С непередаваемой на словах благодарностью Жекки прижалась губами к банковскому бланку. «Господа, какие же вы хорошие…» — мысленно проронила она. А ей-то уже стало казаться, что все беды полились на нее прямо, как из адского рога изобилия. Ну, а теперь получается, что хотя бы одной, при том очень большой бедой, стало меньше.
Жекки вышла в столовую, где Павлина накрыла завтрак, хотя по времени он соответствовал скорее обеду. Как ни странно, радостная неожиданность, подаренная Земельным банком, не сильно улучшила Жеккин аппетит. Затылок по-прежнему оттягивала тупая боль, есть совсем не хотелось. «Подумать только, чем бы был для меня сегодняшний день, если бы не весть об отсрочке выплаты. Да я бы просто умерла», — решила она про себя.
Вяло, с неохотой она намазала кусочек свежей булки яблочным джемом и отхлебнула несколько глотков чая. Теперь нужно было показать всем, да и себе не в последнюю очередь, что отъезд Аболешева не стал для нее таким уж неприятным событием. Павел Всеволодович и раньше уезжал по своим делам, причем так же неожиданно, без всякого предупреждения. Так, по крайней мере, можно говорить, если потребуется что-то говорить. В действительности без предупреждения он никогда не уезжал.
Сейчас ей непременно нужно демонстрировать душевное спокойствие и ни чем не поколебленную бодрость духа. Вот это-то и потребует известного, по сути своей, героического, волевого усилия. Нет, отсрочка по платежам была всего лишь отсрочкой, а история с Аболешевым кровоточила со всей непереносимостью смертельной раны. Ни о каком душевном покое при этом говорить не приходилось. Необходимость притворяться перед всеми так называемыми ближними, то есть двумя-тремя десятками любопытных, завистливых, ухмыляющихся, притворно понимающих, откровенно злорадствующих инских праздных членов «приличного общества» заранее выводила ее из себя.
«Я сегодня же уеду домой, — вдруг с необыкновенной ясностью прозвучало у нее в сердце, и от этого решения как-то сразу сделалось легче дышать. — Да, сегодня же. Дело с имением, так или иначе, решилось, а больше меня здесь ничего не держит. Полицейские, если уж приспичит, найдут меня и в деревне. Всего-то двадцать семь верст от города. Сбегать от них я не собираюсь».
— Павлина, — сказала Жекки с обезоруживаюей улыбкой, — уложите мой чемодан и дорожный сундук. Мы возвращаемся домой сегодня вечером.
— Слушаюсь.
Широкое лицо Павлины не могло не ответить улыбкой, но потупленный взгляд и застывшая в нем растерянность не укрылись от придирчивых глаз Жекки. «Ну и пусть, — промелькнуло у нее в голове — пусть все они думают, что хотят. Пусть считают мой отъезд бегством, малодушием или чем угодно. Я же знаю, что должна уехать потому, что мне пора домой. Я уехала бы, даже если бы Аболешев не выкидывал никаких фокусов».
Значит, решено. Жекки встала из-за стола и прошла в переднюю.
IV
О скором отъезде следовало оповестить Коробейниковых. К ним все равно нужно было зайти, соблюдая законы родственного расположения, хотя встречаться с ними, особенно почему-то с сестрой, совсем не хотелось. У Жекки теперь до того обострились все чувства, что малейшее неосторожное прикосновение к ее саднящим болячкам, вызывало протест и мгновенную резкую отповедь. Зная свою невыдержанность, она бессознательно опасалась, что при разговоре с родственниками чего-то подобного избежать не удасться.
Проходя через двор к большому дому, где жила семья Ляли, Жекки услышала сразу несколько разнородных аккустических зарисовок, лучше всякого телеграфа загодя оповещавших о настроении обитателей дома. Из приоткрытых окон гостиной — на улице было по-летнему тепло и солнечно — доносились фортепьянные восторги и всхлипы. Ляля мучила инструмент еще не до конца вызубренным Большим вальсом Шопена.
Из кухни вместе с запахами тушеной капусты и вареной говядины выплескивалось шкворчание разогретого на сковородке жира, стук кастрюль и переругивание кухарки с дворником Акимом, который, как следовало из обвинений, не удосужился принести третье ведро воды. На втором этаже раздавалась такая дикая беготня, толчки, и крики, прерываемые детским ревом, что было непонятно, как Ляля, слыша у себя над головой эти гладиатрские бои, умудрялась не сбиваться и оставалась способной разучить хотя бы чижика-пыжика.
Жекки предположила, что мальчишки разрезвились так потому, что их папаши нет дома, иначе Николай Степанович, отдававший обычно воскресный досуг чтению нелегальной литературы, не позволил бы детям подобной вольности. «Возможно, его вызвали в больницу, — подумала Жекки, — а Алефтина, конечно, гуляет с маленькой».
В передней, однако, ее оглушил разразившийся где-то над лестницей такой громовой окрик, что она не сразу распознала в нем голос шурина. Оказывается, Николай Степанович был дома. Просто, засев у себя в кабинете, он, очевидно, какое-то время испытывал собственное терпение. Терпения хватило ненадолго.
Шум на втором этаже сразу же стих, послышались всхлипы, потом — быстрый топот нескольких пар детских башмаков, после чего Жекки, задержавшуюся в маленьком коридорчике перед дверью гостиной, чуть не сшиб слетевший стремглав по лестничным перилам растрепанный гимназист. Разумеется, Юра. Он ловко вскочил на ноги, немного опешил, увидев Жекки, но тут же нашелся, и наспех поздоровался. Жекки едва успела ему ответить, как он вихрем проскочил мимо нее и хлопнул входной дверью. «Этот мальчишка не любит ходить пешком!» — подумала Жекки не без радостного одобрения. Как ни странно, Юра удивительным образом напоминал ей саму себя в том блаженном возрасте, когда она бегала в вечно изорванных коротеньких платьицах с вечными ссадинами на коленках, дразнила сестру, лазала по деревьям, убегала без спросу купаться, и всем прочим компаниям предпочитала ватагу крестьянских мальчишек, пользуясь у них непререкаемым авторитетом маленькой атаманши.
В гостиной все было по-прежнему, если не считать огромного букета роз, разбросавшего благоуханные бутоны над фарфоровой вазой. Ляля, увидев сестру, просияла приветливой улыбкой.
— Жекки, ну разве можно так долго спать? — воскликнула она, отрываясь от фортепьянных упражнений и по-доброму, с какой-то почти материнской заботой вглядываясь в лицо Жекки. — Право, это стыд и срам. А впрочем, не похоже, чтобы ты выспалась. Конечно же, Павел Всеволодович огорчил тебя. Я понимаю. Он заходил перед самым отъездом.
— Да, — нехотя сообщила Жекки, — голова просто раскалывается. Я пройду к Николаю Степанычу, попрошу у него что-нибудь от мигрени…