Читать интересную книгу Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев

дочери своего армейского начальника-контрреволюционера из-под венца, но с патриотичной концовкой, где уже поседевшие на трибуне мавзолея со Сталиным принимают присягу у молодых солдат прямо на первомайском параде. И кажется, будто это сам Катаев, написав сей советско-патриотический лубок, в заключение клянется самому Сталину, стоящему «во всей своей простоте», «в грубом пальто из солдатского сукна»: «Я, сын трудового народа, обязуюсь по первому зову рабоче-крестьянского Правительства выступить на защиту Союза Советских Социалистических Республик…» и т. д.

Катаев принес свою клятву в верности Сталину вовремя: шел сентябрь 1937 г. (дата под текстом повести). К этому времени был уже арестован и расстрелян его фамильный тезка И. Катаев, автор «Красной нови» и ученик Воронского. Расстреляны они были вместе, 13 августа 1937 г. в составе одной «антисоветской, троцкистской, террористической группы», «готовившей теракты против руководителей ВКП(б) и советского государства» вместе с Б. Губером и Н. Зарудиным. Пильняка расстреляют в 1938-м, Бабеля позже – в 1940-м. А в 1937 г. писательская «каста» потеряет еще Зазубрина, того страшного медведеобразного соседа по даче Иванова, который наркома Н. Ежова убивать не хотел, а наоборот, написал ему из заключения письмо. В нем Зазубрин, сознаваясь в «преступлениях» «перед партией и советской властью», просил «дать возможность доказать своей работой, своими книгами», что еще может быть «здоровым членом советского общества». В 1936 г., в марте, Зазубрин и читал свою пьесу «Человеческие обязанности» (позднее – «Подкоп») в присутствии Иванова. «Читку организовал П. П. (Крючков), и там еще были П. Павленко, а также ученые А. Сперанский, Л. Федоров»; как пишет Горькому Зазубрин, он «получил от присутствующих очень ценные указания». Что могло интересовать Иванова, ходившего «только по приглашениям», в творчестве Зазубрина? Знал ли он о «Щепке», о сотрудничестве с Горьким на почве обоюдного интереса к экспериментальной медицине? Предположим, что знал и, видимо, хотел услышать в пьесе о врачах-экспериментаторах что-то познавательное по этой части. Но пьеса на тему об «Институте здорового человека» и проблеме долголетия сразу получила политический уклон: консерваторы оказываются в итоге в роли кающихся «вредителей». Герой пьесы выглядит здесь больше оратором, чем ученым, у которого проскакивают опасные фразы вроде: «Не люблю коммунистов, всегда в учителя лезут»; и как-то уж очень он напоминает самого Зазубрина. Если Иванов тогда, в марте 1936-го, когда слушал Зазубрина, еще писал свою «Тайну голубой дачи», то не в связи ли с ним появились «чудовища»: «На даче № 3 бешеная собака, – сказал старый плотник, – она нас без того перепугала, а теперь они еще медведя завели». А позже, в погоне за тем медведем, среди охотников оказывается и Зазубрин, точнее его борода: «…и только чернела в метели страшная борода Зазубрина, так что все надеялись, что медведь испугается этой бороды и убежит, или, по крайней мере, попросит пощады». Так что арест Зазубрина, случившийся 28 июня 1937 г., как раз на даче, мог выглядеть в его глазах как поимка «страшного зверя».

