Читать интересную книгу Собрание сочинений в 5 томах. Том 4 - Семен Бабаевский

— Все правильно, я смотрел протоколы, — четко ответил Митрохин. — Документы в порядке!

— А если судить не по протоколу, а по сердцу?

— Без протокола как же, без него нельзя, — сказал Митрохин, удивленно глядя на Щедрова. — Никак невозможно.

— Василий Иванович, принеси мне персональные дела. Вечером я с ними познакомлюсь. — А в голове: «Старик на ступеньках. Неужели он все еще сидит…» — Сегодня у нас понедельник. Думаю, что на среду мы сможем пригласить этих товарищей на беседу.

Щедров снова вышел на балкон. Старик с желтым черепом все так же горбил спину, прижав папаху к глазам. Из дома Советов вышел начальник управления сельского хозяйства Антипов и решительной походкой прошел мимо старика. Со ступенек крикнул:

— Николай! Ты что, бюрократ, не подаешь машину!

Антипов сел в «газик» и умчался. В это время по ступенькам поднялся, помахивая портфелем, заместитель Рогова — рослый Казаков. Остановился, бросил в урну папиросу и на старика даже не взглянул.

— Василий Иванович, что это за старик? — спросил Щедров. — И почему он здесь сидит? Странно и непонятно.

— Какой-то бродяга, — ответил Митрохин, глядя на старика. — И куда смотрит милиция?

— Спустись-ка вниз и пригласи старика.

— Сюда, в кабинет? — удивился Митрохин. — Я позову постового, и он сам разберется.

— Обойдемся без постового, — сказал Щедров, возвращаясь в кабинет. — Скажи, пусть войдет.

Митрохин пожал плечами, ничего не сказал и вышел из кабинета. Вскоре в дверях, робко переступив порог, появился старик с рыжей папахой в руках. Митрохин подвел его к столу, указал на стул и сказал:

— Дедусь интересовался, не Рогов ли просит его к себе. — И к старику: — Дедусь, это не Рогов, а Щедров Антон Иванович. Садитесь и говорите, кто вы и что вам нужно?

— Есаулов я, Петро Ефимович, — сказал старик, мигая мокрыми глазами. — Стар я уже, девятый десяток пошел, а жить мне негде. Горе свалилось на мою старую голову.

Голос у старика глухой, с хрипотцой, и говорил он нескладно. Щедров слушал, глядя на старика грустными глазами, и на душе у него было тоскливо. Из рассказа Есаулова ему стало известно, что родом он из хутора Варваринского — за Кубанью, километрах в шести от Усть-Калитвинской; что сын Есаулова, Василий, разругался с женой и куда-то уехал — не то в Кустанай, не то в Братск; что старик одинок, никого из родни, кроме сына, у него нет.

— Жинка Василия, стало быть моя сноха, баба злющая, выгнала меня из моей же хаты, — говорил Есаулов, часто мигая влажными глазами. — Выгнала и пригрозила, что прибьет, ежели я возвернусь. Деться некуда. Пошел в Усть-Калитвинскую искать защиты. Побывал в станичном Совете. Там мне сказали, что в личную жизню может вмешиваться только милиция. В милиции дежурный сказал, что приема нету, и присоветовал пойти в исполком, к товарищу Рогову. Переночевал я у знакомца и утром пришел сюда. А мне сказали, что Рогова нету и сегодня его не будет. Вот я и загоревал…

— Рогова в самом деле нет на работе? — спросил Щедров, обращаясь к Митрохину. — Может, куда уехал?

— Должен быть у себя, — ответил Митрохин. — Сегодня мы как раз вместе входили в Дом Советов.

Щедров позвонил Рогову.

— Да, Рогов слушает! — долетел по проводам твердый басок. — Антон Иванович, доброго здоровья!

— Привет, привет! Ты давно в кабинете?

— С самого утра. Как часы! А что? Нужен?

— Да, нужен. Сейчас Митрохин придет к тебе со стариком Есауловым, — сказал Щедров. — Выслушай и прими меры.

— Будет исполнено! — тем же твердым басом сказал Рогов.

— Петр Ефимович, сейчас вы пойдете к товарищу Рогову. — Щедров положил телефонную трубку. — Василий Иванович, проводи.

Старика Есаулова выслушают, окажут ему необходимую помощь, кажется, чего же тут волноваться, а настроение у Щедрова испортилось. Он стоял у окна, смотрел на тополя и ничего не видел. Не радовали ни гибкие тополиные пики, на которых то там, то тут, взмахивая крылом, покачивались грачи, ни солнечный апрельский день, ни тот красочный пейзаж, что открывался за Кубанью — широко и просторно.

«Что, собственно, произошло? — думал он, глядя на тополя. — Рогов сидел в своем кабинете, а старику Есаулову говорили, что Рогова нет. Врали беззастенчиво, и где? В исполкоме районного Совета депутатов трудящихся! Вот это и есть одна из разновидностей бюрократизма, то страшное зло, о котором с таким гневом в свое время говорил Ленин…»

— Антон Иванович, к вам пришел Голубничий, начальник телефонной станции.

Это вошла Любовь Сергеевна. Щедров смотрел на ее озабоченное лицо и не мог понять, что ей нужно.

— Голубничего вы вызывали?

— Да, да, просите.

