так облегченно, трафаретно вы их объясняете? Только потому, что они переходят из одного исторического исследования в другое и принадлежат вашим именитым коллегам?
– Давайте говорить конкретно, по существу, – недовольно вскинулся Окладин, скрестив руки на груди.
– Конкретно? Пожалуйста. Вот вы повторили избитое утверждение, будто Максим Грек очутился в Москве только потому, что у старца Саввы для такой дальней дороги уже не было сил и здоровья. Действительно, в ответной грамоте Василию Третьему афонские монахи писали, что «повеление благовернейшего великого князя» исполнить потому не могут, что старец Савва «многолетен, ногами немощен». Но почему так безоговорочно мы должны верить этому заявлению?
– Потому что нет никаких оснований подвергать его сомнению!
– Основания есть, и весьма серьезные. Вы настаиваете на том, что Максима Грека послали в Москву для перевода с греческого на русский Толковой Псалтыри?
– Конечно.
– В таком случае объясните, почему для этой работы отправили человека, который вовсе не знал русского языка?
Окладин ответил неуверенно, видимо, никак не ожидая такого вопроса:
– Возможно, кроме старца Саввы других переводчиков в Ватопедском монастыре просто не было.
– Согласитесь, это весьма сомнительное объяснение. Ватопедский монастырь считался одним из культурнейших монастырей Афона, потому Василий Третий и обратился именно в этот монастырь. Наверняка у того же старца Саввы были ученики, освоившие русский язык. Наконец, тех, кто знал русский язык, охотно брали в монастырь – нельзя не учитывать, что в то время для всего православия Москва действительно стала религиозным центром.
– А как вы расцениваете поездку Максима Грека?
– Ясно, что главная цель этого дальнего путешествия – не перевод Толковой Псалтыри на русский язык, которого Максим Грек не знал, хотя эту работу с помощью русских толмачей ему и пришлось выполнить. Я думаю, тут надо учитывать особое положение Ватопедского монастыря, существовавшего за счет подаяний. Уже отмечалось, что до поездки в Москву энергичный инок Максим Грек, обладавший даром убеждать и общаться с людьми, неоднократно отправлялся за сбором милостыни в различные страны. Возможно, поездка в Москву носила тот же характер.
– В такую даль – и всего лишь за милостыней? – недоверчиво протянул я, но Пташников тут же объяснил:
– Смотря что называть милостыней. Можно предположить, что в данном случае перед Максимом Греком была поставлена задача особой важности, которую мог выполнить именно он и никто другой. Вспомните – в библиотеке Ватопедского монастыря находились книги византийских императоров Андроника Палеолога и Иоанна Кантакузена. Не решило ли руководство монастыря приобщить к ним и книги последнего византийского императора, которые перевезла в Москву Софья Палеолог?
– А как же быть с Москвой – Третьим Римом? – насмешливо заметил Окладин. – Тут у вас, признайтесь, концы с концами не сходятся.
– Почему же? Можно допустить, что монахи Ватопедского монастыря и не рассчитывали получить всю библиотеку московских государей, о которой были прекрасно осведомлены, а только часть книг. Для того и послали Максима Грека, имевшего опыт библиотечной работы, в совершенстве знавшего латинский язык и способного выпрашивать богатые дары в монастырскую казну. Ему удалось увидеть царскую книгохранительницу, что нашло отражение в «Сказании о Максиме Греке», однако дальнейшие события развивались не так, как рассчитывали монахи Ватопедского монастыря, – Максим Грек сначала не захотел, а потом не смог вернуться на родину. В любом случае, легенда о Толковой Псалтыри, ради перевода которой не владевший русским языком Максим Грек оказался в Москве, не выдерживает критики. Библиотека московских государей – вот что заставило его отправиться в дальнюю дорогу!
Рассуждения краеведа показались мне убедительными, не лишенными логического обоснования, но Окладин держался прежней позиции:
– Если Максим Грек действительно видел библиотеку московских государей, то обязательно написал бы об этом в одном из своих многочисленных литературных произведений. Но я не помню, чтобы он ее даже упоминал.
– А вот здесь вы глубоко заблуждаетесь! – воскликнул Пташников, опять раскрыл книгу и прочитал торжественно, как верующий молитву: – «Сие и ныне воистину воздвиже твою державу к преложению толковых псалмов, по много лета в книгохранительнице заключенных бывших, человеком же никую ползу подавших». Это цитата из послания Максима Грека великому князю Василию Третьему. Как видите, здесь прямо говорится, что книги из библиотеки долгие годы никому не показывались. Вспомните – то же самое сказано и в житии Максима.
– Здесь речь идет только о псалмах. На основании этого сообщения никак нельзя сделать вывод о богатстве княжеской библиотеки.
– А вы послушайте дальше. – Пташников вновь уткнулся в книгу: – «Общее и духовное брашно всем предложи… да не паки в ковчезех, яко же и преже, таковое богособранное сокровище, да воссияет всем обще».
Краевед громко захлопнул книгу и с вызовом посмотрел на Окладина:
– Богособранным сокровищем называет Максим Грек библиотеку московских великих князей, призывает, чтобы библиотека-тайник стала доступной, приносила пользу. Вот вам конкретное доказательство, что тут говорится не только о псалмах, а о богатейшем книжном собрании. Что вы на это скажете?
– Я остаюсь при своем мнении – речь идет исключительно о церковной литературе, – непримиримо произнес Окладин.
– В своих сочинениях Максим Грек постоянно цитирует Аристотеля, Гомера, Ксенофонта, Лукиана, Плутарха, Тита Ливия, Цицерона. Чем вы объясните такое широкое и точное цитирование? Тут и уникальная память не помогла бы.
– Все эти книги Максим Грек мог привезти с Афона.
– Это нереально, – отмахнулся Пташников. – Он уезжал на короткий срок, значит, большим багажом не стал бы себя обременять.
– Сделать выписки из этих произведений он мог раньше, еще на Афоне, в Ватопедском монастыре.
– Опять маловероятно, больше похоже на современный стиль работы. Да и не мог он знать, какие именно цитаты потребуются ему в будущей литературной деятельности и политической борьбе. Здесь объяснение может быть только одно – все эти произведения были у него под рукой, в той самой библиотеке, о которой мы говорим.
– Говорить – одно, а была ли она на самом деле – другое, – сухо сказал Окладин. – Вы грозились представить какое-то неопровержимое свидетельство в пользу существования библиотеки московских государей, но до сих пор так его и не выложили. Где же оно?
Видимо, чтобы подчеркнуть торжественность момента, Пташников выдержал паузу и заявил:
– Что ж, сейчас я покажу вам это свидетельство – книгу из библиотеки Ивана Грозного…
Разговор принял столь крутой поворот, что гости краеведа Пташнико-ва замерли от неожиданности.
Глава шестая. Загадочный коллекционер
Пташников неторопливо встал из-за стола, подвинул стул к стеллажу и снял с верхней полки массивную, почти квадратную книгу в темпом, обтянутом кожей переплете. Спустившись вниз, раскрыл книгу на первой странице и положил ее посреди стола, с которого женщины уже убрали посуду, оставив