Читать интересную книгу Дядюшка Наполеон - Ирадж Пезешк-зод

— Моменто, Маш-Касем, довольно — теперь эту песню не заводи, — строго сказал Асадолла-мирза.

— Нет, ваша милость, зачем врать?! До могилы-то… Меня ежели спросить, так я скажу: собственными ушами слыхал, что они агу отравили.

Доктор Сеид-таги-хан, запиравший саквояж, насторожился и со своим грубым тебризским акцентом произнес:

— Что? Вы сказали «отравили»?

— Ей-богу, зачем врать? До могилы…

— Маш-Касем, почтенный! Что за глупости… — разом закричали Асадолла-мирза и отец.

— Дайте ему сказать! — воскликнул доктор Сеид-таги-хан. — Я тоже наблюдаю у этого больного признаки опиумного отравления.

Кардиолог рассмеялся:

— Дорогой коллега… Я давно уже пользую этого больного… Подобные признаки появляются при каждом сердечном приступе.

Доктор Сеид-таги-хан, человек с дурным характером, резко ответил:

— Больного вы, возможно, знаете лучше меня, но я врач государственной больницы, передо мной каждый день проходит по сто человек с подобным отравлением.

— Да хоть тысяча — говорю вам, это типичные признаки сердечной аритмии.

— Прошу вас не учить меня медицине! Моя обязанность, если у больного обнаружены признаки отравления, сообщить об этом в органы здравоохранения, что я и собираюсь сделать.

Несмотря на громкие протесты Асадолла-мирзы и отца, доктор Сеид-таги-хан не желал отступиться от своих слов. Асадолла-мирза, стараясь не выходить из себя, сказал:

— Господин доктор, вы пришли к такому выводу только после слов этого глупого слуги! Почему же вы раньше не заметили признаков отравления?

Потом он обратился к Маш-Касему:

— Кто же, по-твоему, Маш-Касем, отравил агу?

— Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Я сам-то не видел. Но я так думаю, англичаны это.

— Вы слышите, господин доктор? — повернулся Асадолла-мирза к врачу. — Маш-Касем уверен, что британский король дал аге яд.

— Кто?… Британский король?… В любом случае в больнице все выяснится.

Кардиолог фыркнул:

— Надо извлечь опиум из желудка больного и отдать на анализ в государственную больницу. Конечно, если опиум окажется британским, это дело рук англичан. Тогда надо посылать полицейского к Черчиллю!

Доктор Сеид-таги-хан бросил на своего коллегу злобный взгляд и, если бы не вмешательство Асадолла-мирзы, несомненно обрушил бы на него поток брани.

— Моменто, моменто… Господа, ваш человеческий и профессиональный долг требует, чтобы вы заботились о больном, а не дискутировали по частным вопросам… Маш-Касем! Беги за такси, повезем агу в больницу.

Полчаса спустя дядюшка, несмотря на сделанную ему инъекцию, все еще не пришел в сознание. Его перенесли в машину. Было решено, что Маш-Касем срочно поедет на другом такси за дядей Полковником и попросит, чтобы он, оставив детей на даче, сам вернулся в город. Асадолла-мирза давал Маш-Касему последние наставления:

— Ты только осторожней, чтобы они не очень перепугались. Скажи господину Полковнику, что ага сам просил его вернуться! Ханум, если захочет, тоже пусть приедет, а детям — незачем.

У кардиолога была своя машина, а мы кое-как погрузились в то же такси, куда уложили дядюшку, и отправились в больницу.

Около полудня я сидел на скамейке в больничном коридоре, наблюдая за суетой родственников, число которых все прибывало.

Дядюшке давали кислород, к нему никого не пускали. Конечно, гипотеза об отравлении, которая так увлекла доктора Сеид-таги-хана, была отвергнута при первом же осмотре больного, и доктор покинул нас в самом скверном расположении духа.

Я думал о Лейли, и порой мысли заводили меня так далеко, что я становился гадок сам себе.

«Если дядюшка… а что, если дядюшка не поправится?… Сколько ему лет? Сам он говорит, что чуть больше шестидесяти, но отец утверждает, что ему все семьдесят! Семьдесят лет — ведь это уже старость!.. Нет, не дай бог, пусть до ста лет проживет! Но… но если он выздоровеет, то непременно отдаст Лейли за Пури… И мы оба будем несчастны, и я, и она… Ох, о чем я думаю?… Значит, я хочу, чтобы дядюшка не поправился?… Нет, сохрани бог! Господи, пошли ему исцеление! И вообще, разве можно лезть в дела божьи? Как господь пожелает… Лучше о другом думать. Правда, почему это Асадолла-мирза велел Маш-Касему не привозить детей? А может, Лейли захочет повидать отца в последний раз… Опять я говорю „в последний раз“! Господи, прости меня грешного…»

Родственники собрались в кружок и переговаривались тихими голосами. Моя мать и тетки не находили себе места от волнения, мужчины пытались их успокоить. Я подошел поближе, чтобы послушать, какие новости.

Последнее слово медиков было: если больной протянет до вечера, возможно, удастся его спасти.

Один из врачей с удивлением рассказывал, что, когда дядюшка на несколько минут пришел в себя, он лишь пробормотал что-то про какую-то святую Елену и про инвалидов — больше не удалось разобрать ни слова.

