Читать интересную книгу Ракеты и люди. Лунная гонка - Борис Черток

— Это правильно, — подтвердил докладчик и продолжал:

— Телеметрическая система блока «Б» вышла из строя на момент времени 107,28 секунды, то есть на 0,33 секунды позже, чем телеметрия блока «А».

Предварительный вывод: до времени 106,95 секунды все бортовые системы ракеты работали нормально. Замечаний по работе систем и агрегатов нет. Точнее, на момент времени 106,97 секунды возникло ударное воздействие в районе между второй и первой плоскостью силового кольца блока «А». Сразу за этим последовали сбои по всем каналам, а затем и полный обрыв связи по всем радиосистемам. Сантиметровую линию еще не расшифровали.

После доклада, который все слушали в тишине, словно речь у гроба, несколько минут длилась шоковая пауза. Постепенно возникало обсуждение, переходящее в локальные споры.

Посоветовавшись с министром, я объявил:

— Из доклада ясно, что причина аварии пока не лежит на поверхности. Необходимо время, чтобы каждая служба провела тщательный микроанализ всей информации по каждой системе. Кто совсем не спал, пусть пару часов отдохнет, чтобы завтра, 25-го, в 15 часов здесь же мы собрались и заслушали: Дегтяренко — общий анализ; Чуркина — о работе телеметрических систем РТС-9 блока «А» — там находится 28 локальных коммутаторов в разных зонах; Богомолова — о работе телеметрической системы «Орбита»; Комиссарова — о работе телеметрической системы БРС-4; Танаева — по работе всех двигателей; Присса — по анализу системы управления; Никитина — по общему анализу работы радиосистем.

Наиболее беспристрастного и объективного Валентина Яковлевича Лихушина, директора НИИ тепловых процессов (бывший НИИ-1 в Лихоборах), я попросил вести независимую экспертизу. Правда, моя просьба оказалась излишней: он уже получил соответствующее указание от министра.

Райков отвел меня в сторону от спорящих и, волнуясь, сказал: «Я успел просмотреть вместе с нашими ребятами то, что надо, и уверен: взорвался кислородный насос четвертого двигателя».

По моей просьбе Рязанский дал поручение Анатолию Чуркину произвести привязку телеметрической информации разных систем к единой системе времени. Это было выполнено с гарантией точности до 0,1 микросекунды.

На втором пленарном заседании аварийной комиссии докладывалось об уликах, ограничивающих пространство возникновения взрыва. В том, что на борту произошел взрыв, уже никто не сомневался. Стремительное развитие процесса прекращения радиосвязи в этом отношении — очень убедительная улика. Поэтому доклады я попросил начать с Бориса Никитина — начальника нашего радиоотдела.

— Мы считаем доказанным, что начиная с момента времени 106,9 секунды начался процесс, который привел к образованию плотного слоя плазмы, быстро окутавшей всю ракету и ставшей непробиваемым экраном для радиосвязи между бортовыми антеннами и наземными измерительными пунктами. Сбой радиосвязи по всем диапазонам происходил с разбросом в десятые доли секунды. Мы имеем дело со взрывом более интенсивным, чем это было в 1969 году на № 3Л. Там процесс потери связи развивался также лавинообразно, но все же медленнее. Другим показателем взрывного характера процесса можно считать разрыв связей по силовому питанию между электросистемами блоков «А» и «Б». Эти связи осуществляются не тоненькими проволочками, а прочным кабелем большого сечения. Он, как известно, был в дополнительной теплозащите. Кабель не перегорел, а был мгновенно разорван. Это зафиксировано между интервалами времени 107,45 и 107,5 секунды.

Всего рассмотрено поведение 5500 параметров! И по всему вырисовывается картина, говорящая о взрыве.

— Почему вы берете на себя ответственность говорить о взрыве, а не допускаете мысли, что произошло разрушение конструкции из-за нерасчетного режима и, как следствие, разрушение трубопроводов, а уже потом пожар?! — этот вопрос задал Николай Кузнецов. Он и его заместители с самого начала искали доказательства безусловной невиновности двигателей. С первых лет создания ракетной техники считалось, что взрываться может ТНА или камера сгорания. Значит, гибель ракеты — прямая вина главного конструктора двигателей. Чтобы опровергнуть эту версию, надо предложить другую, но тоже «взрывную».

Меня уже предупреждали, что кузнецовцы будут выступать со своей версией.

— Раньше чем открывать дискуссию, давайте послушаем других докладчиков, — предложил я.

Дегтяренко объяснил, каким образом по датчикам перегрузок и другим параметрам пытались установить место, «откуда все началось». Для такого анализа потребовалось вылавливать на «быстрой телеметрии» уже не сотые, а тысячные доли секунды. Все участвовавшие в этом поиске пришли к заключению, что «первое динамическое воздействие» (чтобы не употреблять раньше времени термин «взрыв», как сказал Дегтяренко) началось в районе силового кольца блока «А» между двигателями № 3 и № 5. Таким образом, мы называем источник взрыва — двигатель № 4.

