ли не чувствовала лапки пауков на щеках.
— Для кого как, милорд.
— Представим, ты — королева. Можешь дать своим людям что угодно, но — только одно. Что дашь?
— Мне сложно вообразить себя королевой, милорд.
— Отговорки. Я признал твою скромность, теперь ответь честно.
Это поражало Миранду, сбивало с ног. Никому и никогда не было дела до того, что она на самом деле думает.
— Я бы… милорд, это, наверное, неправильно для королевы… я бы дала им право жить, как велит сердце. Поступать по душе, а не по обязанности.
— Странная мысль, — удивлялся герцог. — Люди боятся свободы. Если дать право выбирать, выйдет только смятение и страх, ничего больше.
— Да, милорд, конечно…
— Да, но?..
— Душе нужно совсем немного свободы, самые крохи. Иногда достаточно одной лишь веры в свободу. Но когда остается только долг, ты вроде как не человек уже. Как песок в часах: течешь, и не можешь остановиться, пока весь не вытечешь…
А бывало так.
В той части сада, где три ручья сливались воедино, распластывались по гранитному валуну и, хохоча, спрыгивали с него в ложбину, герцог находил Миранду и садился на траву возле нее. Женщина, сидящая на камне, оказывалась выше его. Становилось не по себе, хотелось уменьшиться, сжаться.
— Хочу разобраться в одном деле, — говорил лорд и принимался рассказывать нечто политическое и важное: о своенравных горных баронах, о железных рудниках, о новой дороге в обход ущелья…
— Я ничего не смыслю в этом, милорд.
— Я знаю. Просто послушай.
Миранда слушала, пропуская значение, улавливая только звучание, мелодику слов, интонации голоса. Рассказ оканчивался, и герцог говорил:
— А теперь сыграй мне, как звучит все это дело.
Миранда перебирала струны, как хотелось ее пальцам. Мужчина долго молча сидел рядом, погружаясь в звуки и в мысли… После вставал и благодарил:
— Стало яснее. Спасибо.
Миранда ощущала в своем сердце нечто новое. Не любовь — ведь она знала, какова из себя любовь: умильная, теплая, уютная, ласковая наощупь, как щенок, взятый на руки. Сейчас было совсем иначе. Жарко, душно, и страшно, и не найти ни единого спокойного места. Раздирало изнутри, когда он был рядом, и снова — когда его не было. Казалось, в груди ее поселилась дикая кошка.
Придворные переменились к ней. Презрение заместилось подобострастием и плохо скрываемой завистью. Мужчины теперь уважительно сторонились ее. Дамы льстили, обсыпали сахарными похвалами, то и дело заговаривали о герцоге:
— Душечка, в каком расположении духа нынче наш милорд?.. Будь так добра, дорогая, замолви ему словечко о…
Миранда окончательно, сокрушительно, нестерпимо запуталась. Впервые ей самой хотелось спросить у герцога… что? О чем спросить?.. Нет, не спрашивать, хоть просто побыть рядом, послушать его… станет светлее, станет легче.
Целый день она искала предлога войти к нему. С утра герцог получил депешу и мучительно долго изучал ее. Затем держал нескончаемый совет, обедал не выходя из зала. Закатывалось солнце… Под вечер он сам вызвал ее. Слова были холодны, напоминали кольчужную ковку.
— В скором времени мне следует отбыть в метрополию. Король вызывает меня вместе с войском — он готовит поход на юг. При самом удачном повороте вернусь спустя полгода.
— Вы хотите, чтобы я сопровождала вас?
— Я хочу, чтобы ты осталась во дворце. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Кошка в груди Миранды четырьмя четверками когтей впилась в сердце.
— Простите, милорд?..
— При власти здесь должен остаться человек, которому я доверяю. Больше всех в этом городе я доверяю тебе. А я буду в долгом походе. Каждый воин знает: скорей вернется живым тот, кого дома ждут. Мне будет светлее, если ждать меня станешь ты.
Горячо, слишком горячо. Каленое железо. Алые угли. Клеймо палача.
