Хотя другие адвокаты позднее выступят с похожими заявлениями, настаивая на том, что добиться для их клиентов беспристрастного суда в Лос-Анджелесе невозможно из-за огромного количества публикаций, Мэнсон не слишком упорствовал. Его просьба в некотором роде “бессмысленна”, сказал он, поскольку “я не думаю, что добьюсь справедливости в любом другом месте”.
Кини, в отличие от Мэнсона, не сомневался, что суд вынесет беспристрастное решение, но, отказывая в удовлетворении его просьбы, заметил: “Перенос слушаний в другое место, даже если б это произошло, ничего бы не дал”.
Обвинение придерживалось того же мнения. Сомнительно, чтобы где-то в Калифорнии или в любой другой части Соединенных Штатов еще оставался уголок, куда не дотянулась пресса.
Всякий раз, когда защита выступала с протестом или заявлением — а таких случаев до окончания процесса наберется несколько сотен, — у стороны обвинения должен был быть заготовлен ответ. Мы с Аароном вместе готовили обвинительные речи, но я вел еще и письменные заметки, в которых перечислялись прецеденты и которые требовали солидной юридической подготовки. И все это — в придачу к достаточно жестким следовательским обязанностям, которые я на себя взвалил.
Впрочем, эти обязанности приносили и свое особое удовлетворение. В начале февраля в материалах обвинения еще имелись гигантские лакуны — области, информация по которым у нас попросту отсутствовала. Так, например, я еще очень слабо представлял себе, что именно заставляло Мэнсона “тикать”, что звало его к действиям. К концу месяца это уже было мне известно. Ибо к тому времени я впервые уяснил себе мотив Мэнсона — причину, по которой он приказывал убивать.
Я редко ограничиваюсь лишь одной беседой со свидетелем. Часто во время четвертого или пятого разговора возникают факты, прежде забытые или казавшиеся несущественными, но которые в верном контексте могут оказаться жизненно важными.
Когда я впервые беседовал с Греггом Джекобсоном накануне заседания большого жюри, важнее всего мне казалось установить связь, имевшуюся между Мэнсоном и Мельчером.
Вторично общаясь с “искателем дарований”, я, к собственному изумлению, обнаружил, что с момента знакомства с Мэнсоном в доме Денниса Уилсона ранним летом 1968 года Джекобсон более сотни раз подолгу говорил с Чарли, в основном о его философии. Как интеллигентный молодой человек, то и дело сталкивавшийся с хиппи и примерявший на себя их жизненный стиль, Грегг никогда не вступал в “Семью”, хоть и многократно навещал Мэнсона на ранчо у Спана. Разглядев в Мэнсоне определенный коммерческий потенциал, Джекобсон считал его “интеллектуально стимулирующей" личностью. Эта сторона Мэнсона настолько привлекала Грегга, что он часто знакомил его с другими своими друзьями — такими как, скажем, Руди Альтобелли, владелец дома 10050 по Сиэло-драйв, сдававший жилье и Терри Мельчеру, и Шарон Тейт.
Я был поражен широте круга знакомых Мэнсона. “Чарли настоящий хамелеон, — объяснял Грегг. — Он часто заявлял, будто у него “тысяча лиц, и каждым он пользуется; у Чарли для каждого найдется отдельная маска”.
Включая присяжных? — задумался я и решил, что, если на процессе Мэнсон наденет маску миролюбивого хиппи, с помощью Грегга мне удастся сорвать ее.
О.: “Он мог общаться с каждым на их собственном уровне: от работников на ранчо и девиц с Сансет-стрип до меня самого”.
Меня же не оставляли сомнения, скрывалось ли под слоями масок “истинное” лицо Мэнсона. Грегг считал, что такое лицо у него имелось. Под всеми масками Мэнсон прятал свои очень ясные, очень жесткие убеждения. “Я редко встречал людей, которые так сильно верили в свои принципы, как Чарли, — его невозможно было даже поколебать”.
Каковы же источники убеждений Мэнсона? — спросил я.
“Чарли крайне редко ссылался на какие-то авторитеты, расписывая свою философию, — отвечал Грегг. — В любом случае, он не гнушался позаимствовать у кого-то приглянувшуюся мысль”.
Упоминал ли когда-нибудь Мэнсон сайентологию или “Процесс”?
“Процесс”, известный также как церковь Страшного суда, был очень необычным культом. Возглавляемые неким Робертом ДеГрим-стоном (н/и Роберт Мур; как и сам Мэнсон, бывший сайентолог), его приверженцы поклонялись одновременно и Сатане, и Христу[130].
Тогда я только начинал интересоваться этой группой, отталкиваясь от какой-то статьи, в которой утверждалось, что Мэнсон испытывал неоспоримое влияние “Процесса”.
Так или иначе, Джекобсон сказал, что Мэнсон ни разу не упоминал при нем ни сайентологию, ни “Процесс”. Сам же Грегг в жизни своей не слыхал об этой последней группе.
Чарли когда-нибудь приводил прямые цитаты? — спросил я.
Да, отвечал он, “из песен “The Beatles” и из Библии”. Мэнсон безошибочно цитировал целые тексты песен ливерпульской четверки, находя в них множество скрытых оттенков смысла, потаенных откровений. Что же касается Библии, чаще всего он цитировал девятую главу “Откровения”. Впрочем, в обоих случаях цитаты были призваны поддержать его собственную точку зрения.
Я всерьез заинтересовался этим странным сочетанием и позднее долго расспрашивал Грегга, но сейчас мне больше хотелось узнать о личном мнении самого Мэнсона, о его собственной позиции.
В.: “Рассуждал ли Мэнсон когда-нибудь о понятиях добра и зла?"
О.: “Он верил, что человек не способен совершить дурного поступка, потому что зла не существует. Все хорошо и правильно. Все, что человек делает, он и должен был сделать; против своей кармы не попрешь".
Философская мозаика начала понемногу складываться. У человека, которому я стремился вынести приговор, отсутствовали какие-либо моральные ограничения. Не то чтобы у него вовсе не было морали — он был попросту совершенно аморален. И подобные люди всегда крайне опасны.
В.: “Говорил ли он, что убить другого человека — плохое деяние?
О.: “Напротив, он утверждал, что это хорошо”.
В.: “Какую роль в своей философии Мэнсон отводил смерти?
О.: “В системе понятий Чарли смерть вообще отсутствовала. Смерть — только изменение. Душа или дух не способны умереть… Он говорил об этом постоянно, дух и материя, их взаимосвязь.
Он верил, что все это — лишь в голове, что все субъективно. Он говорил, смерть — это лишь страх, рожденный в голове у человека, и что этот страх можно оттуда изъять, и тогда его больше не будет…
Смерть для Чарли, — добавил Грегг, — действие не более важное, чем поедание трубочки мороженого”.
И все же, когда в пустыне Джекобсон наступил как-то на тарантула, Мэнсон, вспылив, отругал его за это. Он бранил окружающих за убийства гремучих змей, за срывание цветов, даже за то, что они походя мяли стебельки травы. Для Мэнсона убить человека не было чем-то неправильным, но причинить вред животному или растению считалось грешно. При этом он повторял, что никакого зла не существует, что все происходящее хорошо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});