Корабли к походу на Балтику готовились спешно, так как политическая обстановка в этом регионе складывалась далеко не в пользу Англии. Все началось с того, что российский император Павел 1 обиделся на австрийцев и англичан за их двойную игру во время совместных боевых действий против французов в Италии и на Средиземном море. Особенно оскорбил Павла I отказ англичан от своего первоначального обещания отдать России Мальту. К Мальте у Павла отношение, как известно, было особое, ибо он все еще числился гроссмейстером Мальтийского рыцарского ордена. Разрыв бывших союзников произошел почти мгновенно. Разозленный на предательскую политику англичан, Павел срочно отозвал армию Суворова и эскадру Ушакова, демонстративно вышел из антифранцузской коалиции и, к ужасу Лондона, заключил союзнический договор с Парижем. Для Туманного Альбиона это стало настоящим ударом. Решение российского императора разом перечеркивало все былые успехи англичан и ставило Англию в очень тяжелое положение. Но отпадением России от антифранцузского союза дело не кончилось. Примеру Петербурга решил последовать и Копенгаген, так как датчане не без оснований опасались вторжения французских армий. Профранцузскую позицию заняла и Швеция. На Балтике сложилась ситуация, когда российский, шведский и датский флоты, объединившись, могли представить серьезную угрозу британским берегам.
Теперь забот у Нельсона прибавилось. Главнокомандующий вице-адмирал Паркер письмом (лично они еще не встречались) препоручил своему младшему флагману заниматься всей подготовкой к плаванию, к тому же состав создаваемого Балтийского флота был весьма пестрым: в него включали всё, что только могли наскрести, — старые, давно стоящие на приколе корабли, всевозможные трофейные французские и испанские суда. Столь же сборными были и команды, куда помимо матросов с торговых и рыбацких судов пришлось набирать и арестантов. Много возни было с парусным снаряжением и артиллерийским вооружением, ибо и французский, и испанский флоты имели свои особенности и в том и в другом.
Но на Нельсона свалились не только служебные заботы. Биограф адмирала Г. Эджингтон пишет: "Нельсону было вдвойне тяжело: он был разлучен с Эммой как любовник и волновался как будущий отец. Он придумал весьма наивный код для писем: о себе он писал в третьем лице, как о неком моряке, который переписывается с любовницей миссис Томпсон, ожидающей от него ребенка. Он якобы собирается жениться на ней, когда ее "дядя", то есть сэр Уильям, отдаст концы. Такой ход был придуман Нельсоном, потому что он боялся, что его письма могут быть прочитаны во время пересылки и вызовут много сплетен. Письма изобиловали банальностями, которыми обычно обмениваются любовники, и были юношески сентиментальными. В то же самое время они вели переписку и от своего собственного имени. В одном из таких писем Нельсон пишет: он прослышал, что лорд Гамильтон пригласил в гости Георга, принца Уэльского, большого любителя женщин. Страдая от ревности, Нельсон предупреждает леди Гамильтон об опасности, таящейся в этом "хищнике", от которого пострадала репутация многих красавиц".
К этому времени Гамильтоны стали испытывать определенные финансовые затруднения. Лондонская жизнь оказалась не в пример неаполитанской дорога, капиталы таяли слишком быстро, а привыкшая к роскоши и мотовству Эмма и слушать не желала о какой-то там экономии. Вскоре сэр Уильям был вынужден начать распродажу части своих картин и скульптур, что было для старика настоящим горем. Затем и сама Эмма должна была продать часть своих драгоценностей.
Опережая всех иных покупателей, Нельсон выложил огромную сумму в три сотни фунтов за портрет Эммы кисти Ромни. Когда же Эмма попыталась сказать, что это слишком большие деньги за ее портрет, Нельсон лишь усмехнулся:
— Если бы он стоил мне не каких-то триста фунтов, а три сотни капель крови, то и их я отдал бы за него с радостью!
Портрет кисти Ромни он повесил у себя на корабле в адмиральском салоне рядом с дрезденским портретом Эммы кисти Иоганна Шмидта. Оба этих портрета Нельсон почитал как иконы, а изображения на них называл своими ангелами-хранителями, на полном серьезе утверждая, что никогда не пойдет больше в бой, не взглянув в глаза своим ангелам…
В последний день января леди Гамильтон родила близнецов: мальчика и девочку. Мальчик, который родился очень слабым, почти сразу умер, а девочка осталась жива. Эмма назвала дочь в честь ее отца — Горацией.
И беременность, и роды проходили в обстановке строжайшей тайны. Свою беременность Эмма скрывала благодаря платьям с завышенной талией в стиле ампир, в последние же недели перед родами она вообще не покидала дома и никого не принимала, ссылаясь на сильную простуду. И сиделкой, и акушеркой при ней была ее собственная мать. Помимо них в доме находился и сэр Гамильтон, как всегда, хранивший полное молчание относительно всего происходящего вокруг него.
Среди английских историков вот уже два столетия идет ожесточенный спор: знал или не знал сэр Гамильтон о рождении ребенка у Эммы? Большинство историков считают, что он просто не мог не знать об этом, так как жил со своей женой в одном доме и ежедневно с ней общался. Иное дело, какие причины заставили его молчать.
Сразу после родов Эмма отвезла дочь в бельевой корзине в лондонский район Марилебон к кормилице по фамилии Гибсон и время от времени навещала малютку. В свой дом леди Гамильтон заберет дочь значительно позднее.
Сразу после родов Эмма сообщила Нельсону, что у него есть дочь. Этому событию тот был очень рад, ведь это был его первый ребенок! В кругу ближайших друзей Нельсон позволил себе расслабиться, предавшись мечтам о семье и будущем своей маленькой дочки.
— А не думаете ли вы, сэр, устроить своей малышке колокольное крещение? — выразил общую мысль капитан Томас Фолей.
Колокольное крещение было красивой традицией британского флота. В корабельном колоколе, как в купели, исстари крестили детей морских офицеров.
Однако Нельсон бдительности не потерял:
— Нет, друзья, мое отцовство останется в тайне, пока я не разведен, а потому ни о каком колокольном крещении малышки пока не может быть и речи!
В поздравительном письме он пишет о своих чувствах в связи с рождением дочери: "Мне кажется, что друг бедной, милой миссис Томпсон сойдет с ума от радости. Он плачет, молится и всячески проказничает, но все же не может откровенно проявить свои чувства, так как, кроме меня, у него нет никого, с кем он мог бы поделиться. Клянется, что сегодня он будет пить за Ваше здоровье целым стаканом, и черт меня подери, если я к нему не присоединюсь, несмотря на запреты всех европейских врачей, потому что никто не относится к Вам лучше, чем я. Вы — милое, дорогое существо, Ваша доброта и внимание к миссис Томпсон возвышают Вас в моих глазах еще больше, чем раньше. Не могу писать — так меня взволновал этот парень, который сидит рядом. По-моему, он глуп, ни на что не способен, кроме как расхваливать Вас и эту женщину. Сознаюсь, что я разделяю его радость и поэтому не могу больше писать".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});