расставив, и глядел, как я лезу. Я высунул голову в люк и зажмурился. Такое светило солнце. Такое было море – хоть вешайся от синевы. Я сел прямо на палубу и ноги свесил в люк. А вожака, и правда, до фени скопилось. Но мне уже плевать было, сколько его скопилось. Очень мне хотелось смотреть на море.
– Дай сюда, – сказал дрифтер.
– Чего тебе?
– Свайку, говорю, дай.
– На, отцепись.
Он эту свайку с маху всадил в палубу. Наверное, на два пальца вошла, силёнки ему не занимать.
– Вот, пускай тут и торчит.
– Пускай, – говорю, – мне-то что?
– А то, что не будешь вирать, я тебе этой свайкой по башке засвечу.
И пошёл к своему шпилю. Снизу он мне выше мачты казался. Грабли чуть не до колен. Ну просто медведь в рокане.
Прямо как во сне я эту свайку выдернул и зафингалил ему в спину, прямо в зелёную спину. Я его не хотел убивать. Мне всё равно было. Однако – не попал. В фальшборт она воткнулась, в обшивочную доску. Да сидя разве размахнёшься?
Никто слова не сказал – ни палубные, ни вахтенный штурман, который, конечно, всё видел из рубки. Дрифтер тоже молча к ней подошёл и выдернул. Смерил, на сколько она вошла.
– На полтора пальца, Сеня.
– Мало. Я думал – на два.
– Мало, говоришь? – Подошёл ко мне. – А если б попала? А, Сеня?
– Ничего. Лежал бы и не дрыгался.
Он прямо лиловый был. Присел около меня на корточки.
– Что ж мы с ней сделаем, Сеня? В море, что ли, кинуть?
– Зачем? В хозяйстве пригодится.
– А вдруг ты опять?.. Ах ты, гуманист чёртов. Ты что думал, я в самом деле засветить хотел? Я ж только так сказал.
– Ну и я – только так бросил.
Он поцокал языком. Свайку положил возле люковины.
– Отчего ж мы такие нервные, Сеня? Кто ж нас такими нервными сделал? Не иначе – Хрущёв. Всё чего-нибудь придумает, турист. То кукурузу, понимаешь, то Большую Химию. А при Хозяине-то, вспомни, и порядок был, и каждый год к 1 апреля цены снижены… Ай-яй-яй!.. Но ты вирай всё-таки, Сеня. Помаленьку, а вирай.
Тут в нём опять голос прорезался:
– А что стоим, как балды на паперти? А ну, помогите ему!
Серёга Фирстов с Шуркой кинулись к нам. Я опять полез в трюм. Потихоньку они мне спускали шлаг за шлагом, пока я всё не уложил.
Дрифтер спросил с неба:
– Дома, Сеня, мы за это дело выпьем?
Я не ответил. Он постоял, языком поцокал и ушёл к шпилю. Всё лицо у меня горело, и руки тряслись.
Сетки пошли – то быстро, то не спеша, косяк попался неплотный, так что я и набегаться успевал, и отдышаться. Если что и скапливалось там, на палубе, дрифтер сам подходил помогать. И приговаривал ласково:
– А вот и опять вожачку накопилось. Повираем его, Сеня?
Или там:
– Заснул чего-то вожаковый наш, как бы это разбудить, не осерчает?
Я уж помалкивал. Пласты ложились мне под ноги, и я на них поднимался к подволоку. Сначала шапкой коснулся, потом голову пришлось подвернуть. Последняя бухта всего труднее шла, – их всё-таки восемь оказалось, а не семь, – я её чуть не на четвереньках койлал. Когда последний шлаг упал, отцепленный уже от стояночного троса, я и не поверил, что конец. Подержал его в руке. Нет, ничего уже к нему больше не привязано. Конец.
– Всё, Сень, вылазь на воздушок.
Дрифтер стоял надо мной, лыбился. Я полез наверх и чуть не свалился обратно в трюм. Дрифтер меня под мышки выволок.
Я пошёл на полубак, прислонился там животом к фальшборту, глядел на воду. Теперь-то я понял, почему вожаковые глядели часами в подволок, как скойлают все бухты.
Вода чуть плескалась, и в ней кружились чешуинки. Синее и серебристое – это красиво, чёрт дери. А больше мне ни о чём не думалось.
– Устал? – спросил дрифтер.
Я только вздохнул. Ответить – язык не шевелился.
Чешуинки закружились быстрее, поплыли назад, вода заструилась… Это мы на новый поиск пошли.
Потом я люковину закрывал, завинчивал… Но рано или поздно, а придётся к палубным идти, не хочется же «сачка» заработать, да и нечестно.
Вот и дрифтер напомнил:
– Отдышись минуту и давай – бичам помогать. Есть ещё работа на палубе.
9
Я-то знал, что свайку они мне не забыли. Бондарь по крайней мере. Он только и ждал высказаться.
– Кому помогать? – я спросил. Хотя у меня ещё руки не отошли за что-нибудь взяться.
– А не надо, Сеня, – сказал он мне ласково. Весь раскраснелся от работы. Но больше от злости. – Ты сегодня и так намахался. Свайка – она тяжёлая.
– Это смотря в кого кидать.
Он ухмыльнулся в усы, запечатал тремя ударами бочку, откатил.
– В меня бы – ты б уже на дне лежал.
– Не лежал бы. В тебя-то я бы не промахнулся.
Ну вот, обменялись любезностями, больше из бичей никто ничего не добавил. Исчерпали, значит, тему.
Устали