Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ваграм, Амалия и её мать кинулись за «Интралл», хивинец со спутницей спрятались за свою малолитражку, а мы с Давидом бросили раненого и побежали к «семьсот первому». Я добежал, а Давид споткнулся и с криком шлёпнулся на асфальте в каком-то метре от машины, выронив штурмовую винтовку. Он был ранен. Я схватил его оружие и, пристроившись за багажником, принялся строчить короткими очередями по бойцам в чёрном.
Вот только все мои попытки оказались тщетны: ни одна пуля не достигла цели. Они врезались в какой-то невидимый барьер и сыпались на дорогу. Я понял, что дела плохи: передо мной — «духовные». А точнее «духовный». Я ощутил присутствие человека с сильным эфирным телом. Кажется, это был боец с закрученными усами.
Давид находился в сознании. Сжав зубы от боли, он пополз ко мне. Но вдруг он схватился за грудь, перекатился на спину и заорал от нестерпимой боли. Я подумал, в него снова попали.
Еле слышный хлопок, и грудную клетку Давида разорвало в клочья. Меня обдало брызгами. На дорогу посыпались кусочки мяса и костей. На месте, где у несчастного были лёгкие, теперь зияла ярко-красная дыра.
Хивинка завизжала, выскочила из-за машины и бросилась прочь. Водитель малолитражки — за ней. Даже трёх шагов не сделал — скрючился в приступе боли. Алый фонтан вырвались из его груди, и мужчина шлёпнулся в лужу собственной крови. Та же участь постигла и его спутницу: внутренности женщины разлетелись по асфальту. Раненый, которого мы бросили между машинами, кричал от ужаса. Ещё один глухой хлопок, и его лёгкие тоже лопнули, обдав дорогу красными брызгами.
Люди один за другим взрывались, а я ошарашено смотрел на происходящее. Что делать? Стрелять? Бежать? Оставаться на месте? Поначалу даже страха не было — только недоумение и какая-то прострация, шок.
Ваграм поднялся и дал очередь из автомата по приближающимся бойцами, но тут же взорвался, забрызгав кровью помятый капот и лобовое стекло «Интралла». Женский визг раздался за машиной. И тут я пришёл в себя. Ужасная мысль, что и Амалию постигнет та же участь, отрезвила меня.
Забыв о себе, я ринулся к «Интраллу». Девушка со своей матерью сидела на асфальте и безумным взглядом смотрели на раскуроченное тело Ваграма. Я тоже почувствовал боль в груди, но даже не обратил на это внимания. Единственная мысль владела мной: поскорее свалить отсюда, и увести Амалию. Я схватил девушку за запястье, силой подняв на ноги.
— Бежим отсюда! — крикнул я.
Женщина тоже вскочила. Она всхлипывала, не в силах оторвать взор от запятнанной кровью дороги и распотрошённых трупов.
Нас с Амалией обдал фонтан горячих брызг. Девушка завизжала. А я уже практически ничего не соображал, тащил её прочь от этой жуткой, необъяснимой бойни.
Амалия повернулась ко мне, мы встретились взглядами. Её большие глаза, казалось, стали ещё больше, в них застыли нечеловеческий ужас и мольба о помощи…
Меня окатило кровавой волной. Я зажмурился. В моих пальцах осталась оторвавшаяся от тела рука Амалии.
Четверо бойцов приближались. Они шагали ко мне, давя своими тяжёлыми сапогами разбросанные повсюду куски человеческой плоти. В меня уставилось три ствола. Усатый был спокоен. Он шёл, заложив руки за спину, ясный холодный взор его неестественно голубых глаз вперился в меня, словно желая просверлить насквозь. А я переводил взгляд то на него, то на останки Амалии, валявшиеся в кровавой луже передо мной. Под взором усатого бойца боль в груди становилась всё сильнее и сильнее. Я не мог дышать, меня буквально распирала изнутри неведомая сила. Я упал на колени, сжал зубы и закричал, пытаясь заглушить нестерпимую боль. Хотелось только одного: поскорее прекратить эту безумную пытку, пусть даже ценой собственной жизни.
Вот только пытка не заканчивалась. Процесс никак не мог войти в свою финальную стадию, и смерть не наступала.
Усатый нахмурился.
— Сильное сопротивление, — озадаченно хмыкнул он. — Не думал, что такое бывает. Пристрелите его.
