Читать интересную книгу 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война - Марк Солонин

— 163 командира дивизии (бригады);

— 221 начальник штаба дивизии (бригады);

— 1114 командиров полков.

Даже к началу 90-х годов (полвека спустя) не были известны места захоронений сорока четырех генералов Красной Армии [126]. Это не считая тех, кто был расстрелян или умер в тюрьмах и лагерях, не считая погибших в плену! Сорок четыре генерала — среди них два десятка командиров корпусного и армейского звена — разделили судьбу рядовых солдат, бесследно сгинувших в пучине страшной войны.

Солдат было много, в Красной Армии счет шел на миллионы. Солдат часто воюет в одиночку и гибнет без свидетелей. Вот почему многочисленность непогребенных по-людски солдат если и не оправдана, то, по меньшей мере, объяснима. Но как же может пропасть без вести генерал, командир корпуса или дивизии?

Командир в одиночестве не воюет. Командование и штаб дивизии имели численность (по штату апреля 1941 г.) 75 человек. Это не считая личного состава политотдела, трибунала и комендантского взвода. В штабных структурах корпуса и армии людей еще больше. До каких же пределов должны были дойти хаос, паника, дезертирство, чтобы погибшие генералы оставались брошенными в чистом поле, без приметы и следа...

Бочка и обручи

Долгие годы любое обсуждение черт сходства сталинского и гитлеровского режимов было абсолютно запретной темой. Даже в немногих цветных кинофильмах «про войну» нельзя было увидеть фашистский флаг в его реальном, т.е. красном цвете. Затем, с конца 80-х годов историков и публицистов как прорвало: вспомнили и перечислили все, вплоть до общей песни, которую в одной стране пели на слова «все выше, и выше, и выше», а в другой — «майн фюрер, майн фюрер, майн фюрер»...

Самое время теперь вспомнить и обсудить два важнейших различия в устройстве этих тоталитарных деспотий.

Гитлер пришел к власти на волне националистического подъема (им же и организованного). «Германия превыше всего» — вот главный лозунг, который в деле восхождения Гитлера к власти выполнил роль гениального ленинского «грабь награбленное». Грабить своих, единокровных немцев нацисты категорически не разрешали. Они стремились сплотить нацию, в то время как большевики только тем и были озабочены, чтобы натравить рабочих на работодателей, солдат — на офицеров, батраков — на крестьян, казаков — на «иногородних», левых — на правых, правых — на левых...

Немцам не пришлось пережить ни «раскулачивания», ни разоблачения миллионов «вредителей». Весь необходимый для функционирования тоталитарной диктатуры заряд массовой ненависти был направлен не вовнутрь, а наружу — на внешних врагов Германии. Результат превзошел все ожидания. До самых последних дней войны немецкий солдат готов был проливать кровь ради спасения фатерлянда от «азиатских орд большевиков» и «наемников еврейской плутократии Запада».

На этом фоне идеология и практика большевизма смотрятся редкостным идиотизмом.

Признавая неизбежность (более того — желательность) все новых и новых, мировых и европейских войн, «самый человечный человек» и его приспешники объявили патриотизм опасным и вредным пережитком мелкобуржуазного сознания и во время мировой войны (которую официальная пропаганда именовала тогда «второй Отечественной») призывали брататься с солдатами противника.

Захватив власть, большевики даже из названия своей армии изгнали всякие следы чего-либо национального. Армия стала и не «русской», и не «российской», и даже не «советской» (по названию государства). Армия была названа «рабоче-крестьянской», солдат (или, по-русски говоря, воин) стал «красным армейцем», все враги были названы «белыми»: белополяки, белокитайцы, белофинны...

Ленина еще понять можно. Проведя лучшие годы жизни в эмигрантских кофейнях Парижа и Цюриха, в узком кругу сектантов-фанатиков, он оторвался от реалий российской жизни и всерьез поверил в то, что русский мужик пойдет на войну, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Но товарищ Сталин — беспринципный прагматик и холодный реалист, как он мог пойти таким путем? Да, конечно, потом он опомнился, разогнал Коминтерн, достал из запасников светлые образы «царских генералов», Александр Невский занял в «красном уголке» место создателя Красной Армии Льва Троцкого... Но все это будет потом. А на войне опаздывать смертельно опасно.

