С 22 июня 1941 г. был под бомбежками, затем занял и 3 дня до подхода армейских частей держал оборону на р. Березине, потом нес контрольно-заградительную службу в тылу, затем был отправлен для переформирования в Москву[174].
В период отхода из Зап. Белоруссии до Березины [полк] потерял до 800 ч. дезертиров из уроженцев эвакуированных районов[175].
июнь 1955
Гуленков – капитан
(сотрудник УКГБ по Моск[овской] обл.)
Перед войной был политруком [в] дивизии НКВД БВО, служил в районе Минска. Был политруком лагсбора войск НКВД.
Примерно за две недели до начала войны на территории БВО были созданы из сотрудников НКВД и войск НКВД опергруппы, которые производили выявление и изоляцию полит. неблагонадежных элементов: эмигрировавших из Польши и Германии, кулаков, раскулаченных и т. п., которые эвакуировались или должны были быть эвакуированы в восточные районы страны.
22 июня 1941 г. был вызван в Минск и использовался для поддержания рев. порядка в городе, который бомбила вражеская авиация.
февраль 1956
Максаков – капитан милиции
(зам. нач. райотдела Ухтомского р-на Моск. обл.)
Перед войной работал оперуполномоченным 2 отделения (м-ки, с.) СПО[176] НКВД СССР.
С начала 1941 г. в центральном аппарате НКВД СССР среди работников, учитывая просачивающиеся сведения развед. характера, данные командировок и личных наблюдений, складывалось мнение о скором начале войны. Упорно называли весну, затем май 1941 г., когда прошел май, то стали говорить об августе, так что 22 июня 1941 г. было в известном смысле неожиданным (как дата, а не по существу).
В начале июля 1941 г. во 2-й дом НКВД были привезены: генерал-полковник Павлов, б. ком. войск БВО[177] и др. арестованные генералы. Тов. Максаков лично конвоировал Павлова. Говорит, что на них было оказано максимальное давление («мотали»), такое, что Павлов за 12 дней совершенно поседел.
Вел следствие К. Е. Ворошилов, которого Максаков неоднократно лично видел и водил к нему обвиняемых на допрос.
Насколько он помнит, Павлову и др. инкриминировались:
а) измена Родине, связь с немецкой агентурой и действия по ее указаниям,
б) преднамеренное вредительство: были разобраны и находились без горючего все (?) танки и самолеты БВО, ЗапОВО, КОВО,
в) сбор совещания руководящих работников 3-х пограничных округов в Смоленске за три дня до начала войны под видом межокружного совещания, на которое ожидался, но не приехал маршал C. К. Тимошенко,
г) стремление опорочить маршала Тимошенко, приписывая ему распоряжение о разборе танков и самолетов и созыве межокружного совещания, причем в ходе следствия была установлена невиновность С. К. Тимошенко.
После окончания одного из последних допросов Павлов сказал конвоировавшему его Максакову: «Наверное, чекист, я скоро погибну, передай родным, что я ни в чем не виновен»[178].
Июнь
Рабинович М. Д.
В 1941 г. был начальником архивного отдела НКВД Киргизской ССР.
В период 1935–1940 г.г. почти полностью и многократно (при Ежове, Берии, Меркулове, Абакумове) менялся личный состав органов ГУГБ НКВД и его местных органов.
У нас в Киргизии в аппарате двух министерств (НКВД и НКГБ) едва ли было полтора десятка опытных, хорошо знающих дело чекистов, соответственно, такая же картина была в областях и районах. На руководящую и, что особенно плохо, оперативную работу пришли люди хотя и политически, в своей основной массе, благонадежные, но в профессионально-чекистском плане малоквалифицированные. Многие из них прямо со школьной скамьи, минуя низовую, практическую, оперативную работу, пересели в кабинеты Наркомов, зам. или пом. наркомов (Черепанов, Плясунов, Исабеков), начальников отделов (Левушкин – он, кажется, одно время был замнаркома ГБ Киргизской ССР), отделений.
Еще больше дезорганизовался аппарат органов НКВД – НКГБ в связи с осуществлением весной 1941 г. разделения НКВД на два Наркомата НКВД и НКГБ. Хотя формально по директивам все обстояло просто, в НКГБ уходил аппарат ГУГБ и, казалось бы, размежевание должно было произойти безбоязненно, на деле имела место большая дезорганизация работы. Начался дележ «портфелей», переводимый в другое ведомство начальник стремился взять с собой наиболее работоспособных подчиненных, вновь началась неразбериха, неуверенность.