А вот В. Катаева не тронули. Хотя ходили вокруг да около. Сын писателя П. Катаев позже рассказывал, как «к одной из первых писательских дач в Переделкине», т. е. как раз не позже 1937 г., подъехал «черный воронок» – чекисты искали Катаева. «В саду за самоваром, – пишет сын, – сидели писатель Всеволод Иванов, его жена Тамара, драматург Александр Афиногенов с женой американкой Дженни Мерлинг». То есть было это на даче либо Иванова, либо Афиногенова. «Все переглянулись. – Он здесь не живет, сообщила Дженни (впоследствии рассказавшая эту историю Катаеву). (…) Чекисты укатили. – А что… – после общей паузы будто бы сказала Тамара Владимировна. – Давно уже пора бы с этим разобраться!» П. Катаев, правда, оговорился, что приезжали они не для ареста, «а чтобы привезти в “литературный салон”, на вечеринку». Но откуда же он мог знать их намерения? Активность Тамары Ивановой, председательницы Совета писательских жен, влиявшей и на мужа, вполне могла проявиться и в этом мрачном высказывании. Не очень-то был заметен голос В. Катаева в дружном хоре писательских голосов против «троцкистских бандитов». В том печально известном номере «Лит. газеты» от 30 января 1937 г., где Иванов отметился «Библией позора», Катаева нет. По какому принципу одних писателей казнили, других миловали – не трогали и берегли для чего-то, – неизвестно. Ведь и на Иванова можно было насобирать уличающих его материалов не меньше, чем на расстрелянных Воронского, И. Катаева, Пильняка, Зазубрина, Клычкова, кстати, автора «Красной нови», или Авербаха и Киршона, арестованных в апреле 1937 г.

Иванов пока чувствовал себя вроде бы надежно, неуязвимо – см. эпизод на даче с розысками Катаева. Но не был так уж уверен в этом. Еще во времена РАППа, тоже грозные, но не смертельные, он, по словам Полонского, не хотел идти за генеральной линией в литературе: «…некоторые “перестраиваются” в сторону пролетариата, а другие не перестраиваются. Перестраиваются: Шагинян, Леонов, Слонимский, а не перестраиваются Иванов, Сейфуллина и другие». Вот и в 1937-м, на собрании московских писателей 15 апреля, Фадеев строго указывал на то, что «попытки серьезно поговорить на серьезные темы встречаются (…) болезненно Вс. Ивановым». Тот же Фадеев еще в январе говорил не о нем одном: «Нужно также сказать правду Леонову, Вс. Иванову, Бабелю. Эти писатели оторвались от жизни, отяжелели, стали наблюдателями и потому не могут подняться до уровня прежних своих произведений. Большие, настоящие художники, они обретут себя снова лишь тогда, когда опять пойдут “в люди”, окунутся в гущу нашей жизни». Неужто опять заводы, «бригады», зэки, очеркизм-журнализм? Сам-то пишет своего «Последнего из удэге», для которого не надо идти «в люди», и ничего. Почему, если мы уже «большие и настоящие писатели», нам надо, как начинающим, куда-то ехать, что-то описывать?

Леонов тут назван неслучайно. Его «Дорога на океан» как будто бы и касалась жизненной, соцреалистической темы строительства дальневосточной железной дороги, но вызывала много вопросов. Например, почему, этот «начподор» (начальник политического отдела дороги) Курилов, бодрый и энергичный строитель в начале романа, затем вдруг тяжело заболевает? А вместе с ним «заболел» и весь роман, получившийся таким разбросанным и несобранным. Активнее, любимее и победительнее всех здесь братья Протоклитовы: Илья – хирург, а Глеб – «специалист» в умении скрывать свое белогвардейское прошлое. Леонов, уже замеченный в строптивости – например, не поехал на Беломорканал, – и в истории с «Дорогой на Океан» не был покладист, отказавшись править «утопический» текст внутри романа о «Северной Федерации Социалистических Республик», как ему советовали свыше. К тому времени они уже работали в разных журналах, но Иванов все чаще глядел в сторону «Нового мира», набравшего силу. А что еще хорошего, талантливого дала читателю «Красная новь» в 1936–1937 гг.? «Несобранные рассказы» Горького, 4-ю часть «Последнего из удэге» Фадеева, уральские сказы П. Бажова, «Книгу для родителей» А. Макаренко. Негусто. Зато «Новый мир» в 1937 г. сделал настоящий рывок: помимо Сейфуллиной, Зощенко, А. Малышкина, начал печатать 4-й том «Тихого