— Да, в общем, никакой нужды уже не было. Оставил в морге, потом был в милиции, надо же протоколы и все такое прочее. Осмотры, освидетельствования. Все записали, вопросы исчерпаны, тем более, что и документов при них никаких не оказалось. Записали как дезертиров… Ну-ка, Егорий, не толкись тут, а ступай в погреб — знаешь, где он? — и принеси там… мяса и чего найдешь. А то гость наш совсем скис. — И когда дед ушел, добавил: — Меня народ знает, лучше под горячую руку не попадаться. Можете быть спокойны, о вас слова не сказано. Да, кстати, не пора ли нам окончательно познакомиться?
— Давно ждал этого вопроса. — Сибирцев чуть сощурился и нельзя было понять: улыбается он или насмехается. — Прошу, вот. — Он протянул свой документ, тот самый, сибирский.
Маркел внимательно его прочитал, хмыкнул, вернул Сибирцеву.
— Стало быть, Михаил Александрович? Понятно. А Гривицкого давно ли видели?
— Перед отбытием. В марте… да, в самом начале, в первых числах, чтоб быть точным.
— Ну и как он? Прошу простить за назойливость, я потом объясню.
— Как? — Сибирцев пожал плечами. — Начальство не выбирают.
— А вы давно о ним знакомы?
— С восемнадцатого. Точнее, с апреля. В штабе генерала Хорвата, в Харбине познакомились. Тогда он был поручиком. Сейчас — полковник. Как изволить видеть, начальник военного отдела Главсибштаба. Я его заместитель.
— И тоже полковник, — с непонятным юмором бросил Маркел.
— Что ж тут удивительного? — не принял шутки Сибирцев. — У адмирала быстро росли в чинах. Лично мне, скажу по совести, труднее всего было стать поручиком. Случай помог. Ну, а дальше… — Сибирцев решил, что немного цинизма не помешает.
— А что же Петр, он как, тоже случаем?
— Да как вам скатать? — Сибирцев почувствовал особую заинтересованность Маркела. — Думаю, Петр Никандрович — нет. Он был в ту пору слишком горд для этого. Впрочем, если вас интересуют подробности, я мог бы рассказать немало интересного.
— Благодарю, как-нибудь с удовольствием послушаю.
Сибирцев понял, что его тон начал вызывать у Маркел а скрытую пока неприязнь, и не решился настаивать. Вздохнул:
— В другой, так в другой.
— Ну, а теперь, я полагаю, надо все-таки взглянуть, кто они такие, наши разбойнички.
С этими словами Маркел вышел в сени и тут же возвратился с большим мешком в руках и чистой холстиной. Ее он разостлал на столе и поверх вытряхнул из мешка содержимое.
Это было обычное солдатское барахло: исподнее, портянки. Но когда Маркел развернул одну из портянок, на стол упал тяжелый литой, потемневшего серебра крест и орден Святого Владимира.
— Ах ты ж!.. — охнул Маркел. — Так ведь это Пашины!..
Сибирцев мгновенно вспомнил брошенную казаком фразу: “Пока Игнатка лютел, мы тоже зря времени не теряли…” Он взял небольшой малиновый с золотом и чернью крест с малиновым же бантом, окаймленным черными полоскали, словно взвешивая его на ладони, и взглянул на Маркела. Тот, отвечая на незаданный вопрос, вздохнул:
— В шестнадцатом. На Юго-Западном. Поднял солдат в атаку. Был ранен в первых траншеях.
Вот оно что!.. Сибирцев покачал головой, осторожно положил орден на стол.
— А я ведь тоже там был. Под Барановичами.
Маркел очень внимательно, словно впервые, взглянул на него из-под нахмуренных кустистых бровей, потом, отложив серебряный наперстный крест и орден, сгреб барахло в кучу и, ухватив холстину за концы, резко отшвырнул все в угол горницы. Крест же и орден перенес на киот, к лампаде.
— В шестнадцатом, говорите? — спросил словно самого себя.
— Да, летом. В июле.
— В июле Паша уже вышел из госпиталя. И получил приход в Мишарине.
— А вы? — спокойно спросил Сибирцев.
— Я?.. — Маркел исподлобья взглянул па него, поиграл бровями. — Поговорим, коли охота… Давайте-ка обедать. Егорий! Где ты пропал?
— Тута я, иду уже, милай, — отозвался на сеней дед.
Маркел поставил на стол глубокую глиняную миску с крупно нарезанными кусками холодной вареной свинины, другую — поменьше — с какими-то вкусно пахнущими соленьями, нарезал несколько ломтей духовитого хлеба и поставил три стойки.
— Н-ну-с, — сказал с легкой насмешкой, — не побрезгуйте, чем богат. По-холостяцки. — И, увидев, что Сибирцев взялся за рубаху, остановил движением руки: — Здесь, извините, дам-с нет, не трудитесь. Пусть крепче подсохнет, а к вечеру мы вас перебинтуем, и вы забудете об этой гадости.
Сибирцев улыбнулся неожиданной изысканности слога: н-ну-с, дам-с — и, придвинув двумя руками тяжелую табуретку, сел к столу напротив Маркела. Ему было весьма любопытно наблюдать, что хлеб, к примеру, Маркел резал не по-крестьянски, у груди, а прямо на дубовой доске стола, чего мужик никогда не сделает, вот и стопки он поставил, держа их в горсти на донышки. Другой бы для удобства пальцы внутрь засунул — чего, мол, стесняться, у нас по-простому. Нет, не крестьянин этот Маркел, и никогда им не был. Словно в подтверждение мысли Сибирцева, он выдвинул металлически звякнувший ящик буфета и достал оттуда три вилки и три ножа, грудкой положил на середину стола. Серебро, определил Сибирцев. Он взял нож с толстой фигурной рукояткой и увидел выгравированную в узорчатом овале витиеватую букву — не то “В”, не то “З”. Фамильное серебро, из поколения в поколение передавалось, если, конечно, не перекочевывало оно в чужие руки. Да, любопытно все это. Маркел, ни слова не говоря, тем не менее каждым своим жестом подчеркивал немужицкое свое происхождение. И это его ласково-снисходительное “Паша”, и точное знание места, где был совершен его воинский подвиг, и лапидарная краткость военного донесения, и даже вот это: как, почти не глядя, вытянутой рукой он разлил в стопки самогон — по резкому запаху понял Сибирцев. Тоже фронтовая привычка. Как говорится, я тебе ни о чем не сказал, но ты можешь и сам легко догадаться. Что ж, только с дураками иметь дело опасно.
— Со знакомством, стало быть? — Маркел немного приподнял свою стопку.
— Весьма рад, — Сибирцев несколько чопорно коснулся своей стопкой маркеловской.
— Взаимно, — буркнул Маркел и кивнул. — Не знаю, право, но откуда-то мне ваша фамилия, Михаил Александрович, знакома… Нет, не могу припомнить… Ну, будем здоровы. Да вы ешьте, не стесняйтесь, — будто спохватился он вдруг. — Это мне, извините, не лезет кусок в глотку.
А зря он: мясо было жирное, вкусное, в самую меру посоленное. Сибирцев наконец ощутил, что по-настоящему голоден, соскучился по живому, так сказать, мясу, осточертели все эти концентраты, тушенки, щавельные каши, несчастные крохи, чтоб только жизнь поддержать. И потому сейчас он ел жадно, накалывая на вилку в миске большие куски и отрезая понемногу ножом. Егор Федосеевич отлично справлялся руками. И глядя на них, Маркел почему-то с непонятной грустью покачивал головой.