– Иди, детка.
Галина Дмитриевна оглянулась на Тоню, провожавшую дочь затравленным взглядом.
– А ты не сиди сиднем, обедать давно пора. Машеньке кушать надо, вон какая бледненькая.
Тоня поднялась, откинула крышку подпола, полезла за картошкой.
Бледненькая… Она всегда бледненькая. Шесть лет уже. Растет, ходит, говорит. И не дышит. Тоня накидала клубней в фартук, потащила наверх. Ее мать уже вовсю орудовала на кухне. Вывалив картошку на газету, Тоня взялась за чистку.
– Мам, она ко мне ночью приступает, – сказала она вполголоса. – Подойдет, стоит и смотрит. Не двигается, только бормочет чего-то иногда.
– Ну и что? – громыхая кастрюлями, отозвалась баба Галя. – Испугался чего ребенок в темноте, к мамке подошел, эка невидаль.
– Она не так смотрит… по-другому. А на чердаке зачем целыми днями пропадает? Заглянешь к ней, сидит спиной, копается перед собой чего-то, а подойдешь, в руках пусто.
– Играет дите. С кем ей еще играть, ежели во всей деревне ни одной подружки? Нормальная у нас девочка. Ты выдумывай меньше!
Тоня не выдумывала.
Большие напольные часы с маятником, дедушкин подарок, оттикали три часа утра, когда она почувствовала – опять. Не шевелясь, глянула сквозь ресницы. Так и есть. Пришла. Стоит. Взгляд блеклый, мутный, как у дохлой рыбы… хотя каким ему еще быть? Нет, ну чего ей надо? Чего?! Ох, надо было с самого начала тетку Анисью слушать.
В ладошке девочки что-то блеснуло. Тоня едва удержалась, чтобы не вскочить и не заорать. Линейка… Господи, пусть это будет металлическая линейка, которой бабушка листы разлиновывает. Пожалуйста. Только не…
Девочка подняла руку.
– Поиграй со мной, мама.
Тоня сжалась в комочек, скованная внутренней удушливой волной. Ни двинуться, ни вздохнуть. Да что ж это творится! Родная дочь…
Девочка потопталась еще немного, опустила ладонь. Положила блеснувший предмет на стол и ушла в свой угол, задернув ситцевую шторку. Обмирая и холодея, Тоня спустила ноги с кровати, подкралась к столу.
Линейка?
Тоня судорожно выдохнула, взяла нож за рукоять и убрала на верхнюю полку. Подумав, выгребла из ящика все остальные ножи и, стараясь не греметь, переложила туда же. Затем на цыпочках вернулась к постели и нырнула внутрь, натянув одеяло до самого носа. Заворочалась на соседнем диванчике Галина Дмитриевна, но шторка, отделявшая маленькую Машину кроватку, не шелохнулась. Тоня выдохнула. Все хорошо. Все хорошо. Пока.
Палец отсох. Это было понятно сразу. Что ж она, свою дочь не знает, что ли? Конечно, у нее и обычно-то пальчики живостью не отличались, но этот, похоже, умер окончательно. Тоня подвела девочку к свету, еще раз внимательно осмотрела ладонь. Так и есть. Мизинец почернел, кожа обтянула косточки и суставы. Того и гляди, отпадет.
«Кончается, – подумала Тоня. – Совсем она кончается».
Неожиданно всхлипнула. Как бы ни было – дочка ведь. Но да что поделать. Природа берет свое. Знать, Господь решил, что довольно они помучались, пора и отдохнуть. Им всем.
Баба Галя, увидев новую напасть, нахмурилась. Ничего не сказала, перекрестилась только на образа и принялась месить тесто, орудуя на этот раз как-то особо рьяно.
На следующий день, проснувшись, Тоня первым делом позвала Машу, посмотреть, не отвалился ли отсохший палец.
– Мам, гляди-ка! – воскликнула она пораженно.
Галина Дмитриевна водрузила на нос очки, склонилась над детской ладошкой.
Мизинец был совершенно такой же, как раньше. Словно и не висел вчера засохшей веткой.
– Вот и славно, – констатировала баба Галя. – Растет наша детка, организм это у нее перестраивается. Зря волновались только.
И направилась к печке, тихонько напевая под нос: «Под деревцем на лавочке в зеленом во саду сидят старушки-бабушки в двухтысячном году…»
Тоня осмотрела дочь еще раз.
На лбу вдруг выступила испарина. Неужели? Нет, не может быть… Она подтащила Машу к себе, до рези вгляделась в злосчастный палец.
Розовый.
Он был розовый. Нет, не как у нормальных детей. Но на фоне привычной серой кожи отчетливо виднелись полоски живой плоти. Тоня прижала ухо к дочкиной груди. По-прежнему не бьется. Утерла лоб рукавом, уставилась на девочку.
– Маша, ты что-нибудь делала вчера?
Та стояла молча, не понимая вопроса.
– Что-то особенное, чего раньше не делала никогда? – уточнила Тоня.
На миг, показалось, Машин взгляд прояснился.
– Вчера я оживила птичку. Ты говорила, птички хорошие.
Тоня замерла.
– Оживила мертвую птицу? Ворону, синичку?.. нет, неважно. Как тебе удалось?
Девочка медленно пожала плечами.
– Прикоснулась. Захотела.
– А сегодня? Ты что-нибудь делала сегодня утром, до того как я проснулась? Тоже особенное. Чего никогда не совершала.
Маша снова замолчала, потом кивнула.
– Я убила мышь. Ты говорила, мыши плохие.
Тоня выпустила дочкину руку.
– Иди, поиграй где-нибудь, детка.
– Можно я пойду на чердак?
– Да… конечно.
Когда та скрылась, Тоня подперла щеку кулаком, вперилась в окно. На улице стояло лето. Утреннее солнце еще не жарило так, как днем, самое время для прополки или чтобы поправить насест у кур… Но женщина все сидела и сидела, наблюдая за покачивающимся от ветра разнотравьем, крадущейся по соседскому огороду кошкой, слушая лай псов, петушиный ор и довольное похрюкивание соседских свиней.
Вечером она привела дочь к курятнику.
– Машенька, помнишь, я тебе говорила, что птичек трогать нельзя, что они хорошие? Так вот, сегодня я разрешаю. Они должны тебе помочь, и тогда они станут не просто хорошими, а прямо-таки замечательными.
Маша смотрела в пол, похоже, не понимала, и Тоня продолжила:
– Видишь вон ту курочку? Пестренькую, с коричневым хвостиком? Детка, убей ее, пожалуйста. Ну, так, как ты с мышкой сделала, помнишь?
Девочка подняла глаза.
– Зачем?
– Так надо, доченька. Эта курочка тебе поможет. Ты же хочешь играть с Артемкой и Олесей? Если ты убьешь курочку, ты станешь немножко похожей на них, не такой… э-э… бледненькой. Они обрадуются и будут с тобой играть.
– Я не хочу с ними играть.
– А со мной? Ты хочешь играть со мной, малышка?
– С тобой хочу.
– Ну вот поэтому надо убить птичку. Она тебе поможет, и мы с тобой обязательно поиграем.
Маша перевела взгляд на пеструшку.
– Да, мама.
Тоня кинулась к курице, в пару ловких движений поймала ее, протянула дочери. Маша взяла птицу за горло и крепко сжала.
Она держала ее до тех пор, пока пестрые крылья не обмякли и тяжелая тушка не повисла в руке кулем. Тоня осторожно разжала дочкины пальцы и, чиркнув спичкой, внимательно их осмотрела.
Да! Вот оно, снова! Кожа на соседнем пальчике тоже порозовела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});