Этот процесс не закончился к началу войны, и к 22 июня 1941 г. аппарат нашей разведки и к[онтр]-р[азведки] был не вполне работоспособен. Я сужу не только на основе опыта Киргизии, но и из бесед со многими работниками НКВД и НКГБ, которые в начале войны эвакуировались в Киргизию из погран. р-нов Украины, Ленинграда, Крыма, Ростова-на-Дону.
Может быть, в этом кроется одна из причин катастрофы 22 июня 1941 г.
VII. Москва, Подмосковье, Центр
март 1956
Кузнецов Иван Васильевич
(доцент, зав. кафедрой истории СССР Мос[ковского] заочного пединститута)
В конце 1939 г. был назначен начальником I-го Европейского отдела НКИД (Франция). Когда И. В. Кузнецов пришел на работу в НКИД, то там царила безудержно оптимистическая германофильская обстановка. И. В. Кузнецов относился откровенно скептически к советско-германскому договору 1939 г. и очень удивлялся, как его взяли с такими взглядами на руководящую работу в НКИД. После поездки В. М. Молотова в Берлин в 1940 г. и его переговоров с Гитлером и Риббентропом, которые расценивались как в высшей степени удачные, среди работников НКИД сложилось твердое мнение, что теперь немцы нам отдадут все что угодно, вплоть до Индии, этого мнения придерживались зам. нач. I-го отдела и другие подчиненные И. В. Кузнецова, а также ряд руководящих работников НКИД. По линии I-го отдела И. В. Кузнецов никаких данных о подготовке Германии к войне с СССР не получал.
октябрь 1956
Суворов Григорий Иванович
(директор 130 школы г. Москвы)
Перед войной был слушателем высшей дипломатической школы (ВДШ).
Имел доступ к иностранной прессе.
Утверждает, что с апреля 1941 г., особенно после нашего «альянса» с Югославией и последовавшего за ним нападения Германии на Югославию, пресса зап. стран, особенно англо-американская, была полна материалов о концентрации немецких и наших войск, о неизбежности в ближайшее время советско-германской войны. Вопрос был только в сроках, но и те трактовали как самое ближайшее время.
Утверждает, что английский посол С. Криппс дважды делал представления Советскому правительству о концентрации германских войск на наших границах и о подготовке немецкого нападения на СССР. Он имел по этому поводу беседу с И. В. Сталиным.
Однако в наших кругах эти демарши расценивались как английская провокация войны и делались заверения о том, что как мы, так и немцы относимся лояльно к своим взаимным обязательствам.
март 1956
Ребров Павел Георгиевич – полковник (бывш[ий] нач. политодела I МАПУ)
Перед войной работал в аппарате Коминтерна. Коминтерн был почти совершенно оторван от КПГ, находящегося[179] в подполье. Тон задавали немецкие политэмигранты в СССР, не знавшие истинное положение в Германии. Недооценивалась степень фашизации Германии, популярность гитлеровского режима в стране, слабость и распыленность коммунистического движения, действительное влияние фашистской идеологии и пропаганды на рабочий класс и крестьянство Германии. Возможность нападения Германии на СССР считалась маловероятной, т. к. официально было принято в качестве аксиомы заявление Вильгельма Пика: «Немецкий народ не будет воевать против СССР».
П. Г. Реброву не известны какие-либо сигналы по линии Коминтерна о подготовке Гитлером войны против СССР.
1965
[В. Д. Рабинович приводит отрывки из рукописи книги полковника В. А. Новобранца, бывшего начальника информационного отдела Главного разведывательного управления (ГРУ РККА) с апреля 1940 г. по начало июня 1941 г. (см. Приложение 2)]
[Далее В. Д. Рабинович приводит записанные на слух отрывки из доклада на ХХ съезде КПСС 25 января 1956 г. «О культе личности и его вредных последствиях», объясняющие катастрофу 22 июня 1941 г. См. с. 646–665.]
декабрь 1955
Седов Михаил Герасимович
(доцент МГУ)
В 1930 году был секретарем МГК ВЛКСМ по пропаганде, в 1940 г. зам. зав. отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ, накануне войны доцентом МГУ. Утверждает, что в период его работы в МГК и ЦК ВЛКСМ в пропагандистской работе проводилась линия о возможности войны, в общем плане: необходимость бдительности и овладения военными знаниями. В 1942–1943 гг. М. Г. Седов работал в комиссии по истории Отечественной войны и проводил запись бесед с рядом руководящих военных деятелей периода Великой Отечественной войны: адмиралом Октябрьским, генералом Еременко[180], Рокоссовским, Петровым[181]. Он утверждает, что ни один из руководящих военных деятелей, с которыми он беседовал, не имел ясного представления в предвоенный период о возможности нападения Германии, масштабах и темпах будущей войны.