Дегтяренко продемонстрировал график, из которого следовало, что на интервале времени с 106,95 секунды по 107,1 секунды, то есть за 0,15 секунды, произошли три удара, зафиксированные датчиками перегрузки по продольной оси.

Последующие доклады подтвердили, что до времени 107,1 секунды все двигатели работали без замечаний, кроме двигателя № 4. Датчик оборотов и другие показатели по двигателю № 4 показывают обрыв цепей, в то время как по остальным двигателям информация еще поступает. Значит, сначала мы имеем обрыв цепей на ТНА двигателя № 4, а вслед за этим облако плазмы и обрывы кабелей при разрушении лишают нас информации.

Тончайшим микроанализом удалось «уличить» двигатель № 4.

Обороты ТНА на двигателе № 4 обрываются на 0,022 секунды раньше, чем на соседних № 5 и № 6. Первый отказ в телеметрии зафиксирован локальным коммутатором № 13 — на время 106,848 секунды, а пропадание всей телеметрии, по общему мнению, состоялось на момент времени 107,210 секунды. Следовательно, для анализа всем группам остается 0,362 секунды. Вот на этом отрезке времени и надо сосредоточить все силы следствия.

Итогом дня было образование четырех подкомиссий. Их возглавили: Кузнецов по двигательным установкам, Козлов — по конструкции ракеты, Лапыгин — по системе управления и Дорофеев — по всему комплексу и обобщению результатов.

На следующий день, 26 ноября, начались жаркие споры вокруг гипотезы, которую выдвинул Кузнецов. Он требовал рассмотреть прочность и устойчивость конструкции блока «А». Одной из причин нарушения прочности могло быть, по его мнению, одновременное выключение шести центральных двигателей.

Эта версия вызвала резкую, негативную реакцию Дмитрия Козлова.

— Я еще раз заявляю, что запасы по прочности вполне достаточны. Мною даны указания в Куйбышев немедленно проверить все расчеты, результаты испытаний и, если потребуется, на имеющейся там на заводе материальной части провести какой угодно эксперимент. Если мы ошиблись, то скажите, пожалуйста, почему разрушение произошло на самом легком по режиму участке полета?

— А вы учтите еще тот факт, — возражали сторонники Кузнецова, — что фреон кончился за несколько секунд до этих событий. Почему все началось после окончания запасов фреона? У вас где-то была течь компонентов. Фреон до поры не давал возможности воспламениться, и происходило натекание и накопление смеси керосина с жидким кислородом, который бурно испарялся. Как только фреон кончился, сработал какой-то стимулятор и вся эта смесь рванула!

Дорофеев, Дегтяренко и Козлов — все опытные бойцы в подобных ситуациях — с трудом сдерживались. Я на правах технического руководителя вынужден был сохранять видимость нейтралитета, хотя необъективность позиции Кузнецова меня внутренне возмущала.

Пока шли ожесточенные споры, кто-то из военных сотрудников вычислительного центра мелом на доске вывел:

№4 — 106,932 (+0,000),

№3 — 106,936 (+0,004),

№20 — 106,948 (+0,016),

№22 — 106,962 (+0,030).

Тут уж я, не сохраняя видимость нейтралитета, сказал:

— Очень наглядно! Смотрите, как распространяется удар от двигателя № 4 по конструкции. Три сотых секунды требуется, чтобы вывести из строя двигатель, противоположный четвертому. А ведь они разнесены на 28 метров по длине полуокружности и на 14 метров по прямой. Неужели не ясно, что мы имеем дело со взрывом, который начался с №4?

Споры начали принимать столь непримиримый характер, что официальное заседание пришлось закрыть и объявить, что на следующий день, 27 ноября, будет заслушан доклад Валентина Лихушина.

За Лихушиным утвердилась слава доброжелательного, но строгого объективного судьи в спорах главных конструкторов по двигательным проблемам. И на этот раз он сделал спокойный, убедительный доклад. Понятно, что я привожу только основной смысл.

— Распространение сильного удара на момент времени 106,932 секунды идет из района установки двигателя №4. Этот факт можно считать однозначно установленным. Удар зафиксирован и по другим двигателям, но это уже следствие основного удара. Весь процесс ударного возмущения распространился на все переферийные двигатели за время не более 0,04 секунды. Ударное воздействие распространялось со скоростью звука по металлу. Это подтверждают показания датчиков оборотов ТНА. Основной вопрос: какова природа этого удара? Что это: внешний взрыв или нарушение внутри двигателя — камеры ЖРД? Тут могут быть разные точки зрения. Менее вероятно, что случилось нечто в самом двигателе, в его камере сгорания. Самый тщательный анализ не показывает, что до удара происходило какое-либо травление керосина или кислорода. Фреон подавали длительно только на центральные двигатели. Мы попытались по сотым и тысячным долям секунд воспроизвести последовательность разрушения коллекторов окислительного газа, питающих турбины, и сопоставить это с реальной конструкцией и компоновкой. Пока мне представляется наиболее вероятным взрыв не камеры сгорания, а турбонасосного агрегата. Насколько известно, подобные явления имели место на стенде, и к этому же мы в конце концов пришли, анализируя аварию ракеты № 5Л.