Читать интересную книгу Камероны - Роберт Крайтон

Свой девиз Общество заимствовало у Мэгги Камерон, хотя никто не поставил ее об этом в известность:

«Битый – это еще не всегда побежденный».

Люди, подписавшие «Желтую бумагу», получили возможность вернуть себе спокойствие и спасти остатки достоинства, присоединившись к Обществу защиты Спортивного поля, так как это требовало определенного мужества и заставляло людей идти на риск: ведь они объединялись с теми, кто открыто выступал против компании.

И люди начали записываться. Жалованье организаторам, о чем Мэгги не сразу узнала, платил Гиллон Камерон, авансируя Общество, которое впоследствии, став платежеспособной организацией, должно было ему эти средства вернуть. Итак, ряды Общества росли, а денежки утекали.

Денежки утекали. Это стало определяющим фактором в жизни Камероновой семьи. Никаких регулярных выплат не было – просто, когда люди доходили до ручки и живот прирастал у них к позвоночнику, они являлись на Тошманговскую террасу, в соседней комнате открывали копилку и давали им немного серебра. Давали немного – лишь бы семья не умерла с голоду, но семей-то таких было Двадцать Одна, и всем надо было есть, и этому конца не было.

Итак, денежки утекали. Вместо прежнего «звяк-звяк-звяк», когда каждую неделю мелодично и солидно звенело серебро, ударяясь о серебро, уже лежавшее в копилке, теперь оно приглушенно шуршало, вытекая из нее в подставленные руки. Мэгги старалась не быть стервой. Она все слышала и все видела и ничего не говорила, прикусив язык, чувствуя, как кровь бьется в висках, а сердце бешено колотится, в то время как серебро утекает и богатство их тает изо дня в день, с каждой неделей. Когда-то ей снился звон серебра и сундуки, такие тяжелые, что люди не в силах их поднять, а теперь во сне копилки превращались в гробы, она видела черные заржавленные копилки, разверстые, зияющие и пустые. Несколько раз, уверенная, что копилка исчезла, она вставала среди ночи, передвигала кровать, приподнимала камень и удостоверялась, что кубышка все еще там.

Слушание дела «Камерон против Фаркварта, графа Файфа» уже дважды переносилось, и мистер Макдональд подозревал, что это происходило не без политического нажима из высоких сфер. А кубышка с каждой неделей становилась все легче, люди шли и шли с протянутой костлявой рукой – смутьяны, красноголовые, гордецы, мечтатели, болтающие о человеческом достоинстве и человеческих правах, – и серебро текло и текло, ручеек серебра тек непрерывно, не переставая, и все мечты и надежды Мэгги вытекали вместе с серебром. Да, выплаты мистеру Огилви придется прекратить.

И никто из Камеронов не понимал – а они должны были бы знать, должны были бы предугадать, – что это может довести их мать до гибели.

Лорд Файф ничего не знал о тех людях, которые работали на него, потому что у него не было такой необходимости. Вместо хозяев этим занимались управляющие. Но он узнал про Двадцать Одно семейство, и у него достало ума признать, что смертоносный рак может разрастись из одной шальной блуждающей клетки величиною с булавочную головку. И он решил искоренить болезнь до того, как она распространится, а потому не без некоторого ущемления собственной гордости направил Гиллону Камерону второе приглашение прибыть в Брамби-Холл на чай, чтобы они, как люди просвещенные, могли поговорить о раковых опухолях. Приглашение было написано на плотной бумаге с гербом Файфов, вытисненным в верхнем углу, и вручено лично мистером Брозкоком (граф почему-то не сообразил, что это чрезвычайно унизительно для управляющего).

«Камерон!

Приходи завтра на чай. Мне кажется, мы сумеем лучше понять друг друга, чем прежде.

До скорой встречи.

Файф

Одежда обычная».

Это был подкуп, это пахло подкупом, – подкупом в красивой хрустящей упаковке, специально для него изготовленной. Ему предложат тайную сделку, против которой он не устоит, что-то заплатят, дадут какие-то маленькие привилегии за то, что он будет вести себя благоразумно, но Гиллон понимал, что потом он никогда не сможет жить в мире с собой.

– В половине пятого, – сказал Брозкок.

– Что – в половине пятого? – спросил Гиллон.

– Чай, приятель, чай. – Гиллон почувствовал, что управляющему очень хотелось добавить: «Идиот». Но в эти дни он был чрезвычайно сдержан.

– Я так и подумал, – сказал Гиллон. Боюсь, вам придется передать графу, что я не смогу быть.

Брозкок уже пошел было прочь, бормоча что-то через плечо, но тут остановился.

