Читать интересную книгу Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена - Татьяна Бобровникова

Тут я хотела бы остановиться на одном любопытном вопросе. О характере нашего героя существует два противоположных мнения — первое принадлежит его современникам и ближайшим потомкам, второе — английским ученым XX века, в первую очередь Астину. Вся античная традиция уверенно называет Сципиона человеком очень мягким и добрым, английские ученые не менее уверенно называют его жестоким. Так, Цицерон говорит, что Сципион был очень кроток (lenissimus: Миг., 66). Он считает его воплощением humanitas. Humanitas в понимании Цицерона — это квинтэссенция лучших человеческих качеств, и в первую очередь утонченного эллинского образования и гуманности. И особенно гуманности. Сам Цицерон был человеком исключительной мягкости, и всяческая жестокость вызывала у него ужас и отвращение. «Никогда жестокость не бывает полезна: жестокость противна человеческой природе (то есть humanitas. — Т. £.)», — писал он (De off., Ill, 47; пер. Ф. Зелинского). Между тем он не колеблясь заявляет, что Сципион для него — идеал и образец для подражания. Точно так же смотрели на нашего героя Полибий, который называл его совершенством, и Панетий. Неужели все эти умные и благородные люди ошибались?

Ученые XIX века следовали античным авторам. Буассье считает Сципиона человеком «кротким и человеколюбивым от природы». Такого же мнения держался Моммзен (Буассье Г. Римская религия от времен Августа до Антонинов. М. б.г. С. 56; Моммзен Т. История Рима. М., 1937, Т. 2. С. 41).

Астин приводит в доказательство своего мнения следующие аргументы: Сципион с любопытством смотрел на битву между нумидийцами и карфагенянами и в шутку сравнивал себя с Зевсом; он сжег Карфаген и на его развалинах сказал: «Хорошо!»; он жестоко обошелся с нумантинцами, отрубил руки жителям Лутии; наконец, он был безжалостным цензором. Признаюсь, для меня всего этого мало, чтобы поколебать всю античную традицию. Полибий и Панетий знали Сципиона лично, а Полибий был с ним под Карфагеном и под Нуманцией. Цицерон же слышал рассказы очевидцев и читал историю Нумантинской войны Полибия, воспоминания Рутилия, Фанния, Семпрония Азеллиона и Люцилия, которые сражались под началом Сципиона в Испании. Мы же составляем свое мнение на основании конспективной истории Аппиана, изобилующей пропусками и неточностями. Впрочем, даже известные нам факты противоречат этому.

Мне кажется, автор слишком серьезно воспринял шутку Сципиона, сравнившего себя с Зевсом. И потом, трудно ожидать, чтобы римский офицер, с 16 лет участвовавший в битвах, падал в обморок при виде крови. Вряд ли возможно обвинять Сципиона в разрушении Карфагена. Кроме того, на его развалинах он не радовался, как утверждает Астин, а плакал. Искоренение Нуманции было чем-то вроде ликвидации чеченской крепости и казалось необходимым. Что же до отрубленных рук, — о них я только что говорила. Признаюсь также, что я не вижу слишком большой жестокости и в том, что Сципион обидел Азелла и ему подобных людей.

На мой взгляд, все, что мы знаем о Сципионе, совершенно противоречит мнению Астина. Нам известно, что, где бы он ни появлялся, офицером или полководцем, он вызывал глубокое уважение и доверие у своих врагов. Испанцы хотят заключать договор только с ним, тогда еще безвестным молодым офицером. Ради него они снабжают римлян необходимыми теплыми вещами. Карфагеняне не желают сдаваться никому, кроме него. Фамея сдается ему, не оговорив даже условий капитуляции. Газдрубал хоронит римских офицеров, объявляя, что делает это только ради Сципиона. Жена его, готовясь броситься в огонь, благодарит его. Чем это объяснить? Диодор прямо говорит, что он обходился с врагами гуманно, поэтому все сдавались только ему (Diod., XXXII, 7). Напомню еще один небольшой факт. Сципион пощадил Газдрубала, бросившегося к его ногам, несмотря на то, что тот причинил римлянам столько зла. Между тем Цезарь, славившийся своим милосердием (climentia) — его, наверно, не отрицает сам Астин, — когда его противник, галльский вождь Верцингеторикс, подобным же образом сел у его ног, взял его в плен, держал несколько лет до триумфа, а потом спокойно отрубил голову.

Зная все это, мы рисуем себе образ человека с мягким и великодушным сердцем. И мы, даже если бы не знали всех дальнейших событий, a priori должны были заключить, что при взятии Карфагена он испытывал острую боль при виде человеческих страданий. И вот мы узнаем, что он действительно плачет, глядя на горящий город.

И еще одно. По моему глубокому убеждению, человек жестокий и черствый не может не презирать отдельную человеческую личность, которой он всегда готов спокойно пожертвовать. Но вряд ли найдется человек, столь уважавший чужую жизнь, как Сципион.

