Читать интересную книгу Папийон - Анри Шарьер

— Может, алмаз?

— Да заткнись ты ради Бога, Тото! Если даже и алмаз — тем более нечего поднимать шума. А вдруг нам повезло, и мы наткнулись на кимберлитовую трубку? Припрячь-ка лучше, вечером еще поглядим.

Вечером я давал урок математики. Учеником моим был капрал (теперь он уже полковник), готовившийся к экзаменам на офицерское звание. Сейчас этого простодушного и очень доброго человека — эти качества проверены вот уже двадцатипятилетней дружбой — называют господином полковником Франсиско Баланьо Утрера.

— Франсиско, что это такое? Кусок кварца?

— Нет, — сказал он, тщательно осмотрев находку. — Это алмаз. Спрячь получше и никому не показывай. Где ты его нашел?

— Под помидорной рассадой.

— Странно... Может, затащил туда вместе с речной водой? Ты ведь, когда набираешь воду, скребешь небось краем ведра о дно?

— Ну, иногда.

— Тогда точно оттуда. Ты принес этот алмаз с реки. Посмотри хорошенько, может, и еще есть. Обычно они по одному не попадаются. Там, где нашел один, ищи и другие.

Тото принялся за дело. В жизни своей он еще никогда так не пахал. Он так старался, что два его напарника, которым он, разумеется, ничего не сказал, только удивлялись и твердили:

— Да не надрывайся ты так, Тото. Ты ж помрешь, а всей воды с реки все равно не перетаскаешь. К тому же ты еще и с песком ее носишь.

— А это чтоб почва была рыхлой, дружище, — отвечал Тото. — Если смешать ее с песком, она лучше пропускает воду.

Мы смеялись над ним, а Тото все таскал ведро за ведром без остановки. Однажды в полдень, когда все мы сидели в тени, он, проходя мимо нас, споткнулся и упал. Из песка выкатился алмаз размером с две горошины. И тут Тото сделал ошибку — рванулся вперед и схватил камень.

— Э-э, — протянул Депланк, — да это никак алмаз! Солдаты говорили, что в реке встречаются алмазы и золото тоже.

— Поэтому я и таскал эту проклятую воду. Теперь вы видите, что я не такой уж вовсе дурак, — сказал Тото. Он даже испытывал облегчение: отныне никто не станет смеяться над его чрезмерным усердием.

Короче говоря, через полгода Тото набрал где-то около семи-восьми каратов, а я — примерно двенадцать и еще штук тридцать совсем мелких камешков, попадающих в категорию промышленных алмазов. Но однажды я нашел один камень весом больше шести каратов. Когда позднее в Каракасе ювелир огранил его, из него получился бриллиант в четыре карата — он до сих пор сохранился, я ношу его в кольце, не снимая ни днем, ни ночью. Депланк и Антарталья тоже набрали ценных камушков. У меня сохранился патрон, в который я и сложил свое богатство. Ребята же сделали себе некое подобие патронов из рога и тоже хранили алмазы в них.

Никто об этом ничего не знал, за исключением будущего полковника Франсиско Баланьо. Помидоры и другие овощи росли исправно, офицеры щедро расплачивались с нами за столь существенную прибавку к столу.

Мы пользовались довольно большой свободой. Работали без охраны, ночевали в двух своих хижинах. В лагерь даже не заглядывали. Время от времени мы пытались убедить губернатора отпустить нас, на что он неизменно отвечал: «Скоро, скоро». Но прошло вот уже более восьми месяцев, а мы по-прежнему торчали в Эль-Дорадо. И я начал поговаривать о побеге. Тото и слышать об этом не желал, равно как и другие. Тогда я купил крючок и леску и начал исследовать реку. Заодно ловил и продавал рыбу — особым спросом пользовались пресловутые пираньи, эти кровожадные хищники, весившие около килограмма. Зубы у них были устроены как у акул, жутко опасные твари.

Сегодня в лагере случилось чрезвычайное происшествие. Гастон Дюрантон, известный своим друзьям под кличкой Торду или Горбатый, бежал, прихватив с собой из губернаторского сейфа семьдесят тысяч боливаров.

История этого типа весьма примечательна. Еще ребенком он был отправлен в исправительную школу на остров д'Олерон, где работал в сапожной мастерской. Однажды во время работы он умудрился повредить себе ногу. Лечили его плохо, бедренная кость срослась неправильно, и в совсем юном возрасте он стал калекой. Больно было смотреть, как он ходит — худенький, сгорбленный мальчик, приволакивающий за собой непослушную ногу. На каторгу он попал в возрасте двадцати пяти лет. Неудивительно, что, проведя практически все детство в исправительной школе, парень пристрастился к воровству.

Все называли его Торду, Горбатый, но, несмотря на физическую немощь, ему удалось бежать с каторги и добраться до Венесуэлы. В те времена страной правил диктатор Гомес. Немногим заключенным удавалось вынести режим, установленный им в тюрьмах и на каторгах.

Торду арестовала специальная полиция Гомеса и отправила работать на строительство дорог. Французские и венесуэльские каторжники трудились, прикованные цепями к тяжелым железным ядрам с клеймом в виде трех лилий — гербом Тулузы. На все жалобы был один ответ: «Но эти цепи и ядра поставляет ваша страна. Вот, глядите, клеймо!»

