— Что это? Неужели заяц?
— Снова этот маленький хитрый попрошайка, чтоб ему пусто было! — воскликнул священник. — Каждый вечер он появляется у меня в саду и исполняет форменную джигу — скоро от грядок уже ничего и в помине не останется. Чувствую я, что придется заняться им вплотную — подыскать славный домишко для этого маленького нахала!
И он бросил быстрый взгляд в сторону подставки для ружей.
— Как вам мой сидр?
— Он скорее похож на сотерн.
— Ага, вы разбираетесь в винах! У этого хороший вкус, я бы даже сказал, великолепный. Прочувствуйте букет — вы понюхайте, понюхайте! И посмотрите на свет — прямо-таки дымчатый янтарь! Все свое: и яблоки, и бочки. Хотите еще стаканчик?
— Мне кажется, он покрепче сотерна.
— Именно так.
Мы прогуливались по саду, обсуждая, как трудно быть счастливым в наше время.
— Счастье, — говорил старик, — это сочетание простоты, любви, философии, ну и, конечно, веры. Каждый должен верить во что-нибудь. Я не надоел вам своими проповедями? Если что, говорите. Недостаток веры — это современная духовная болезнь, и люди, похоже, только сейчас начинают это понимать. Вот я очень счастливый человек. Я рад просто жить, работать здесь — среди детей, цветов и фруктов. Мне очень нравятся наши приходские дети, я наблюдаю за ними, как некий благожелательный орел — если подобное сравнение допустимо.
— Для меня, — добавил старик, — практически все прихожане в возрасте до сорока — дети. Ведь я всех их в свое время держал на руках. Сколько, по-вашему, мне лет, молодой человек?
— Я бы дал вам лет шестьдесят.
— А на самом деле мне почти восемьдесят, вот так-то. У меня есть мои маленькие радости — цветы, фрукты и мои удочки. Что еще нужно пожилому человеку? Простая, тихая жизнь. Мы обитаем вдалеке от больших городов с их проблемами, с их сложностями. Жизнь здесь сведена к простому общему знаменателю — земля и люди, которые живут на этой земле. Время от времени кто-нибудь из девушек выходит замуж или уезжает на работу в город. Приезжают в новомодных юбках выше колен, рассчитывают нас удивить — конечно, ведь здешний народ такой отсталый и старомодный. Но так ли это? Мы стоим на твердой почве, наши корни уходят в нечто более глубокое, чем мода. У нас есть то, во что мы верим. Наши простые грехи — такие, какие есть, — это обычные грехи плоти; грехи, которые свойственны всем человеческим существам. И гораздо чаще мы нуждаемся в доброте, чем в совете или порицании. Поверьте, я хорошо это знаю… Проклятье, как эти зеленые мухи липнут к моим розам!
— На ваших глазах, должно быть, происходили большие изменения?
— И да и нет. Сейчас стало гораздо легче переезжать с места на место. Время от времени мы можем позволить себе поездку в Лондон. Вам, наверное, доводилось встречать наших земляков на Пикадилли — знаете, этакие деревенщины с широко распахнутыми глазами… Нет, вы посмотрите только на этих птиц! Боюсь, если не накрыть вишню сеткой, то ни одной ягоды не останется!
Над лугом плыл одуряющий запах свежескошенного сена. В поле за садом мужчина и женщина работали по колено в траве.
— Мой церковный староста! — с гордостью похвастался священник. — Это сейчас он такой здоровяк, а я еще помню, как укачивал его в старой деревянной колыбели в форме лука.
Мы обошли церковный сад, полюбовались полями, которые тянулись до самых холмов. Церковный колокол как раз пробил полдень, когда мы неожиданно вышли к небольшой галерее в норманнском стиле.
Сквозь западные окна можно было разглядеть группу рыцарей в полном боевом облачении, лежащую со скрещенными на груди руками. Здесь же находились и женщины — мертвенно-бледные дамы со старинными прическами, чьи руки, унизанные перстнями, были сложены в молитвенном жесте.
— Это склеп Джоселинов, — пояснил священник. — Они давным-давно погибли в сражении. Сейчас в деревне остался один человек с таким именем. Он живет на ферме неподалеку, но его фамилия пишется несколько иначе. И все же мне кажется, он похож на сэра Жерве — того самого, что отправился в Третий крестовый поход.
На стене склепа располагался раскрашенный родовой герб, а над ним на гвозде висел древний шлем с сильно помятым забралом. Падающие под углом солнечные лучи освещали лицо ближайшего рыцаря и длинные тонкие пальцы его дамы.
— Не хотите ли переночевать у нас? — предложил священник. — Мы бы вволю наговорились. К тому же сегодня мы отмечаем праздник урожая, может, вам было бы интересно…
Я выразил готовность остаться, чем явно порадовал старика. Священник предоставил мне одну из комнат в своем старом доме — маленькую, но чисто убранную. На беленой стене висела раскрашенная фотография герцога Веллингтона, датированная 1812 годом; очевидно, ее повесили в порыве британского патриотизма накануне последней мировой войны. Выглянув в окошко, я увидел пресловутого зайца, скачущего по лужайке. Вдалеке в лучах послеполуденного солнца золотилось поле, по краю которого лениво перебегали жирные, откормленные кролики. Перед моим окном росли кусты красных роз, которые были наполнены сладостным жужжанием пчел.
Стояли теплые сумерки, и обедать мы устроились при открытых окнах. Священник уселся в одном конце длинного дубового стола, за которым можно было бы разместить целое семейство; мне отвели место напротив. Прежде чем подавать еду, пожилая экономка зажгла две свечи на столе, и это сразу создало особую атмосферу в комнате. Мы наблюдали, как густеет за окном вечерняя мгла. Небо наливалось тем золотым свечением, которое обычно предшествует полнолунию, — здесь его называли урожайной луной. С улицы залетел крупный мотылек и принялся атаковать подсвечник. Стояла такая тишина, что отчетливо был слышен лай собаки за мили отсюда. Казалось, что вся красота и прелесть мира собрана в Длани Господней.
— И слышен голос Господа нашего, прохаживающегося в саду по вечерней прохладе.
Голос священника звучал тихо и ласково — под стать горящей свече, и мы оба, как по команде, бросили взгляд в вечерние сумерки.
— Принимать у себя гостей столь редкое для меня удовольствие, — проговорил старик, поднимаясь с места, — что мне хочется устроить праздник.
Медленно, с привычным благоговением он внес в комнату корзинку, в которой покоилась винная бутылка — очень древняя с виду.
— Этот портвейн старше меня самого. Отцовское наследство, — пояснил священник. — У меня осталось всего несколько дюжин таких бутылок. Я храню их для особых случаев — когда требуется разогнать тоску одиноких вечеров.
Небрежным жестом он убрал со стола стаканы и вместо них водрузил два элегантных винных бокала георгианской поры.