147

Так у Ливия. У Аппиана и отчасти у Диодора мы видим другую версию (App. Hiber., 96–98; Diod., XXXIV/XXXV, 4). Но рассказ Аппиана представляется мне крайне путаным и недостоверным. Нумантинцы будто бы сначала сдались Сципиону, затем попросили у него один день и многие покончили с собой. Но почему они сперва сдались, а уж потом покончили с собой? Далее, в испанских городах было вообще очень распространено коллективное самоубийство. При этом жители уничтожали и все свои богатства, чтобы не оставлять их врагу. А мы знаем, что Сципион почти не вывез добычи и не мог даже дать наградных денег своим воинам. В случае коллективного самоубийства, естественно, к нежелавшим умирать применялось насилие. И поэтому вряд ли главари допустили бы, чтобы кто-нибудь остался в живых. Наконец, Аппиан сообщает, что Сципион оставил 50 человек для триумфа, а остальных продал в рабство. Между тем он вряд ли мог бы так поступить в случае, если бы они сами отворили ему ворота. Скорее всего, как и сообщает Ливий, когда римляне ворвались в горящий город, было уже поздно, и мужественные защитники Нуманции погибли. И это гораздо более соответствует всему, что мы знаем о неукротимом и свободолюбивом духе кельтиберов.

148

Моммзен Т. История Рима. Т. 2. М., 1937. С. 23.

149

Бобровникова Т. А. Сципион Африканский. М., 1998. С. 256–263.

150

Термин римский.

151

Я ни в какой мере не чувствую себя специалистом по социально-экономической истории Рима, а потому только излагаю общепринятую точку зрения, правда, с некоторыми коррективами. А именно. Я принимаю за аксиому, что аграрная реформа была необходима. В то же время мне кажется, что положение дел на 133 год было вовсе не так безнадежно, как обыкновенно представляют. Более того. Я полагаю, что болезненные явления только намечались в этот период. Что заставляет меня так думать?

Начнем с того, что нашими единственными источниками являются Аппиан и Плутарх. Оба они включают в свое повествование небольшой социально-экономический очерк, который рисует состояние Республики в самых черных тонах. Рим, по их словам, был на краю гибели. Спас его только закон Лициния — Секстия. Но потом он стал нарушаться, и тогда появился Ткберий Гракх. Оба пассажа имеют разительное сходство. Не подлежит сомнению, что они восходят к одному источнику. Замечу, что Плутарх, да и Аппиан вообще не интересовались социальной экономикой, поэтому волей-неволей они должны были в данном случае переписать какого-то другого писателя, которого считали специалистом в данном вопросе. Что же это за источник? Несомненно, какой-то политический памфлет или речь, вышедшая из кругов, очень близких к Тиберию Гракху. Ссылка на закон Лициния — Секстия, принятый за 230 лет до Тиберия, в совершенно другую историческую эпоху, вряд ли была бы уместна в настоящей истории, но прекрасно подходит к памфлету или речи. Мне представляется, что автором этого сочинения был Гай Гракх. Во-первых, по свидетельству самого Плутарха, он написал много книг, в которых обосновывал необходимость аграрного преобразования (Plut. Ti. Gr., 9). Во-вторых, Плутарх прямо ссылается на эти книги как на свой источник В-третьих, он не упоминает ни о каких других сочинениях, написанных на эту тему. Кажется вполне естественным, что, рассказывая о Гракхах, он использовал сочинение самого Гракха. Пассаж написан резко, ярко и полемично. Тщетно было бы искать здесь указание на то, когда возник кризис — в начале II века, в середине или ближе к концу. Естественно, автор сгустил краски насколько возможно, и сведения, им сообщаемые, надо принимать с сугубой осторожностью.

Обращает на себя внимание тот факт, что мы не слышим ни об одной попытке аграрного преобразования до 140 года (о дате см. комментарий). Видимо, ранее никго не замечал беды.

У нас, к несчастью, нет ни одного объективного факта, который позволил бы нам реально судить о масштабах бедствия. Мы не знаем, каков был фонд италийской общественной земли, сколько людей потеряло землю и т. д. Поэтому ученые хватаются за единственный достоверный факт, именно за так называемую «статистику», то есть данные переписи населения, проводимой цензорами. Сами цензорские списки, понятно, до нас не дошли, но они известны нам из Ливия. Еще Моммзен отмечал, что списки показывают, что во II веке число римлян неуклонно падало, ибо вместе с землей они теряли фактически и свои гражданские права. Это очень беспокоило наиболее прозорливых из римских политиков. Так продолжалось до тех пор, пока не была проведена реформа Гракха. Тогда народонаселение Рима сделало гигантский скачок Это уже не риторика, а реальные факты. Но именно эти-то реальные факты вызывают у меня некоторые возражения, вернее, сомнения и недоумения.