Вошел мужчина лет пятидесяти, лицо одутловатое, брови густые, совсем белые, на коренастой, несколько толстоватой фигуре отлично сидел темно-серый костюм. Голубничий пожал Щедрову руку своей мягкой рукой, продолжая стоять.

— Аркадий Павлович, прошу, присаживайтесь. Я пригласил вас по поводу телефонного справочника. — Щедров вынул из ящика стола книжку абонентов районной телефонной станции. — В этом справочнике я не нашел номеров телефонов ни исполкома, ни райкома. Меня это озадачило.

— Да, точно, указанных телефонов в справочнике нету, — спокойно, с достоинством ответил Голубничий. — Почему их нету? Было указание Коломийцева. — Голубничий погладил ладонью лысину. — Антон Иванович, а что вас беспокоит? В этих указаниях был резон.

— Какой?

— Не всякий, кому вздумается, мог звонить, беспокоить.

— Значит, не надо звонить, не надо беспокоить? — Щедров закрыл книжку. — Аркадий Павлович, справочник следует переиздать.

— Указание будет выполнено, — тем же спокойным голосом ответил Голубничий. — За нами дело не станет. Значит, все номера, до единого? Это мы сделаем быстро.

— Ну, вот и прекрасно!

После ухода Голубничего в дверях снова появилась Любовь Сергеевна.

— Антон Иванович, вам звонит управляющий банком Селиверстов Аким Данилович, — сказал она тихим голосом. — Будете с ним говорить?

— А как вы полагаете, Любовь Сергеевна?

— Как скажете.

— Любовь Сергеевна, прошу вас понять: если Селиверстов или кто другой звонит мне, значит, у него ко мне дело и я обязан с ним говорить. И докладывать мне об этом не надо.

— У нас так было…

Щедров взял трубку.

— Привет, Аким Данилович! — сказал Щедров. — Нет, я не занят, хорошо, что позвонили. Да, материалы о задолженности колхозникам нужны для бюро. Заслушаем сообщение ваше, Рогова, Антипова и примем соответствующее решение.

— Антон Иванович, без согласования с крайбанком я не могу… Я уже говорил Рогову, что брать на себя ответственность…

— Ответственность возьмет на себя бюро райкома, — сказал Щедров. — Аким Данилович, прошу вас прийти ко мне с Роговым. В четыре сможете? Хорошо, буду ждать…

Он положил трубку и с сожалением посмотрел на все еще стоявшую возле стола Любовь Сергеевну.

— Извините меня, Любовь Сергеевна, я не хотел вас обидеть, — поднявшись, сказал он. — Позвоните Голубничему и попросите поставить мне прямой телефон.

— Антон Иванович, у меня, возле стола, есть защелка, — сказала Любовь Сергеевна. — Если ее повернуть направо, то телефон получается прямой. Но вас же замучат звонки. Некогда будет работать.

— Ничего со мной не случится. Кстати, разговор по телефону — это ведь тоже моя работа. — Щедров доверительно улыбнулся, видя повеселевшее лицо Любови Сергеевны. — Да, не забудьте позвонить Рогову и пригласить его ко мне к четырем. Скажите Рогову, что у меня будет Селиверстов.

Анатолий Приходько, можно сказать, правая рука Щедрова, был и молод и пригож собой. У него были ясные глаза, открытое лицо, русый хохолок над левой бровью. Серый, не новый костюм старательно отутюжен, белая рубашка повязана галстуком. Он умело говорит с трибуны. Но со Щедровым почему-то скован и очень предупредителен. Не сядет, не получив приглашения, не закурит, не спросив разрешения. Говорит на «вы», в улыбке, в интонации голоса есть что-то похожее на чинопочитание.

— Разрешите курить? — спросил Приходько, опускаясь в кресло и доставая из кармана сигареты.

— Да, кури, — сказал Щедров. — Анатолий, ты такой же секретарь, как и я, тебя на этот пост избрали, как и меня. Поэтому наши отношения должны быть деловыми и равными. Среди партийных работников вообще не должно быть ни тех, кто любит, чтобы им угождали, ни тех, кто сам любит угождать. Ведь тот, кто научился угождать и чувствовать себя неравным, обязательно станет поддакивать там, где надо возражать, и льстить там, где надобно критиковать того, кого уважал. Иной раз случаются курьезы. Допустим, начальник скажет, вот этот лист бумаги не белый, а черный, и излишне услужливый подчиненный охотно с ним согласится да еще сделает виноватое лицо и скажет: «В самом деле, и как это раньше черная бумага мне казалась белой…» И беда в том, что ни один подхалим сам никогда не скажет, что он подхалим, как страдающий запоем никогда не скажет о себе, что он пьяница. А разве не бывает у нас случаев, когда секретарем партбюро избирается тот, кто угоден начальнику. В колхозе «Вперед» ко мне подошел Чесноков. Ты знаешь этого самодовольного толстяка. Не поверил, если бы не услышал собственными ушами то, что он мне сказал: «Требую заменить моего секретаря партбюро. Такой бездельник мне не нужен. Я уже договорился со своим агрономом Омельчаковым — отличный парень. Он согласен быть секретарем партбюро». Что ты на это скажешь, Анатолий? Слова-то какие! «Требую заменить моего секретаря партбюро… Я уже договорился…»