Как много, оказывается, еще было неизвестностей, на которые не обращали внимания творцы, привыкшие считать их частью обыденного окружения. Это был вопрос для отдельного размышления, и Маг оставил его на потом, если он благополучно выкарабкается из этой передряги. А сейчас он стоял на краю Запретной Зоны и очень надеялся, что с дорогой внутрь ему повезет больше, чем с хрониками. Что он сумеет дойти до центра Зоны, получить там карты и выйти обратно.
Помешкав немного, он сделал первый шаг. На внутреннем краю Зоны он бывал и прежде, когда сражался с кошмарами Гекаты. Разница здесь была еще неуловимой, под ногами еще чувствовалась почва, и можно было идти пешком. Можно было и лететь, но Маг предпочел идти, и идти медленно, чтобы вовремя почуять подвох и принять защитные меры.
Твердая почва шла под уклон, становившийся все круче. С каждым шагом она становилась все менее твердой, постепенно переходя в тонкую субстанцию, не выдерживающую обычного веса творца. Маг начал управлять собственным весом, чтобы не потерять опору из-под ног. Однако каждый его следующий шаг все больше становился полетом. Когда он подошел к центральной части воронки, то почти не касался ногами земли. Перед ним открылась темная дыра, ведущая куда-то вглубь. Направление тяжести понемногу менялось, оставаясь отвесным к стенкам этого туннеля. Еще несколько шагов — и Маг оказался в темном пространстве равномерной плотности, с едва заметной опорой под ногами.
Здесь начинались основные искажения. Маг приостановил движение и вслушался, а вернее, вчувствовался в окружающее пространство. Его чувства не находили здесь ничего, а нужно было как-то определиться, хотя бы запомнить, где вход. Он был слепым и глухим, его окружала полная тьма. Маг решил следовать в том направлении, куда он оказался лицом. Да и существуют ли здесь направления?
Неприятное, тоскливое чувство охватило его. Зачем он идет вперед? Что ему нужно в этом пустынном, безжизненном месте, где нет ни времени, ни пространства? Зачем он вторгся сюда, чего ему не хватало в прекрасном, светлом мире, оставшемся за границей этого черного круга? Зачем ему мрак, когда есть свет?
Скользкий холодок пополз по его коже. Маг не сразу догадался, что это незнакомое ему чувство называется страхом. Беспричинным страхом. Чего ему бояться, творцу, где бы он ни очутился? Что может быть глупее беспричинного страха? Эта мысль несколько успокоила его. Маг покосился себе на плечо, надеясь увидеть малиновый отсвет Ариндаля, но не увидел ничего. Неправда, сказал он себе, у меня есть собственный свет, и он должен передаваться плащу. Я — светоносный, несущий свет. Не может быть, чтобы этот свет не светил мне самому. Хотя бы чуть-чуть!
Последняя мысль прозвучала мольбой. Какое-то время Магу казалось, что вокруг стало светлее, но затем это ощущение пропало. Здесь был не его мир и не мир Единого. Это был собственный мир безумной Гекаты, подчиняющийся только ее законам. И в этом мире не было света.
Почему? Как зародилась в ней такая тьма? Кто ее посеял? Не может быть, чтобы творец добровольно вырастил в себе тьму! Маг скрипнул зубами от отчаяния и заставил себя продвигаться вперед. Как же здесь пусто и страшно!
Внезапно он догадался, что это не его чувства. Это были ощущения сумасшедшей Гекаты. Этот мир состоял из ее чувств, претворенных силой ее магии в защитную оболочку. Она каким-то образом сумела вывернуть наружу происходящее у нее внутри и отгородиться этим барьером от внешнего мира. Тогда понятно, почему мир не поддавался хроникам.
Эта догадка ненадолго взбодрила Мага. Его терзал его собственный страх, не его отчаяние. Углубившись внутренний мир Гекаты, он волей-неволей принял чувства в себя и теперь переживал их вместе с ней.
Не его чувства… когда он, бродяга, брел по дороге плотного мира поздним вечером, под проливным дождем и пронизывающим ветром, разве было ему хоть сколько-нибудь легче от мысли, что это не его дождь и не его ветер? Разве было от этого хоть сколько-нибудь легче переставлять окоченевшие ноги? Разве было ему легче от этого сейчас, когда его трепали, раздирали чувства Гекаты?
Не важно. Он шел вперед тогда, и он пойдет сейчас. Где-то должен быть центр ее мира, где-то должен быть конец этого пути. Он дойдет туда. Расколотый мир, где не было света, — как могло случиться, что его не стало? Где, чем, когда нужно было поступиться, чтобы этот свет погас? Маг поймал себя на том, что не может понять, зачем он явился сюда. Что ему эти люди, эти жалкие искорки, попирающие свое высокое предназначение? Неужели он мало насмотрелся за их историю, как камни подвижничества бесследно исчезают в болоте малодушия? Что получали в награду одинокие сгоревшие чудаки, кроме насмешки и забвения? Зачем он рискует бессмертием, чтобы дать людям еще один шанс — после того, как они пропустили сотню? Зачем он это делает, зачем?
Зачем!!!
Он остановился. Он шагнул назад.
Идти назад оказалось неожиданно легко — это его и отрезвило. Этот мир выпускал его — чтобы он уцелел, чтобы на вечность вперед остался лицом к лицу со своим поражением. С памятью о том, как он боролся с тьмой и проиграл.
Маг развернулся, чтобы продолжить прежний путь. Теперь он точно знал, куда идти: где труднее, где больнее. Он потерял счет времени — да и было ли оно здесь? — он давно забыл о людях, из-за которых начал свой путь. Безумие этого мира рвало его на части, но он упорно продвигался вперед, помня только одно — лучше умереть, чем уступить тьме. Когда наконец впереди появился свет, он был так измучен, что не почувствовал даже облегчения. Все в нем было истерзано и кровоточило — никогда еще он не испытывал подобной боли. С трудом оставаясь в сознании, Маг вступил в круг света, где лежала Геката. Он не знал, что выиграл битву, которую когда-то проиграла она.
Это был островок бесплодной, каменистой почвы. Геката лежала на нем в нелепой позе, словно брошенная с большой высоты. Неяркий, рассеянный свет падал на ее фиолетовое платье, на черные кудри, раскинувшиеся по серым камням. Неправдоподобно длинные ресницы опускались на щеки, кроваво-красные губы выгибались в ужасной гримасе. Она спала.
Маг остановился в нескольких шагах от нее, чтобы дать себе передышку. Тем временем он разглядывал Гекату, пытаясь определить, изменилась ли она с прошлого пробуждения, изменило ли ее безумие. Нет, она была точно такой же, какой он запомнил ее тогда. Даже выражение ее спящего лица не было безумным. На нем отражались усталость и бессилие — чувства, похожие на те, которые сейчас испытывал он сам. Ее сон, неестественный для никогда не спящих творцов, выглядел поверхностным и тревожным. Губы были напряжены, вздрагивали опущенные ресницы — никакого сравнения с той глубокой расслабленностью, которую он наблюдал у людей. Может быть, ему удастся дозваться до нее?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});