Какой уже день я уничтожал на окраине Ржева машины, повозки, солдат, постройки, где прятался противник. Теперь фашисты не разгуливали там по-хозяйски, как прежде, а проскакивали, как крысы.
Примерно на третий день немцы вычислили меня и стали искать. Усилили наблюдение за железнодорожным полотном. В мелком болотном кустарничке я не мог просидеть на корточках до темна и вынужден был возвращаться за насыпь в свое убежище. Справа от нас в двухстах метрах стояла железнодорожная будка — та самая будка, которая уже около месяца не давала возможности дивизии ворваться на окраины Ржева. Из ее каменных амбразур во все стороны неслись пулеметные вихри, и никакими снарядами и атаками мы не могли ее взять. Немецким пулеметчикам, располагавшимся в этой будке, наверное, и поручили выследить меня. Прямая, как стрела, дорога хорошо просматривалась из будки, а мокрое, будто вылизанное языком, полотно насыпи не скрывало ничего. Однажды, как только я перемахнул рельсы, тут же сзади меня пронеслась пулеметная очередь. Пули зазвенели по рельсам, подняли вихри щепы от шпал и со злым свистом разлетелись в разные стороны. Теперь я знал, что немцы караулят меня. Каждое мое возвращение домой превращалось в игру, кто кого обманет.
В очередной раз сижу под насыпью в кустиках и думаю: немец у пулемета с рассвета караулит меня, притомился, бедный, злится, наверное, что я долго не возвращаюсь, а сейчас, наверное, снял с пулемета руки, закурил — значит, пора! Собравшись с силами, я метнулся через рельсы. Тут же секанула пулеметная очередь. Но поздно — я уже за насыпью! Опять прозевал немец!
Чтобы немцы не догадались о существовании нашей берлоги, а думали, что я каждый раз прихожу сюда со своей передовой, железнодорожную линию я пересекал в разных местах.
Вот уже в десятый раз я возвращался с «работы» из-за насыпи к себе и думал: добром для меня эта игра не кончится — подстрелят, а то и засаду устроят. Дома заползаю на сырые палки над водой. Весь мокрый, голодный. Рябов сразу заснул. Но один из нас должен всегда быть у телефона, а сегодня еще и праздник, и, нацепив на ухо петлю из обрывка бинта, привязанную к трубке, я слушаю, что там творится у нас, в дивизионе, вдень 7 ноября. А там веселые голоса, праздные разговоры про довоенные застолья, про женщин. Подвыпили ребята. У них там, в блиндажах, тепло и сухо, вот и гуляют. Внезапно в ухо врывается громкий, властный голос командира дивизиона Гордиенко:
— Михин, — обращается ко мне, зная, что я наверняка у телефона, — поздравляю тоби!
— Служу Советскому Союзу!
— А что не пытаешь, с чим поздравляю?
— С праздником Великого Октября, товарищ майор, с чем же еще можно поздравлять сегодня?
— Ни-и, — самоуверенно-протяжно, понижая голос и отрыгивая, говорит Гордиенко, — назначаю тоби начальником разведки дивизиона! Поздравляю з повышением!
Как удар молнии поразили меня его слова! Назначает на место погибшего лейтенанта и, конечно, пошлет с новой группой за «языком»! На верную погибель! Дивизия уже в течение месяца не может взять «языка», специально обученные полковые и дивизионные разведчики никак не могут добыть пленного, хотя погибло много людей. Все поиски оказались безуспешными — через немецкую оборону проникнуть было невозможно, немцы сами по ночам рыскают у наших окопов. Нужно было кропотливо искать иные способы поиска. Но Гордиенко, проявляя инициативу, вызвался с помощью своих, не приспособленных к этому виду деятельности артиллерийских разведчиков привести пленного немца. Конечно, брать «языка» — не дело артиллеристов. Но Гордиенко на то и Гордиенко:
— Кто? Я не возьму?! — самодовольно бросил начальству.
Ага, никто не может взять «языка», а он возьмет! Чужими руками, конечно, а вернее, чужими жизнями! Вот и послал неделю назад к немцам за «языком» шестерых своих разведчиков и погубил всех до одного. Но и это не остановило его! Этот мог послать и вторую группу, а то и третью — лишь бы выхвалиться и выслужиться перед начальством! И точно, послал вторую группу, причем на том же самом участке, повторяя уже использованные примитивные способы. Безрезультатно погубил одну за другой две группы разведчиков вместе с начальником разведки дивизиона! А теперь назначает меня на его место! Меня, командира взвода управления батареи, определяет командовать — разведкой! Все это за секунду пронеслось в голове, а в трубке уже звучали последние слова Гордиенко:
— Так что давай! Сегодня ночью чтоб был у меня!
Вот почему я так не хотел покидать это гнилое и опасное место. Но когда я сказал о возвращении своему телефонисту, он обрадовался: наконец-то можно вернуться к своим. Для меня же это повышение по должности и уход из-под носа у немцев были равносильны смертному приговору. Пусть я тут у черта на рогах, но все же — по эту сторону от немцев. А за «языком» надо лезть за их передний край, да и обратно вернешься ли…
Кому на фронте жить хорошо
Пришел я после возвращения в дивизион принимать взвод разведки и поразился. Ребята не умываются, не бреются, валяются на лежаках, задрав вверх ноги, и молчат. Они так переживали гибель своих товарищей, что на всех напала полная апатия. Подумал, хорошо еще, что не знают они о приказе Гордиенко готовить их к поиску, сам я пока и не заикался, что скоро предстоит им повторить роковой путь своих погибших товарищей.
— Ребята, — обращаюсь к ним, русские солдаты испокон веков перед боем брились, одевались в чистое белье, чтобы умереть с честью, а вы даже умываться перестали. Неужели в жалком виде умереть легче?
Много мне пришлось потрудиться, чтобы войти в контакт с разведчиками. Первым делом сходил с ними в баню. Баня — это четыре столба, обтянутые с боков плащ-накидкой, сверху дырявая бочка, одни льют воду, а другие моются. После бани побрились, привели в порядок оружие. В дальнейшем я все время был с ними вместе: дежурил, спал, ел, рыл землю. Постепенно разведчики ко мне привыкли, стали уважительно относиться, доверять и приняли меня как командира/Однажды мы проанализировали ошибки погибшей группы и исподволь стали разрабатывать план нового поиска.
Неожиданно занятия наши прервались. В конце августа меня приняли кандидатом в партию, и тут вдруг, когда я готовил разведчиков к поиску, вызвали в политотдел дивизии получать кандидатскую карточку.
Ночью я пробрался в тылы полка и оттуда в тылы дивизии. Располагались тылы километрах в пятнадцати от нас, в районе деревни Дешевки. Немцы сожгли подо Ржевом все деревни, поэтому штабные и тыловые люди жили, как и мы, в землянках. Только находились их землянки за километры от передовой. Здесь не стреляли и можно было ходить в полный рост. Да и землянки у них выше человеческого роста, как комнаты, и с дверями, а сверху защищены накатами из толстых бревен. Да уж, не то что у нас: конура, прикрытая сверху какою-нибудь жестянкой от крыла самолета, чтобы земля не сыпалась, а дверью, как правило, служит плащ-накидка; протиснешься туда из траншеи, как сурок, и сидишь согнувшись — но радости нет конца! Ни дождя тебе, ни ветра, да и пули не залетают! Только вот мины, проклятые, попадают иногда сверху, но это редко бывает, кому не повезет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});