Читать интересную книгу Московский гость - Михаил Литов

— Я устранил лишний вес, который мучил вашего друга, — важно заявил Петя Чур.

— Правда? Вы? Неужели? Это так интересно! А я ничего не знал! Но почему у него? Почему у него — да, а у меня — нет? Тут что… между вами состоялся торг?

— Не завидуйте ему.

— Почему? Как же, как не завидовать? Он обрел истинную форму, а я…

И снова чиновник не дал ему договорить.

— Он рискует жизнью, — сказал он.

— Откуда вы знаете? Ну, этого никто не может знать, и вы сказали это лишь бы сказать… Или ему что-то угрожает? Какой-то заговор вокруг него? Я хотел бы внести ясность в этот вопрос. Но я не должен забывать и о своей просьбе, которую до сих пор не высказал… Вы уже, конечно, догадались… Я прошу вас помочь мне, снять с меня этот груз, убрать эту ужасную мясистость!

Высказав главное, Леонид Егорович поднял голову и взглянул на собеседника. Страшная пропасть пролегла тут между ними, близко сидящими и обменивающимися репликами. Петя Чур смотрел на вспотевшего от собственного многословия артиста как в пустоту. Казалось, он уже не слышал обращенных к нему слов, восклицаний, мольб, во всяком случае не услышал главное. Леонид Егорович напрасно ждал ответа. Прибежал Макаронов с вином.

А что же происходило в это время с Русланом, бедным мальчиком, столь неумеренную, доходящую до болезненного заботу и тревогу о котором выказывал писатель Греховников? С ним происходили довольно странные вещи. Однако он и сам впоследствии не мог вспомнить, как очутился за воротами тюрьмы, впрочем, все те, кто его в ту тюрьму упек, потом не могли уже вспомнить и понять, что побудило их сделать это. Так что юный герой очутился в более выгодном, нравственно более высоком положении, нежели его гонители, ибо сохранил, по крайней мере, некие серьезные и глубокие впечатления от своего пребывания за решеткой, т. е. поднабрался важного житейского опыта, тогда как всякие там следователи, свидетели обвинения и сокамерники, не простившие ему безобидного свиста, отчасти как бы впали в детство, в своего рода слабоумие. Зрелые, сообразительные и деятельные во всем прочем, эти господа высокого и не очень ранга навсегда приобрели «пунктик» (можно сказать, Русланов комплекс), при вступлении которого в действие начинали ужасно путаться, стыдиться самих себя, не могли ничего объяснить, краснели и трусили, подозревая, что за этим темным местом кроется нечто позорящее их.

Как уже сказано, Руслан в последующие времена не мог вспомнить своего исхода из тюрьмы, но это не мучило и не смущало его, напротив, казалось ему доброй, чудесной сказкой, которую он, правда, подзабыл, но когда-нибудь непременно восстановит в памяти. Поэтому приходится в описании его непредумышленного, громом с ясного неба грянувшего бегства опираться на обрывочные, невнятные и порой несомненно восходящие к жанру фантастики рассказы очевидцев. Из этих рассказов явствовало, что Руслан внезапно выкарабкался из-под нар, куда его затолкала воля камеры, шагнул к двери и прошел сквозь нее прежде, чем сокамерники, потрясенные таким святотатством, успели произвести нечто большее, нежели нечленораздельные возгласы изумления и протеста. Так же легко и беспрепятственно миновал узник охранника, дежурившего в коридоре, спустился на первый этаж к выходу, где без малейших затруднений пересек полосу заграждений в виде решеток, прошагал по тюремному двору и вышел за солидные, достойные украсить экспозицию иного музея ворота. По словам очевидцев, парень продвигался вперед как сомнамбула, как зомби, в общем, как человек, которого ведет таинственная сила и который сам не сознает всей необычности происходящего с ним, и это поражало их, уязвляло, повергало в задумчивость. Тут что-то не так, дело нечисто, был общий их вывод, изречение застигнутого врасплох ума, едва ли вообще подготовленного к подобным казусам. Эти очевидцы в один голос утверждали, что в какой-то момент не скрывающий своих намерений беглец внимательно посмотрел на то, что сделало его имя известным всей тюрьме, и они посмотрели тоже. Что бы это могло быть? В этом месте своего рассказа очевидцы улыбались чуточку снисходительно, с видом некоторого превосходства. Разумеется, знаменитая клешня! И тут впору было протереть глаза: никакой клешни, парень шел, задорно помахивая целехонькими здоровыми руками.

