На Кишу вдруг пожаловал незнакомый бородатый казак — большой, задумчивого вида, сморенный дальней дорогой. Борис Артамонович встретил его далеко на тропе и обошелся с ним не слишком ласково. Даже когда казак сказал, что идет ко мне с поручением, Задоров не опустил винтовку, привел, как пленного.
Казак снял фуражку, поздоровался со мной. Сколько я ни вглядывался, знакомого в нем не признал. Но не успел и рта раскрыть, как в дверь заглянула Данута и, радостно ахнув, подбежала к гостю.
— Федор Иванович, какими судьбами?..
Он чинно поклонился, обнял ее и вдруг всхлипнул:
— Гора с горой не сходятся… Искал вас, Данута Францевна, и хозяина вашего. Папаша ихний пытали-пытали меня, пока убедились, что надоть нам увидеться. Ну, все ж таки дали адресок. Так я пешки сюда и заявился. С вестями, значит.
Данута обернулась ко мне:
— Ты не помнишь? Я у них квартировала в Лабинской, рассказывала тебе. Крячко Федор Иванович!
Тогда вспомнил и я: еще будучи моей невестой, Данута квартировала у них в Лабинской, где учительствовала в школе.
Федор Иванович говорил степенно. Фуражку держал по-уставному, на руке, сам только раз позволил себе спросить, кивнув на Мишаньку, который терся возле моих ног:
— Ваш? Вот время-то бегит! Лицом похожий… Такие, значит, дела, Андрей Михайлович. Власть у нас обратно казачья, а изверг вашенский, который Керимом Улагаем прозывается, под знаменами его превосходительства генерала Деникина воюет с красными возля Батайска. И ладно, что на Дону, а не здеся. Иначе бы достал он вас, уж так охотился!
Неужели Крячко протопал восемьдесят верст только для того, чтобы сообщить мне эту, в общем-то, известную новость?
Но я ошибся.
— Письмо у меня для вас. — И он достал из-за пазухи порядком замусоленный желтый пакет с крупно написанной моей фамилией.
— Хучь и поздно, а надобно рассказать вам. Ведь я из плену явился, от немцев. Не сказать чтобы бежал, вроде бы они сами бежали, ну и мы тогда решили не мешкать. Было это в самой что ни на есть Беловежской пуще, где и объявился мне ваш знакомец.
— Врублевский? — Я тотчас вспомнил ветеринарного доктора пущи.
— Угадали.
— Он все еще там? С зубрами?
— Нету там зубров. На консервы поистратили их.
— Как так?
— Побили. Сперва, конечно, немцы, они даже завод поставили, чтобы мясо в банках готовить, я на том заводе месяца два отработал с мадьярами вместе, нагляделся, как возили и зубра, и оленя. Ну, а потом кто только не стрелял! Голодно жить по деревням стало. Лесники били. Егеря тож. Из деревень народ с ружьишками. Вы письмо-то читайте, там непременно об этом самом…
— Вы сказали, что немцы бежали. Наши войска подходили к пуще?
— Не-е, наши куда как далеко отошли. Подо Псков. Вот там они и дрались, сказывают, с немцем, только уже назывались наши Красной Армией или гвардией, я уж не припомню, армия эта новую власть от немцев обороняла. И Петроград. Да германцы и сами воевать отказались, это уж недавно. Бросали винтовки, домой уходили. Как у нас в семнадцатом. Вильгельма свово спихнули.
— Но они всю Украину взяли, у Ростова стоят…
— Точно, стоят. Однако, по всему видно, не долго простоят. В Германии своя революция, уйдут. Али погонят их красные. Там тоже сила собралась сильная.
— Бои на Западном фронте все идут?
— Фронтов тех — тьма. Ни единого тихого места в России нету. А теперь вот еще Деникин за Дон пошел.
— Как же вы ехали через такую беду?
— Так и ехал. Кукушкой. Из Бреста в Питер, там ой как голодно! Из Питера в Москву, значит, поехали, а оттудова на юг повернули. Бог сохранил и от бандитов, и от голоду. Седой только сделался. Дома помаленьку оклемался, впервой за столько-то лет ситного хлеба поел. И вовремя. Вечером стучатся прикладами. Белые, значит, из Отрадной, от его превосходительства полковника Шкуро. Давай, говорят, батя, пшеницу для нашего войска. И револьвер ко лбу.
— Какого еще войска?
— Называются они бело-зелеными, сидели в Баталпашинске, на Большой Лабе и по Урупу. Красных из-за угла постреливали. Теперь это войско с Деникиным на север отправилось, в горах потише будет. А хлебушек весь забрали, который нашли, так что покедова мы тоже без ситного.
Он вздохнул и умолк, этот седой, много переживший казак.
2
Я осторожно разрезал пакет.
"Уважаемый друг, — писал Врублевский. — Только что поговорил с пленным казаком, и — удивительное дело! — он оказался земляком вашим, знаком с вашей супругой. Собрался в дорогу, на Кавказ. Не могу пропустить такой удачи, пишу вам с болью в сердце о нашей общей заботе — о зубрах. Их уже нет. В глухих уголках Старинской и Гайновской страж осталось несколько десятков зверей, но по их следам ходят люди с винтовками. Павшие не встают.
После вашего отъезда пущу наводнили войска. Немецкая администрация пыталась охранять зубров, разумеется, для отлова и вывоза их. Отправили в Германию около тридцати зубров, несколько экземпляров в Берлинский зоопарк, но для сохранности других не оказалось ни средств, ни власти. Полагаю, что в Европе скоро останется вольно живущим только одно кавказское стадо. Ваша ответственность за этот вид неизмеримо возрастает.
Имею случай уведомить вас, коллега, что тридцать шесть гатчинских зубров, в разное время вывезенных из пущи, застрелены в прошлом году на потребу самой охраны. По имению Аскания-Нова, где находится стадо зубробизонов, тоже прокатилась волна оккупации, и сегодня там кипят гражданские битвы. Боюсь, что гибриды пострадают. В Пилявинском парке зубры исчезли. Судьба беловежских зубров в имении князя Плесса, что в Верхней Силезии, мне неизвестна.
Все это страшно. Человечество, вовлеченное в самую долгую войну, походя уничтожает одного из крупнейших и древнейших млекопитающих — зубров.
Не уверен, что письмо дойдет до вас, хотя мой добровольный курьер Крячко клятвенно подтвердил свое желание доставить его во что бы то ни стало.
Немецкая администрация пущи все больше теряет возможность управлять. Мы вполне открыто создаем свою польскую администрацию, в нее вошли гг. Вагнер, обер-егери Рек и Сафирняк, г.Неверли, знакомый вам по 1909 году, и ваш покорный слуга. Все, что мы можем сделать, — это отпугивать небольшой охраной в 25 человек разных мародеров, которые проникают в пущу со всех сторон.
С ужасом наблюдаю, как гибнут не только звери, но и лес, дающий зверям пищу и приют. В первые месяцы оккупации беловежского заказника немцы приступили к рубке леса. Согнали сюда пленных, через резерват построили узкоколейную железную дорогу, пилили, грузили и везли в Германию сосну, не пощадили и старые, многовековые боры, которые вы видели у нас. Говорят, что на запад отправили более четырех миллионов кубических метров самой ценной древесины. Нетрудно представить, как эти перемены отразятся на жизни зверей, которые еще удержались в глуши: понижается способность к размножению, появились болезни вырождения. Не могу не вспомнить слова Чарлза Дарвина, записавшего у себя в книге: «Редкость формы есть предвестник вымирания ее».