– Да, – согласилась она, – и я отвратительно чувствую себя. Я всегда отвратительно чувствую себя, когда вижу, как они смотрят на нас. На меня.
– Ничего не поделаешь, – сказал он, – хорошо, что такое хоть приходится выдерживать только раз в семь лет. И это нужно делать именно таким образом. Потому что…
– Потому что это часть ритуального обряда, – мрачно закончила она.
– Да. Таков ритуальный обряд.
Словно соглашаясь с этим, собака махнула хвостом и снова– испортила воздух.
Женщина пнула ее и, повернувшись к старику, уперлась руками в бока.
– Твой пес – самый вонючий пес во всех четырех городах, Генри Иден!
Собака фыркнула, с трудом встала и спустилась, пошатываясь, по ступенькам крыльца. Остановилась на мгновение, чтобы бросить на Лауру Стэнтон укоризненный взгляд.
– Но ведь от самого пса это не зависит, – попытался оправдать его Иден.
Она вздохнула, посмотрела на дорогу вслед «форду».
– Очень жаль, – проговорила она. – Они показались мне такими милыми.
– Это же не от нас с тобой зависит… – Генри Иден принялся сворачивать новую самокрутку.
***
В результате Грэхемам пришлось пообедать по пути в придорожном кафе. Они отыскали его в соседнем городе Уолуиче (здесь же размещался и «Уондервыо-мотель» с великолепной панорамой из окон). Джон показал его Элизе в тщетной попытке развеселить ее. Подъехав к кафе, они сели за столик на открытом воздухе под старой развесистой елью. Кафе на открытом воздухе представляло собой резкий, почти разительный контраст с домами вдоль Мейн-стрит в Уиллоу. Стоянка автомобилей была почти заполнена (большинство машин, как и у Грэхемов, имело номерные знаки других штатов). Кричащие дети с мороженым в руках носились друг за другом, в то время как их родители расхаживали по площадке, отмахиваясь от оводов, в ожидании, когда будут объявлены по радио номера их очереди. Меню оказалось достаточно обширным. По сути дела, по– думал Джон, в нем было все, что можно было пожелать, – если только выбранное вами блюдо помещалось в печь для приготовления пищи.
– Не знаю, сумею ли я провести в этом городе не то что два месяца, а хотя бы два дня, – сказала Элиза. – Первоначальное его очарование у меня исчезло, Джонни.
– Но это была шутка, вот и все. Местным жителям нравится играть с туристами из других штатов. Просто на этот раз они зашли слишком далеко. Не иначе сейчас они ругают себя за это.
– Но они выглядели вполне серьезными, – сказала Элиза. – Ты думаешь, я смогу вернуться обратно и посмотреть в лицо этому старику после всего, что случилось?
– Это меня меньше всего беспокоит. Судя по тому, как он сворачивает сигареты, старик достиг такого этапа в жизни, что всех – да-да, всех – встречает впервые. Даже самых близких друзей.
Элиза попыталась сдержать улыбку, не сумела и рассмеялась:
– Ты такой злой!
– Честный, может быть, но не злой. Я не утверждаю, что у него болезнь Альцгеймера, но у меня создалось впечатление, что ему требуется дорожная карта, чтобы найти дорогу в туалет.
– Как ты думаешь, куда делись все жители? Город выглядел совершенно безлюдным.
– Торжественный обед у мэра или скорее всего собрались поиграть в карты в «Восточной звезде», – объяснил Джон, потягиваясь. Он посмотрел на ее тарелку. – Ты что-то мало съела, милая.
– Милая не очень голодна.
– Уверяю тебя, это была просто шутка, – сказал он и взял ее за руку. – Ну улыбнись.
– Ты в самом деле, в Сеймом деле уверен, что это именно так?
– Безусловно. Эй, послушай, я хочу сказать – каждые семь лет на Уиллоу, штат Мэн, обрушивается дождь из жаб. Звучит, словно отрывок из монолога Стивена Райта.
Элиза с трудом улыбнулась.
– Начался дождь – ожидай ливня, – сказала она.