Так вот, Торду ухитрился сбежать во время дорожных работ. Через несколько дней его схватили и привезли обратно. Раздели, уложили лицом вниз на землю на глазах всех заключенных и приговорили к ста ударам бичом.

Обычно даже очень здоровый мужчина не выдерживал больше восьмидесяти. К счастью, Торду был страшно худ. Он лежал плашмя, вжавшись телом в землю, и удары не достигали цели — они не могли разорвать печень, что обычно случалось при таких экзекуциях. После избиения мучители присыпали солью оставшиеся на теле раны и оставляли жертву на солнце. Голову же заботливо прикрывали большим свежим листом — желательно было, чтобы жертва погибла от избиения, а не от солнечного удара.

Торду выдержал эту средневековую пытку и, поднявшись на ноги, к своему изумлению обнаружил, что больше не горбится. Удары бича сломали неправильно сросшийся сустав, и бедренная кость стала на место. Никто не мог ничего понять, солдаты и заключенные твердили, что случилось чудо: Бог вознаградил несчастного за то, что он с таким мужеством перенес эти ужасные страдания. С него тут же сняли цепи и ядра. Затем долго лечили, после чего Торду была поручена относительно легкая работа — носить воду для заключенных, занятых на строительстве. Он выпрямился, окреп и, поскольку хорошо питался, вскоре превратился в настоящего атлета.

В 1943 году он снова бежал и осел в Эль-Дорадо. Рассказывал всем, что и до этого жил в Венесуэле, правда, умалчивая, что в качестве заключенного. Ему предложили работать поваром вместо Шапара, так как того перевели на огородные работы. И Торду жил себе поживал в деревне, в доме губернатора на противоположной стороне реки.

В конторе губернатора стоял сейф, где хранились все деньги. В один прекрасный день Торду забрал семьдесят тысяч боливаров, что в те времена равнялось двадцати тысячам долларов, и скрылся. В нашем саду начался жуткий шмон — губернатор со свояком, охранники и офицеры рыскали в поисках денег. Губернатор хотел отправить нас обратно в лагерь. Офицеры противились, они отстаивали, конечно, не нас, а поставку свежих овощей к своему столу. Наконец им удалось убедить губернатора, что мы ничего не знаем о краже, что если б знали, то бежали бы вместе с Торду и что наша цель — освободиться и осесть в Венесуэле, а вовсе не в Британской Гвиане, куда наверняка направился этот негодяй.

Торду нашли мертвым в лесу, километрах в семидесяти, недалеко от границы с Британской Гвианой. Выдали труп кружившие над ним грифы. Первая версия: его убили индейцы. Гораздо позднее в Сьюдад-Боливаре был арестован человек, обменивавший новенькие купюры достоинством в пятьсот боливаров каждая. У банка, отославшего губернатору в Эль-Дорадо эти деньги, сохранились номера купюр — они оказались тождественными с украденными деньгами. Мужчина сознался и выдал двоих своих сообщников, которых так и не нашли. Такова вкратце история жизни и смерти моего доброго друга Гастона Дюрантона по прозвищу Торду.

Некоторые офицеры тайком посылали заключенных на поиски алмазов и золота в реке Карони. Иногда сокровища находили, в небольших, впрочем, количествах, но достаточных для того, чтобы распалить аппетиты. Прямо напротив моего огорода весь день напролет трудились двое. У них был лоток в виде перевернутой ковбойской шляпы, они наполняли его песком и промывали — алмазы, более тяжелые оседали на дно. Вскоре одного из них убили — оказывается, он утаил часть добычи от босса. Скандал положил конец нелегальному бизнесу.

В лагере сидел один человек, чье тело было сплошь покрыто татуировкой. Надпись на шее гласила: «Эй, ты, хрен тебе!» Правая рука его была парализована. Рот кривился, иногда из него выпадал язык — очевидно, несчастный перенес удар. Где, когда?.. Никто не знал. Одно было точно известно — он бежал из французского штрафного батальона в Африке. На груди у него было вытатуировано его название. Охранники и заключенные называли его Пиколино. Обращались с ним хорошо, кормили по три раза на дню и снабжали сигаретами. Голубые глаза его так и светились живостью и умом и редко бывали грустными. Когда он смотрел на кого-нибудь, они так и сияли от удовольствия. Он понимал каждое слово, но сам не мог ни говорить, ни писать — парализованная правая рука не могла удержать ручку, а на левой не хватало трех пальцев. Каждый день этот калека выстаивал часами у проволоки, поджидая, когда я пройду мимо со своим товаром для офицеров. И вот каждое утро я останавливался поболтать с Пиколино. Он смотрел на меня сияющими голубыми глазами, преисполненными жизни в отличие от почти мертвого тела. Я рассказывал ему разные истории из своей жизни, а он, кивая и моргая, давал знать, что понимает меня. Я всегда приносил ему какое-нибудь лакомство — салат из помидоров н огурцов, сдобренный винным уксусом, маленькую дыньку или рыбу, поджаренную на углях. Голодным он не был, так как в лагере кормили хорошо, но гостинцы помогали разнообразить рацион. И еще я всегда добавлял несколько сигарет. Встречи с Пиколино настолько вошли у меня в привычку, что охранники и заключенные стали называть его Пиколино — сын Папийона.