Но что же такое поведение самих очевидцев? Никто из них не сумел противопоставить по-своему величавому шествию арестанта, на глазах становящегося бывшим, ничего, кроме сбивчивого лепета и судорожных и бесплодных попыток вырваться из тенет какого-то колдовства, парализовавшего их. И эти очевидцы постарались забыть случившееся, так что происшествие, о котором в первую минуту было много шума, словно вдруг потускнело, каким-то образом утратило в их глазах всякую остросюжетность и привлекательность и отнюдь не стало легендой. Бывшим сокамерникам Руслана не нравилось вспоминать это событие потому, что они, мнившие себя всесильными по отношению к жалкому уроду, были очень уж поражены и оскорблены его своеволием и тем превосходством над ними, которое ясно выразилось в его прохождении сквозь железную дверь. Охранникам, проявившим столь нелепую беспомощность в поимке опасного преступника, что никакого намека на эту самую поимку и не было, забыть о случившемся приказал начальник тюрьмы, ибо не мог допустить, чтобы несостоятельность его подчиненных стала достоянием гласности. А следователю, который занимался делом Руслана, и недосуг было помнить: он неожиданно получил повышение. Никто не знал причин, заставивших этого следователя держать в тюрьме Руслана, тем более что составленное на того досье бесследно исчезло, однако всем представлялось, что следователь в этой странной ситуации вел себя на редкость достойно и заслужил поощрение. Поэтому он, не раскрывший ни одного мало-мальски серьезного преступления, стал начальником над коллегами, иные из которых имели баснословный послужной список, благородно убеленные сединой виски и целую кучу свинца в различных частях не раз подвергавшегося невероятным опасностям тела. Если заглянуть в еще более отдаленное, но вполне обозримое будущее, то вот она, возможность полюбоваться нашим следователем в еще более отрадные, цветущие, успешные минуты его существования: он уже судья, напустивший на себя чрезвычайно строгий вид, который отнюдь не обманчив, ибо к беспрерывному вынесению суровых приговоров этот господин приступил с неутолимой жаждой поскорее покончить со всякими проявлениями зла.

22. Событие

Единственный из смертных, кто в чудесном вызволении Руслана имел не смутную озадаченность, не ущемление амбиций или явное стремление спрятать концы в воду, а определенную и великолепную цель, был Питирим Николаевич. Он все знал, тайна вызволения лежала перед ним как на ладони. Это именно он добился справедливости, он воззвал к человеколюбию девушки, которой, в общем-то, скорее всего нет никакого дела до людей, и она, восхищенная смелостью и вдохновением его обращения, сотворила для него чудо. И ничего так теперь не желал Питирим Николаевич, как поскорее добраться до ворот тюрьмы, заключить Руслана в крепкие мужские объятия и отправиться с ним в ближайший кабачок, дабы отметить освобождение бедного, перенесшего столько незаслуженных страданий мальчика. Это и было его целью.

Питирим Николаевич достиг в эту минуту столь тонкого чувственного возбуждения и вместе с тем такой простоты, незатейливости, что меньше всего думал о самом Руслане, предпочитая отдаваться грезам о том, как они всласть отведают вина. Что очень существенно — на дармовщинку. Сознание, сильное предощущение этой сладости, как бы уже отчасти находившейся у него во рту, одолевало писателя. Его не занимало, как и почему в городе вдруг стали бесплатно угощать вином, он не ставил вопрос, чьи это щедроты и чем они вызваны, главное, что они в наличии, они есть, так уже устроено на городских улицах, и это хорошо. Он поведет Руслана по этим улицам, широким жестом приглашая его к лоткам с дармовой выпивкой и закуской, и, окруженный аурой таинственности и некоторого изысканного легкомыслия, предстанет перед своим юным другом и сыном творцом этого изобилия, создателем рога, из которого безвозмездно сыплются роскошные блага, за что он не требует себе ни награды, ни даже славы. Он сделал это для Руслана. Он дарит славному мальчугану празднично убранный, беззаботно веселящийся город.

Между тем город, сохраняя еще праздничное убранство, веселился уже не вполне беззаботно. В развитии пира зазвучали тревожные нотки, яд влился в умы, и людям захотелось уже не сверкать спицами в некой нарядной триумфальной колеснице, а торжествовать на куда как более почетных местах и с твердой, последовательной и ничем не ограниченной непосредственностью. В какой-то момент им показалось, что праздник, в который они простодушно и доверчиво включились, не их праздник, а надувательство, карнавал, на котором их дергают за ниточки, чтобы они изображали беспечно пирующий сброд. И они подумали, что еще есть шанс превратить то, что было им навязано, в свой праздник, повернуть все по-своему, а на претензии устроителей усмехнуться холодно, презрительно и победоносно.