Наконец я увидел Асадолла-мирзу, сидевшего в стороне. Я направился к нему:

— Дядя Асадолла, как вы думаете, что будет? Ну, доктора говорят, что если до вечера…

— Так и есть, — тихо сказал Асадолла-мирза. — Ты прав. Твой диагноз верен.

В этот момент по легкой улыбке и устремленному куда-то поверх моей головы взгляду я понял, что мысли его далеко от меня. Я проследил, куда он смотрит. Молоденькая медсестра раскладывала на передвижном медицинском столике инструменты и лекарства. Кокетливо улыбаясь, она поглядывала на князя и всецело завладела его вниманием.

Я подождал немного, пока девушка вошла в палату. Теперь с Асадолла-мирзой можно было поговорить.

— Дядя Асадолла, как вы считаете, жизнь дядюшки в опасности?

— Все от бога, сынок. Нам теперь только и остается, что молиться.

— А вы не думаете, дядя Асадолла… Я просто спросить хочу…

— Так спрашивай, дружок.

— Я хотел спросить, когда вы говорили Маш-Касему, чтобы он дядю Полковника привез, а детей — нет, это вы из-за меня, да?

— Как это из-за тебя? Не понял…

— Ну, вы, наверно, не хотели, чтобы Лейли и Пури здесь оказались, чтобы дядюшка не мог, если очнется, послать за нотариусом и оформить их брак.

Мгновение Асадолла-мирза смотрел на меня, и в глазах его отражалась какая-то странная тоска. Обняв за плечи, он притянул меня к себе, помолчал, потом сказал:

— Ну, теперь здесь столько народу собралось, что от нас с тобой никакого проку не будет… Поехали лучше ко мне обедать.

— Нет, я не могу… Я должен быть здесь.

— Зачем это, интересно? Ты что — врач или кислород давать умеешь?

Тут взгляд его скользнул вдоль больничного коридора, он вскочил и потянул меня за руку.

— Бежим отсюда… Здесь дурно пахнет. Не видишь, что ли, Фаррохлега-ханум пожаловала.

Он потащил меня за собой и, когда мы проходили мимо отца, сказал ему:

— Я заберу мальчика к себе… Что ему зря торчать в больнице? Пообедаем, потом вернемся.

Отец с матерью были только рады.

По дороге Асадолла-мирза болтал о всякой всячине. Было ясно, что он хочет отвлечь мои мысли от дядюшки и недавних событий.

Когда мы вошли в его гостиную, он сразу направился к шкафу и налил два бокала вина.

— Выпей стаканчик… Мы сегодня так устали и измотались, что заслужили небольшую выпивку.

Потом он настоял, чтобы я выпил еще бокал.

— А больница действительно отличная… Если я заболею, обязательно лягу туда… Видел, какие сестрички там — пальчики оближешь. Знаешь эти стихи Саади: «Был в Мерее врач, словно ангел, хорош. Станом прекрасным на тополь похож». Ты читал?

— Дядя Асадолла, мне как-то не до того.

— Тогда выпей еще. Пей, говорю тебе! Молодец…

Он бросился в кресло и продолжал:

— Я когда-то был вроде тебя… Такой же сентиментальный… меланхоличный. Но время меня изменило. Тело человека куют в маминой кузнице, но душу его выковывает время… Ты слышал историю про мою бывшую жену?

— Нет, дядя Асадолла. То есть я знаю, что вы женились, а потом развелись с ней.

— Так просто? Женился, потом развелся… Тогда садись, я тебе расскажу.

— Не надо сейчас, дядя Асадолла.

— Моменто, значит, тебе надо еще выпить.

— Нет, у меня уже голова кружится… Рассказывайте!

— Мне было лет семнадцать, когда я влюбился… Влюбился в свою дальнюю родственницу… Словом, во внучатую племянницу небезызвестной Фаррохлега-ханум. Девушка тоже увлеклась мною… В сущности, детская или юношеская любовь не возникает самопроизвольно. Это родители толкают на нее детей. С первых дней ребенок слышит шутки старших: «ты мой зятек», «ты моя невестушка». А потом приходит пора влюбиться, вот он и влюбляется в ту самую невестушку. Я влюбился именно так. Но пока наши родители узнали об этом, семья уже разорилась.

Ее отец приискал жениха побогаче, мой отец тоже нашел мне богатую невесту. Не такую уж богатую, впрочем… Ну, к примеру, с земельной рентой в двести туманов. Однако мы не покорились. Мы стойко выносили всю ругань и нападки, пока нас не поженили. В тот день нам представлялось, что начинается райская жизнь… Мне целых два года даже в голову не приходила мысль о другой — казалось, в мире существует только одна женщина, моя жена. Земной и потусторонний мир, сон и явь, прошлое и будущее — все воплотилось для меня в этой женщине… Очевидно, около года жена испытывала такие же чувства, но понемногу ее отношение ко мне стало меняться. Мне неохота вдаваться в подробности, но на второй год, когда я со всех ног летел домой с работы, она считала это признаком того, что мне больше некуда пойти. Если я не глядел на других женщин, то якобы потому, что был ни на что не способен…