Итак, поскольку Брайт нам больше не помеха, мое дело решится очень легко — это же не ирландский вопрос! Все окончится к общему благополучию, и отношения Ваши с американцами останутся такими же, как были в течение полувека. А какой монарх может требовать большего от народа другой страны? Правда, еще не все мои сограждане платят Англии подоходный налог, но со временем большинство будет платить, так как у нас каждый год появляется уйма новых писателей, да кроме того, в Вашей Канаде уже сейчас добрых четыре пятых населения составляют богатые американцы, и они все едут и едут туда.
Далее: в присланной мне бумаге я обнаружил графу под заголовком «Скидки». К этому вопросу я еще вернусь, Ваше Величество, а сейчас хочу сказать о другом: писатели в документе вовсе не упоминаются. В нем указаны: каменоломни, шахты, чугуноплавильные заводы, соляные источники, квасцовые заводы, водопроводные станции, каналы, доки, канализация, мосты, мельницы, паромы, рыбные промыслы, ярмарочные балаганы и прочее и прочее — перечень налогоплательщиков длиною в целый ярд, а то, пожалуй, и полтора, — во всяком случае, их огромное количество. Я читал и читал этот список, все дальше и дальше; и по мере того как он подходил к концу, я все более приободрялся, так как здесь подробно и точно перечислено все, что есть в Англии, за исключением разве королевского дома и парламента, — словом, все, что подлежит обложению налогом. А о писателях ни звука! Видимо, их проглядели. Да, так и есть! Сердце у меня запрыгало… Однако веселиться было еще рано. Внизу рукою мистера Брайта было приписано:
«Вы включены в число налогоплательщиков по графе Д, раздел 14». Я нашел эту графу и раздел. В нем стоят только три наименования: 1) торговля и ремесла, 2) конторы, 3) газовые заводы.
Естественно, после минутного размышления я снова воспрял духом, вернулась надежда, а там и уверенность: мистер Брайт ошибся, он явно путает! Дело писателя — не торговля, не ремесло, а творчество. Писателям не нужны конторы, их осеняет вдохновение в любом месте под небом, везде, где дует ветер, где сияет солнце, где вольно дышит все живое! А так как я не торгую и не имею конторы, меня нельзя обложить налогом по графе Д, раздел 14. Вы это сами поймете, Ваше Величество, так что теперь я перейду к другому вопросу, уже затронутому мною раньше, — о «скидках».
Речь идет о скидках с суммы налога, которые могут быть предоставлены при известных условиях. Мистер Брайт утверждает, что я могу рассчитывать только на скидки, указанные в параграфе 8 под заголовком: «Износ и порча машин или оборудования». Это забавно и показывает, как далеко зашел в своем заблуждении мистер Брайт, раз вступив на неверный путь. Где это видано, чтобы в конторах и торговых предприятиях были машины? А раз их нет, значит они не могут изнашиваться и портиться. Согласитесь, Ваше Величество, что я прав.
Вот что говорится в параграфе 8:
«В тех случаях, когда машины или оборудование являются собственностью лица или компании, стоящих во главе предприятия, либо взяты ими в аренду с обязательством сохранить и сдать все в исправности, скидка на уменьшение ценности вследствие износа и порчи предоставляется в размере: …..фунтов стерлингов».
Так именно и сказано, слово в слово.
Я хотел бы возразить мистеру Брайту следующее:
С гордостью заявляю, что мое единственное оборудование — это мой мозг, и мне не требуется никакой скидки на «уменьшение его ценности вследствие износа и порчи» по той простой причине, что он у меня не изнашивается, а работает все время вполне исправно. Да, я мог бы сказать вашему Брайту, что мои машины — это мой мозг, мастерская — мой череп, орудия — мои руки, и главой этого предприятия являюсь я один. Никому я его в аренду не сдаю, и, следовательно, не имеется никакого «лица, обязанного сохранить и сдать все в исправности». Так-то! Поверьте, Ваше Величество, я ни в коем случае не переоцениваю убедительности моих доводов, я просто написал первое, что мне пришло на ум, не изменив ни слова. Но судите сами — разве я не разбил наголову Вашего Брайта? На этом я ставлю точку: не в моем обычае травить человека, которого я и так уже доконал.