Еще более значимым для темы нашего исследования является другое различие между большевистской и фашистской диктатурами.

Гитлеровский режим держался на лжи и демагогии. И терроре.

Сталин поставил в основание своей власти один только террор. Никакой демагогии (т.е. тонкой, хитрой, тщательно выверенной смеси из лести, полуправды и дозированной истерики) в Советском Союзе 30-х годов и в помине не было. Ну можно ли, в самом деле, отнести к «высокому искусству» демагогии ситуацию, когда измученным, обнищавшим, согнанным с родных мест людям вдруг объявили, что «жить стало лучше, жить стало веселей»? Неужели можно тупое бормотание товарища Молотова (который откровенно держал своих слушателей за страдающих беспамятством идиотов) называть «демагогией»?

И это фундаментальное различие в технологии власти вовсе не было случайным.

К моменту начала советско-германской войны Гитлер выполнил большую часть своих обещаний. Сталин и большевики надули доверившихся им простаков буквально во всем.

Гитлер объединил всех немцев в одном государстве, дал каждому рабочему работу и достойную зарплату, создал впечатляющую систему социальной поддержки материнства и детства, многократно расширил территорию рейха, провел немецкую армию под триумфальной аркой Парижа, не обидел никого из тех представителей старой элиты Германии, кто согласился работать с новой властью. Вот поэтому работа у ведомства Геббельса была очень простой: раздуть до небес реальные достижения гитлеровского режима. А на долю гестапо оставалось только изолировать тех малочисленных «умников», которые задавали вопрос — долго ли продержится этот «замок», построенный на песке и крови порабощенных народов.

Большевики выполнили только одно из множества своих обещаний: обещали вырезать всех «господ» под корень — и вырезали. Причем с большущим перебором. Во всем остальном обман был полный.

Делить экспроприированное у экспроприаторов, проще говоря, награбленное — они ни с кем не стали. Несмотря на астрономические суммы, изъятые у царской семьи, аристократии, церкви, частного капитала, реальный уровень жизни большей части населения богатейшей страны мира оставался таким же нищенским, каким он был и до революции.

Вместо обещанного равенства появилась новая знать, которая в стране нищих и людоедов летала на самолетах, каталась на лакированных «Паккардах», жила в имениях великих князей, отдыхала на императорских пляжах, одним словом — наслаждалась жизнью по стандартам американских миллионеров.

Обещания переселить семьи рабочих из бараков во дворцы закончились тем, что немногие уцелевшие дворцы были превращены в перенаселенные, загаженные коммунальные ночлежки.

Обещания отдать «заводы — рабочим» закончились тем, что бывшие вольнонаемные рабочие были превращены в крепостных, лишенных даже права уволиться с завода, на котором они работали в три смены за жалкие гроши, но получали полновесный лагерный срок за получасовое опоздание.

Помещичьи земли, захваченные крестьянами в 1917 году, у них отобрали. Вместе со всем нажитым горбом и всем имуществом, вместе со свободой, а у многих — и вместе с жизнью. Нищета, в которой прозябал смоленский или новгородский колхозник, потрясла немецких солдат, которые просто не могли поверить, что люди в Европе могут жить так.

За редчайшими исключениями все военные, инженеры, экономисты, дипломаты старой России, которые добровольно пошли на службу к большевикам, до июня 1941 г. не дожили — их расстреляли или стерли в лагерную пыль.

Какая же демагогия могла восполнить такой обман, такой крах надежд и ожиданий миллионов людей?

Вот поэтому товарищ Сталин и не был демагогом, вот поэтому за тридцать лет своей власти он так и не съездил ни в один колхоз, не посетил ни одного заводского цеха и хороводы с ребятишками не водил. Он не искал любви народных масс, да и вряд ли верил в ее существование. Ему нужна была одна только покорность — абсолютная и не рассуждающая, — и он добивался ее одним известным и доступным ему способом. Террором. Массовым и чудовищно жестоким. Он был убежден, что всеобщий страх — это и есть тот камень, на котором будет покоиться его незыблемая власть, и «врата ада не смогут одолеть ее»...

Это и была главная ошибка его жизни.