Читать интересную книгу Великая мать любви - Эдуард Лимонов

Маржэри, слушавшая наш разговор, блонд с соблазнительно круглым задом, захохотала. Я бы с большим удовольствием выебал Маржэри, но у нее был постоянный бой-френд, мальчик, в которого она, так утверждала Андреа, была влюблена. Вернее, в его очень хороший хуй, не очень толстый, но длинный... Все эти бесстыжие женские подробности официантки сообщали друг другу, подавая посетителям стэйки, фрэнч-фрайс и салаты. У Маржэри какая-то особая анатомия, посему ей нужен длинный хуй. Что-то там куда-то не дотрагивается, если хуй не длинный... Подумать только... огромный город: небоскребы, железо, бетон, мани, борьба за мани, а жизнь кругложопой красивенькой Маржэри управляется не небоскребами и не железом, и не бетоном, и не федеральным правительством, но этим, слипшимся в джинсах ее бой-френда мясным цилиндром... Это ее религия и идеология, этой самой Маржэри. Почему девки такие бесстыже-откровенные? Даже Ян Злобин не рассказывает мне о пизде проститутки Розали...

Андреа хотела есть, и мы пересекли Третью Авеню и вошли в "Пи Джей Кларке". В баре было полно людей, в ресторане - мало. Была ее очередь угощать меня. Я взял стэйк тартар. Она взяла себе чье-то жареное крыло... Почему вообще нужно есть, проработав день среди еды? За моей спиной старые остановившиеся часы пробили вдруг сюрреалистические семь часов. Была же половина второго ночи. Андреа, глаза ее замаслились, схватила меня под столом за руку, и положила се себе на живот. Под платье. Живот был голый. Я погладил живот. "Вы опять беседовали с Маржэри о хуе ее бой-френда?" Андреа скромно засмеялась: "Ты ей нравишься, Эдвард. Она хочет чтоб мы однажды устроили... - смех Андреа стал тоньше, - чтоб мы согрешили вчетвером."

"Конечно, давайте сделаем это, - сказал я. Не очень однако уверенный в том, как я справлюсь в соревновании с этим чудесным бой-френдом. Круглый зад Маржэри явился мне на помощь... - сделаем, когда вы хотите..."

Когда мы выходили из Пи Джэй Кларке в третьем часу, в баре еще оставалось предостаточное количество народу. Предположить, что все эти приличные люди сидят, как и я, на вэлфэре, я не мог. Если им следует быть на службе в девять утра, я им не завидовал.

В холле "Эмбасси", куда мы попали спустя десять минут, выйдя из такси, было шумно и накурено. Дверь из холла в бар была открыта и оттуда доносилась мелодия, исполняемая на пьяно. На живом инструменте, никакая не запись. Жизнь плескалась в "Эмбасси" глубокая, не хуже чем в "Пи Джей Кларке". Из элевейтора вышла, навстречу вам с Авдреа компания, похожая на цирковую труппу.

Ебались мы долго. Андреа особенно крепко пахла. Засыпая, положив на меня липкую крупную ногу, она прошептала: "Что случилось с моим мужчиной? Ты был с-оооооу гуд..." Я не рассказал ей о теории Яна Злобина. Я положил руку на задницу официантки и отметил, что согласно этой теории Андреа подвигалась благодарно под моей ладонью, влилась в ладонь поудобнее и уснула...

Когда мы проснулись, шел дождь. Тихий, весенний дождь. Было больше двенадцати, потому Андреа, даже не приняв душ, спешно убежала. Три раза в неделю она посещала уроки современного балета. На мой взгляд ее тяжелый зад и ляжки располагали только к одному виду балета, к балету в постели, но разе кто-нибудь кого-нибудь на этой земле переубедил? Она тратила большую часть зарабатываемых во "Фрайарс Инн" money на эти уроки...

Протирая ящики комода, принесенного вчера с Яном, я нашел под старой газетой, устилавшей дно одного из них, листки, вырванные из книги. Вглядевшись в мелкий шрифт, обнаружил текст статей уголовного кодекса штата Нью-Йорк. "Нападение с применением смертоносного оружия...": все возможные виды, даже нападение с молотком. Следовали цифры сроков, дополнения и исключения. Несколько статей были обведены красным карандашом. Ясно, что обитатели "Эмбасси" стремились к знаниям: желали знать свои права и обязанности. Тип, покинувший номер 1063, у которого мы нашли комод, покинул его не добровольно - его арестовала полиция.

Заполнив комод новой начинкой (среди прочих бумаг, треть рукописи "Дневника неудачника"), я лег у окна и раскрыл "Дуче". Вчера я оставил юношу Муссолини в Швейцарии. "Кажется однако, - ехидно прокомментировал Смиф, что он был куда менее беден, чем он будет претендовать позднее. Письма и фотографии показывают его очень хорошо одетым и далеким от исхудания." Зазвонил телефон. "1026? Спустись-ка вниз."

Ебаный Пэрзе звучал плохо. Ебаный Пэрэс скажет мне, чтобы я заплатил рэнт. У меня оставалось семнадцать долларов на десять дней. Мне придется отдать их Пэрэсу. Бросить кость собаке, чтобы не давать ей мяса.

Неизвестное злоумышленное животное успело нагадить, очевидно, лишь за пару минут до моего выхода в коридор, потому в коридоре удушливо воняло свежим дерьмом. У элевейтора стоял черный старик с собакой, перманентно прижав кнопку пальцем. Приглядевшись, я увидел, что ухо и часть щеки старика представляли сплошную кроваво-гнойную язву. Я не видел гнойного старика до этого. Возможно он поселился в номере арестованного.