– По-видимому, они придерживаются старой привычки рыболовов – если уж ты хочешь рассказать что-нибудь, пусть это будет нечто невероятное. Когда я был мальчишкой и мы жили в лагере скаутов, Несшей любимой шуткой была охота на бекасов. Заводили какого-нибудь новичка подальше от лагеря с мешком в руках и говорили, что сейчас в мешок влетит бекас. Эта шутка мало отличается от той. А когда задумаешься над этим, вообще-то понимаешь, что удивляться нечему.
– Почему ты так считаешь?
– Здешние жители в основном зарабатывают на жизнь обслуживанием приезжающих на лето туристов. У них просто не может не быть образа мыслей обитателей летних лагерей.
– Эта женщина вела себя так, будто ее слова совсем не походили на шутку. Говоря по правде, Джонни, она изрядно напугала меня.
Лицо Джона Грэхема, обычно приветливое и улыбающееся, стало жестким и суровым. Это выражение не шло ему, но в то же время не казалось фальшивым или напускным.
– Я знаю, – сказал он, собирая со стола салфетки, пластмассовые корзинки и оберточную бумагу. – И я добьюсь, чтобы за эту шутку они извинились. Я считаю, что если дурачатся ради того, чтобы подурачиться, – в этом нет ничего плохого, но когда пугают мою жену – между прочим, они немного напугали и меня, – тут я провожу черту. Ты готова ехать обратно?
– А ты сможешь найти дорогу?
Он усмехнулся и сразу стал похож на самого себя.
– Я оставил за собой след из хлебных крошек.
– Надо же, милый, какой ты умный, – сказала она и встала из-за стола. Она снова улыбалась, и Джон был рад этому. Элиза глубоко вздохнула – при этом джинсовая рубашка, которую она надела сегодня, соблазнительно округлилась – и выдохнула. – Похоже, влажность уменьшилась.
– Пожалуй. – Джон бросил собранный им мусор в корзину левым крюком через голову и подмигнул ей. – Вот тебе и сезон дождя.
***
Но к тому времени, когда они повернули на Хемпстед-роуд, влажность еще больше увеличилась, причем очень резко. Джону казалось, что майка на нем превратилась в клейкую паутину, прилипшую к спине и груди. Небо, ставшее вечеру светло-розовым, по-прежнему было чистым, без единого облачка, но он чувствовал, что, будь у него соломинка, он мог бы пить воду прямо из воздуха.
На этой дороге еще был только один дом, у подножия длинного холма с Хемпстед-Плейс на вершине. Когда они проезжали мимо этого дома, Джон увидел силуэт женщины, неподвижно стоявшей у окна, глядя на них.
– Ну вот, это и есть двоюродная бабушка твоей подруги Милли, – сказал Джон. – Она поспешила позвонить в магазин местным сумасшедшим и предупредить их о нашем приезде. Интересно, если бы мы остались у них чуть дольше, вытащили бы они подушки, которые стонут, когда ни них Сердятся, щелкающие зубы и взрывающиеся сигары?
– У собаки этого старика была встроенная вонючая сигара.
Джон засмеялся и кивнул.
Через пять минут они свернули на подъездную дорогу, ведущую к их дому. Дорога вся заросла сорняками и низкорослым кустарником, и Джон решил, что займется этим в ближайшее время. Сам Хемпстед-Плейс представлял из себя большой деревенский дом, причем каждое новое поколение делало к нему пристройку, если считало это нужным или просто имело на то желание. Позади него находился амбар, соединенный с домом тремя зигзагообразно расположенными сараями. В пору раннего лета два из них заросли почти до крыш ароматными кустами жимолости.
Отсюда открывался поразительный видна город, особенно в такой безоблачный вечер, как этот. На мгновение Джон с удивлением отметил, как при такой необычайно высокой влажности может быть столь спокойный и безоблачный вечер. Элиза подошла к нему, и они несколько секунд постояли перед слотом автомобиля. Обняли друг друга за талию и глядели на уходящие плавными волнами вдаль в направлении Огасты холмы, которые терялись в вечерних сумерках.
– Как прекрасно, – прошептала она.
– Послушай-ка, – сказал он.
За амбаром, ярдах в пятидесяти, начиналось заросшее камышом и высокой травой болото. Оттуда доносился беспорядочный лягушачий хор – лягушки пели, щелкали и словно колотили в барабаны с помощью своих эластичных мешков, которые Бог по какой-то причине счел нужным растянуть в их горлах.