Теперь, после того как я доказал Вашему Величеству, что налог с меня не причитается, что я пострадал из-за ошибки Вашего чиновника, который неверно понял характер моей деятельности, мне остается только, в надежде на Вашу справедливость, просить, чтобы Вы аннулировали мое первое письмо. Тогда издателю не надо будет платить за меня налог, который я, в растерянности и помрачении ума, вызванном известной Вам бумагой, распорядился уплатить. Вы легко обойдетесь без этих денег, а писатели переживают теперь трудное время. Не вывозят и лекции — Вы представить себе не можете, какой сейчас мертвый сезон!
С неизменным глубоким почтением остаюсь Вашего Величества покорным слугой
Марк Твен.
УДАЧА[143]
Это было в Лондоне, на банкете в честь одного из наиболее известных английских военачальников нашего поколения. По причине, которая вам вскоре станет понятна, я не сообщаю его настоящего имени и титулов и буду называть его генерал-лейтенант лорд Артур Скорсби, кавалер креста ордена Виктории, кавалер ордена Бани и т. д. и т. д. Сколько очарования в прославленном имени! Вот он сидит передо мной — человек, о котором я столько слышал с тех нор, как тридцать лет назад, но время Крымской кампании, имя его впервые прогремело на весь мир и так и осталось навеки прославленным. Позабыв обо всем на свете, я глядел и глядел на этого полубога; я не сводил с него глаз, я пытливо изучал его, я замечал все: его спокойствие и сдержанность, величавую серьезность лица, неподдельную честность, которой дышало все его существо, подкупающее простодушно человека, не ведающего о своем величин, о прикованных к нему восторженных взглядах, о глубоком искрением восхищении, переполняющем души сотен людей.
Слева от меня сидел мой старый знакомый, священник; но он не всегда был священником — молодость его прошла в боях и походах, лет сорок назад он преподавал в Вулвичском военном училище[144]. Вдруг он наклонился ко мне и, пряча блеснувший в глазах огонек, прошептал мне на ухо: «Скажу вам по секрету — он круглый дурак».
Этот приговор меня ошеломил. Будь это сказано о Наполеоне, Сократе или Соломоне — я бы изумился не более, чем теперь. Я хорошо знал, что мой знакомый на редкость правдивый человек, знал и то, что судил о людях он всегда справедливо, — и уже ни минуты не сомневался, что мир пребывает в заблуждении относительно своего героя: он в самом деле дурак. Я с нетерпением ждал подходящей минуты, чтобы расспросить моего знакомого, как это ему, единственному из всех, удалось открыть эту тайну.
Удобный случай представился несколько дней спустя, и вот что я услышал:
«Около сорока лет назад я был преподавателем в военном училище в Вулвиче. Я присутствовал на экзаменах в одном из отделений, когда юный Скорсби поступал в училище. Мне было искренне жаль его: весь класс отвечал блестяще, а он — боже милостивый! — он не знал буквально ничего. Я видел, что он добрый, славный, простодушный юноша, — было просто больно смотреть на это невозмутимо спокойное, как у идола, лицо и слышать ответы, поистине чудовищные по глупости и невежеству. Я сочувствовал ему всей душой. Ведь на следующем экзамене он непременно провалится; и если я постараюсь по мере сил облегчить его участь, я сделаю доброе дело, которое никому не принесет вреда. Я тихонько поговорил с ним, и оказалось, что ему кое-что известно о Цезаре; и так как он не знал ничего другого, я взялся за дело и начал натаскивать и гонять его, как солдата на учениях, по тем вопросам, касающимся Цезаря, которые всегда задают в подобных случаях. Вы можете мне не поверить, но он с блеском выдержал экзамен! Он «выехал» на этой чисто поверхностной зубрежке и даже заслужил похвалу, в то время как другие, которые знали в тысячу раз больше, провалились. Благодаря какому-то невероятно счастливому случаю, — такой случай едва ли повторяется дважды в столетие, — ему не задали ни одного вопроса сверх тех немногих, по которым я его натаскал.
Это было поразительно. На всех экзаменах я дрожал за него, как мать за своего самого слабого ребенка, и каждый раз он каким-то чудом выпутывался.
Единственное, что должно было наконец разоблачить и убить его наповал, была математика. Я решил сделать все, чтобы смерть эта была для него как можно легче. Я натаскивал и гонял его снова и снова но одним и тем же вопросам, которые обычно в ходу у экзаменаторов, после чего предоставил его собственной участи. Так вот, сэр, постарайтесь постичь, что произошло: к моему ужасу, он получил первый приз! Мало того, его засыпали похвалами и поздравлениями.