– Когда лорд Файф приглашает на чай, отказов не бывает. – И он вернулся к крыльцу. Мистер Брозкок вовсе не желал быть тем, кто скажет лорду Файфу, что один из его углекопов, видите ли, не намерен пить с ним чай. – Если лорд Файф зовет, надо являться.

– Только не в нашей стране. Вы, наверное, имеете в виду какие-то другие края. – Гиллону очень хотелось не бояться управляющего, быть выше страха, но он ничего не мог с собой поделать. Ему по-прежнему приходилось призывать на помощь все свое мужество, чтобы так себя вести.

– Когда я передам графу то, что ты сейчас сказал, будут большие неприятности.

– А мне казалось, их у нас уже и так предостаточно.

– Ты еще ничего не видел. – Брозкок приблизил лицо к самому лицу Гиллона. – Ну, так как же – придешь?

– Нет.

Брозкок повернулся спиной к Дому Камеронов.

– Что ж, после этого тебе здесь не жить, – услышал Гиллон.

Мэгги так и зашлась от ярости.

– Дурак! – кричала она на мужа. – Самонадеянный дурак! Да кто ты такой? Ты просто с ума сошел. У тебя с мозгами неладно. Ты же губишь нас. – Она смотрела на него безумным взглядом, и он забеспокоился. – Да неужели ты не понимаешь, что они с нами сделают? Они оставят пас без дома, придут сюда, подпалят его и сожгут нас живьем. Я их знаю.

– У тебя истерика, – резко сказал Гиллон. – Возьми себя в руки.

– Они придут и спалят нас, вот увидишь. Такой у них обычай. Тебе всего-навсего надо было пойти туда, а ты вместо этого губишь нас. – Гиллон попытался схватить ее, но боль в плече помешала. Мэгги вырвалась. – Да кто ты, по-твоему, есть? Кто, ради всего святого? – выкрикнула она, прошла в залу и захлопнула за собой дверь. Гиллону стало страшно, когда он представил себе, как она сейчас, наверное, снова рыдает без слез.

Он и сам теперь уже не знал, кто он и как он до этого дошел. Знал только, что уже не может остановиться. Питманговцы ушам своим не верили, узнав, что один из них отказался явиться к лейрду по его вызову. Даже мистер Селкёрк считал, что Гиллон хватил через край.

– Надо было тебе пойти к нему. Это же бессмысленно – то, что ты сделал. Твоя гордость тут не задета. Это он согнул свою гордость в бараний рог.

– Не мог я туда пойти.

– «Не мог я туда пойти», – передразнил его мистер Селкёрк. – Романтик ты, дружище. Надо было идти.

Гиллон отрицательно покачал головой.

– Одно я знаю: настало время сказать «нет», и я уже ничего не могу с собой поделать.

А теперь мистер Селкёрк покачал головой.

– А я знаю, что ты не представил себе всего, что они могут сделать с тобой. Я знаю, что нет такого графа на земле, который позволил бы какому-то однорукому углекопу оскорблять его.

Мистер Селкёрк оказался прав, и Мэгги Камерон оказалась права. На следующий день они явились на гору с Брозкоком во главе – команда рабочих из Восточного Манго в сопровождении фургончика подрывников.

– Ей, вы там! – крикнул Брозкок. – Даю вам час, чтобы очистить дом. Его будут сносить. Этот дом принадлежит лорду Файфу, и он приказал сегодня же снести его.

Но Сэм был наготове. В доме и вокруг него ждали члены Двадцати Одного семейства с собственными инструментами – шахтерскими кирками и сверлами, шестифутовыми железными шпурами с динамитом и плетенками, полными камней, которые они набрали у реки утром, а также тем инструментом, какой есть в доме каждого рабочего: были тут и цепи, и проволока, и домкраты, и деревянные молотки, и даже несколько старых подпорок, принесенных из шахты. Пришли не только члены Двадцати Одного семейства. Они уж постарались поднять людей за денежки Гиллона. Из восьмисот шахтеров, проживавших в долине Питманго, только человек пятьдесят – по преимуществу старики, слишком напуганные, чтобы поставить свои подписи под чем бы то ни было, – не присоединились к Обществу защиты Спортивного поля. Неразумно было мистеру Брозкоку являться сюда, после того как утренняя смена закончила работу. Уж кто-кто, а он-то должен бы это знать. Свыше ста человек – безликие невидимки под масками из угольной пыли – ждали его тут.

К мистеру Брозкоку вышел Гиллон.

– Я вас вот о чем должен предупредить, – заявил он. – Это мой дом. И за аренду его заплачено вперед. У меня есть бумага об аренде сроком на два года, оформленная по всем правилам. В нашей стране твой дом – это твоя крепость, и войти в него без разрешения нельзя – разве что у вас есть ордер на обыск, выданный судом.