— Милорд… простите, милорд… зачем я вам? Я недостойна… Что я могу дать? Что смогу дать ВАМ?
Он взял ее за оба плеча.
— Ты будешь любить меня, как никто другой не умеет. Будешь слушать меня, как никто не слышит. Давать прекрасные советы даже там, где ничего не понимаешь. Петь для меня, рисовать для меня, играть для меня. Смотреть на меня своими печальными глазами, в которых тайна, неразгаданная никем. Будешь ездить в каретах, надевать эти дурацкие помпезные платья, которые нам обоим смешны. Править моими землями, когда я буду в походах. Воспитывать наших сыновей так, чтобы они умели слышать собственное сердце, как ты это умеешь. Что там еще полагается делать герцогиням?..
— Милорд… — она отшатнулась, дрожа, — милорд, я не сумею, не смогу всего этого… Я всего лишь музыкант. Я простолюдинка!
— Ты простолюдинка. Поэтому, в сущности, я мог бы не спрашивать тебя, а взять силой, — некий лучик сверкнул на миг в ее душе при этих словах… и остался незамечен герцогом. — Но с тобою я так не могу. Ты жаждешь иметь выбор, и у тебя он есть. Будешь моей женой?
— Милорд, умоляю, позвольте мне подумать.
— До утра, — с досадой отчеканил он и вышел прочь.
Утром Миранды не оказалось в ее покоях.
Не желая верить худшему, герцог надеялся, что Миранда по своему обыкновению скрылась в каком-то из укромных уголков дворца или сада, что она просто размышляет в уединении. Он тянул до полудня, прежде чем бросить людей на поиски, и тем самым дал беглянке изрядную фору. К вечеру стало ясно, что Миранды нет во дворце и в ближних его окрестностях.
За неделю герцогские гвардейцы обрыскали всю столицу, соседние деревни, леса, придорожные станции и гостиницы — бесплодно. Единственный оставшийся след тянулся в портовый город, из которого за эти дни отбыли десятки судов. Спустя неделю отчаявшийся, мрачный, озлобленный владыка отбыл из столицы.
В это время двухмачтовая шхуна с полным трюмом товара и дюжиной пассажиров на борту ушла уже на сотни миль от берега, влекомая крепким весенним ветром. Стоя на баке, провожая взглядом снежные барашки, бегущие, тающие от борта, Миранда размышляла.
Утром капитан спросил ее:
— Красивая девушка с грудным голосом… От чего ты бежишь? Неужели на родине никто не любит тебя?
И впервые ей захотелось понять себя — умом, не сердцем. Любят, да. И я люблю, не скрою уже даже от себя. Но бегу. От любви ли? От свадьбы? От страха — вернее будет. От страха смысла, долга. От обреченности на любовь и на власть. Или?..
Другой пассажир курил рядом, опершись на фальшборт. Режущая вонь табака принудила Миранду взглянуть в его сторону — и она оторопела.
Он был двуглазым теперь, пролетевшие годы припечатали его, придавили плечи к земле, облили голову сединой… но не узнать давешнего соседа Миранда просто не могла!
— Колдун?..
— Не знаю, о ком говорите, миледи… Ежели вам мешает запах моей трубки, то могу отойти.
— Нет, нет! Сам бог послал мне тебя, колдун! — она вцепилась в его рукав. — Ты напугал меня тогда, у огня. Годами я убегала от того ужаса, вывернула наизнанку всю себя, отказалась от любви, от родины… Но теперь я старше на жизнь, и хочу посмотреть в глаза страху. Покажи мне мой смысл — еще раз. Ответь мне — снова! — зачем я живу?
Старик отшатнулся от борта, выпустил трубку, округлил глаза, блеклые, как медяки. Вдруг расхохотался, давясь дымом.
— Дура! Глупая пигалица! Я обманул тебя, ты понимаешь?.. Ради смеху показал пустое видение — и ты купилась! Пошутил над испуганной дурочкой — понимаешь?