Над конторкой менеджэра был натянут желтый пластик. С потолка холла на пластик тяжело и часто сваливались капли воды. Каким образом вода сумела протечь через все одиннадцать этажей отеля? Пэрэс сидел под пластиком злой, и очень. Я выложил семнадцать долларов.

"Ты что, смеешься надо мной? - сказал Пэрэс, брезгливо приподняв мои доллары одной рукой. - Ты должен нам за полтора месяца, следовательно 240 плюс таксы".

Я был уверен, что он возьмет money, но повыебывается. "Кэмпбэлл согласился подождать, - сказал я. - Следующий чек весь отдам вам. Я плачу лучше других, разве нет? ЭФ-мэн должен еще за прошлый год, за 1976-й..."

"Shit! - сказал Пэрэс.- Тебе не стыдно? Фэт-мэн имеет два грамма мозга. Черным вообще один хуй, их ничто не колышет... А ты книжки имеешь..."

"Не будь расистом", - сказал я. Он покачал головой. Придвинул к себе мои доллары.

"Квитанцию..." - сказал я.

"Рубашки по двадцать долларов носишь... пиджак из бархата..." - сказал Пэрэс грустно, оглядев меня, И стал писать квитанцию. Качая головой.

Поднявшись к себе, я вернулся к Муссолини. Страничка уголовного кодекса штата Нью-Йорк, послужившая мне закладкой, лежала под фразой "он был куда менее беден, чем он будет претендовать позднее. Письма и фотографии показывают его очень хорошо одетым и далеким от исхудания."

СПИНА МАДАМ ШАТЭН

Муж ее отправился в Бейрут. Ясно, что нормальный артист не полетит к богу на рога - в Бейрут с медикаментами и одеялами для якобы не имеющих оных, бейрутских детей. Дело это, -развозка мешков, - впору скромным служащим "Красного креста". Вдохновенному Анакреону, каким ее муж всегда себя представлял, что же мешки-то таскать. Если исключить дипломатов ( эти вынуждены жить в некомфортабельной стране поневоле, служба...), отправляющиеся в гиблые для западного человека широты индивидумы обыкновенно ищут прибыли. Нет - нет, не какой-нибудь вульгарной, денежной, ту следует искать в здании Биржи, но особый. Отвозя аборигенам ненужный в Париже хлам, как-то: состарившиеся медикаменты, старые одеяла, свитера, куртки, полотенца или мясо, пролежавшее год в морозильниках, отважные сорви-головы возвращаются в CRN.

Что такое CRN? О, CRN стоит всех сокровищ мира, камрады! О CRN грезят, за него дерутся в муках, среди страстей и крови лучшие люди планеты. Его невозможно потрогать руками или лизнуть языком, но на нашей планете, тот кто имеет CRN даже лишь только десять процентов, может сделать миллионы щелчком пальцев. Небрежно. Он может добиться любой должности. Любой женщины. CRN изобретено разумеется, американцами, и расшифровывается как "Coefficient of Recognition of the Name" - степень известности имени. Вы думаете Президент Соединенных Штатов Америки имеет 100% CRN? Ну нет! Даже Джизус Крайст не имеет ста. Никто не имеет ста. У Президента Картера был CRN 33%. У Фараона Рейгана - 46%: Голивудские супер-актеры и супер-актрисы обходятся кто двадцатью двумя, кто семнадцатью.

У ее мужа Жан Шатэн коэффициента вообще не было. Ну может быть легчайший, местный, только в пределах Франции, какие-нибудь жидкие франко-проценты. Потому, найдя себе в опасной близости к пятидесяти годам, певец Жан Шатэн полетел в неудобном транспортном самолете, в спину ему врезались ящики с аспирином; по ногам ударили сумки с телеоборудованием, устремился на Восток, добывать себе CRN. Его агент сумел договориться с другом лицейских лет - Президентом Антэнн-В*, и тот послал в Бейрут экип из трех человек (все трое алжирские арабы), снимать подвиги Жана Шатэна на бейрутской земле, где CRN валяется под ногами и пропитывает воздух.

* Французская телекомпания

В начале все шло хорошо. Люди его агента подсуетились, - собрали в аэропорту небольшую кучку детей. Дети femmes de menages* из нескольких неэвакуировавшихся посольств арабских стран, дети горничных из отеля, набралось с полсотни душ. (Вообще-то умный телеэкип** может представить пятерых как толпу в пять тысяч, если он умный телеэкип.) Жан Шатэн, вдохновенный, изможденное лицо, (седая шевелюра, кожаная куртка, платок вокруг горла, - раздал детя комплекты, - каждому коробочку с аспирином и одеяло. Мы увидели его в Париже, в Новостях Антэнн-В в течение пяти минут. (Президент Антэнн-В не только сидел в одном классе с агентом Жана Шатэна, его дочь была замужем за сыном брата Жана Шатэна). Комментарий трогательный и красивый, однако уступал визуальному имиджу. Певец Жан Шатэн, вложив одеяло в руки маленькой крошки с серьгами виде полумесяца, прижал ребенка к щеке, и из глаза певца выкатилась слеза. В его краткой, взволнованной речи, хорошо отрепетированной до того как стать исполнителем хрипловатых монотонных баллад, Жан Шатэн был актером, прозвучали "solidarity", "care", "aid"***, - все трогательные слова, что звучат обыкновенно в таких случаях. Закончи речь, Жан Шатэн взял гитару. Гитара его звучала в Бейруте (увы, я должен это констатировать), так же бездарно, как и в Париже. В нескольких вечерних газетах появились фотографии "Певец Жан Шатэн раздает детям Бейрута..." - плечо кожаной куртки Шатэна, нос, пятно глаза...