И вдруг боль отступила. Я поднял взор и не поверил собственным глазам. Из-за моей спины росли несколько чёрных щупалец. Два впились в усатого голубоглазого бойца, три — в остальных солдат. Те даже не успели ничего предпринять. Они выронили оружие и теперь смотрели на меня пустым взглядом, не издавая ни звука. В воздухе повисла тишина.
В глазах зарябило, и я снова почувствовал, что меня вот-вот разорвёт не куски. Но теперь это ощущение было не только в лёгких — оно наполняло всё тело. Голова раскалывалась, перед взором вспыхнул огромный светящийся шар, а потом погас, и сознание погрузилось во тьму.
И во тьме возникло огромное огненно существо. Сотня глаз смотрела на меня, и десятки рук тянули ко мне длинные кривые пальцы. И в недрах моего разума загремел жуткий громоподобный голос.
— Теперь ты познал свою истинную сущность, сын мой, — говорил кто-то неведомый в моей голове, — ты — один из нас. Прими своё естество.
Я понимал, что говорит огромное существо, которое огненным колоссом подпирало чёрный небосвод. Оно было таким жутким, что от оного вида его могло остановиться сердце. И всё же страх отсутствовал — пустота наполнила моё сознание.
Видение пропало. Я стоял на коленях посреди кровавого озера, вокруг человеческие тела краснели разверзшимися грудными клетками, скалясь обломки рёбер. На меня смотрели глаза — большие карие глаза Амалии, в которых застыла мольба о помощи. Рядом неподвижно лежал четыре бойца в чёрной униформе.
Поглощённый эфир ещё бурлил в моём теле, но мой организм обуздал его, сделав частью меня, умножив мою силу. Мои лицо, руки, одежда были забрызганы кровь. Я смотрел на ладони — они тряслись. «Кто я? Зачем я? Где я?» Ощущение бессмысленности овладело сознанием.
Я поднялся и подошёл к бронемашине. На двери — эмблема: двуглавый орёл, в центре которого нарисован чёрный равносторонний крест, а за ним — перекрещенные шашка и винтовка. По кругу надпись: казачье войско.
— Седьмой, это первый, почему не отвечаешь? — донеслось из рации в бронемашине.
Я взял тангенту, нажал кнопку и задумался. Хотел что-то сказать, но потом просто вырвал тангенту вместе с проводом и отбросил в сторону.
Надо домой…
Интерлюдия 4
Стоял тихий воскресный вечер. Семейство Орловых отдыхало на летней веранде своего загородного особняка. Дом располагался на вершине прибрежного холма, и отсюда открывался чудесный вид на зеркальную ленту реки, извивающуюся меж крутых берегов, на леса и луга, мирно зеленеющие в свете заходящего солнца, которое заливало верхушки сосен тёплой желтизной лучей.
Надвигались сумерки. Они выползали длинными тенями из вечернего леса, медленно пожирая уходящий день. А из-за горизонта выплывала огромная туча, набрякшая тяжёлой синевой, чтобы в скором времени разразиться первой летней грозой и пролить на землю ливневые потоки. Но туча была далеко, и семейство Орловых не торопилось прерывать свой вечерний отдых.
Андрей Данилович читал газету, откинулся на спинку плетёного кресла. Александр Афанасьевич — дядя главы рода, пожилой и очень толстый мужчина, чью шарообразную фигуру обтягивали белые брюки и рубашка — сидел за шахматной доской и усердно потирал тройной подбородок, раздумывая над следующим ходом. Напротив него расположился один из троюродных братьев Андрея Даниловича — Валентин. Это был светловолосый упитанный молодой человек, которому не исполнилось и тридцати. Над его широким ртом белела щетина усов, а в холёных коротких пальцах дымила толстая сигара. Двоюродный брат главы рода, Христофор, устроился в кресле возле стеклянного ограждения, немного в стороне от остальных, и покуривал трубку, глядя задумчиво вдаль на грозную тучу.
Дамы беседовали на другом конце веранды за кофейным столиком. Пожилая княгиня Ольга Геннадьевна — щуплая маленькая женщина — сидела на диване вместе с женой Александра Афанасьевича. В кресле расположилась супруга Андрея Даниловича, Изольда, с бокалом красного вина, а рядом, в таком же кресле, — жена Валентина, София — самая молодая из присутствующих здесь дам.