татарином Джалилем, он, Бай Мирза, сумел разоблачить подлинных коммунистов-узбеков и привести их на плаху. К «обработке» пленных разных восточных национальностей Бай Мирза привлек мусульманское духовенство и заслужил у гитлеровцев репутацию отличного идейного фашистского бойца. Бай Мирза ступал по лужам крови, цинично и беспощадно уничтожая всех, кто проявлял малейшие колебания. Он умудрялся проникать в самые сокровенные подполья и отправлять в освенцимские печи не только своих соотечественников, но даже и своего двоюродного брата, который заупрямился. Всего только заупрямился, заколебался! Словом, у гитлеровцев Бай Мирза совершил головокружительную карьеру.
Серая тюленья кожа его лица чуть обагрилась краской, темные колючие глаза налились страстью, мясистые губы посинели, весь оскал рта стал жестким, когда он отвечал на вопросы.
Сахиб Джелял после пятой-шестой рюмки начал задавать вопросы, и сквозь затуманенный мозг Бай Мирза смутно понял, что угощавший его добродушный, обаятельный хозяин много знает… И хочет знать еще больше. Не слишком ли много?
Откровенность! Бай Мирза совершил быстрое восхождение по лестнице чинов и званий в гитлеровском рейхе только потому, что распахнул перед фашистами душу, не жалел ни мать, ни отца, ни свой народ, представив всех и вся в своей Фергане азиатами, тупыми, жалкими дикарями с дикарскими обычаями, жаждавшими сбросить с себя гнет Советов.
Ему и ответственные посты давали, и офицерскими чинами награждали лишь потому, что уверовали в его гориллообразную сущность. Даже закоренелые фашистские палачи порой содрогались, сталкиваясь со следами того, что умудрялся натворить, усердствуя, Бай Мирза.
— Вы служили в группе службы безопасности? — спросил Сахиб Джелял.
— Да, лагерь Кронберг.
— ОУН? Организация украинских националистов, антибольшевистский блок народов — АБН?
— Да, — несколько неуверенно пробормотал Бай Мирза, и его серые щеки еще больше посерели. — Но, простите, домулла, вы, оказывается, знаете…
— Да, мне приходится много знать.
Столь странный вопрос Сахиб Джелял задал, чтобы несколько посбить спесь с зазнавшегося капитана СС. Следовало ошеломить, психически надломить. Ведь Сахибу Джелялу предстояло, хотел он этого или не хотел, иметь дело с соотечественником, Бай Мирзой.
— И у вас трудная была работа, говорят.
— Трудная? М-м…
— Чтобы внести ясность, скажу — мы много беседовали с их превосходительством господином оберштандартенфюрером. Эксцеленц высокого мнения о ваших способностях… Он только считает, что вы… как это он выразился, жестковаты… Словом, простите, здесь персы говорят «шлепать босыми ногами по усеянному блохами полу»… Ха-ха, слишком много кусачих, персидских блох в словах оберштандартенфюрера. Ваша жестокость, таксыр, слишком часто переходила в излишнюю жестокость…
Чувство тошноты поднялось у Бай Мирзы к горлу от воспоминаний — щеголеватый молодой капитан Бай Мирза не любил заключительные этапы своей карательной работы. Ему самому приходилось какое-то время там, в Кронберге, в домике закапывать в подвале трупы — стояли морозы, и копать ямы на опушке леса в мерзлом грунте было некогда, — трупы подвергшихся допросу. Один еще живой узбек уже в яме проклял его: «И ты мусульманином назвался. Падарингалаанат ты!»
Много он слышал проклятий, подобных плевку в лицо, но такого Бай Мирза не забыл. Возможно потому, что изувеченный, заживо им закопанный был молоденьким узбеком из его наманганской махалли, бегавшим мальчишкой в дом к его матери то за спичками, то за казаном для плова. Губа, рассеченная, но с явной полоской усов, разбитая, окровавленная, еще шевелилась, когда он лопатой швырнул в лицо умирающему комья смерзшейся земли.
— Уйди! — Он забылся и выкрикнул это зло, надрывно. И тут же заговорил: — Лагерь Кронберг, другие лагеря — временно. Черная работа, грязная работа. Лагерь полон живых мертвецов. Но нас скоро заметили. Нас выделили. Увидели — Бай Мирза из родовитых, Бай Мирза внук бека, Бай Мирза — благородный.
Он надулся. Он бесстыдно хвастал. Он чуть не лопался от гордости. Он расправлял плечи, выставляя напоказ петлицы и знаки различия мундира СС. Он с чувственным удовольствием поглаживал блестящие пуговицы со свастикой. Он даже надел свою форменную, с огромной тульей фуражку, налезшую ему на лоб.
— Идя в поле, ворона павлиньими перьями не обряжается, — вкрадчиво проговорил Сахиб Джелял. Глаза его налились презрением.
— Что? Что вы сказали, домулла?
Медлительно Сахиб Джелял покачал головой:
— Вы позволите мне, старику, дать вам совет. Мы в Баге Багу… Баге Багу в пустыне, а рядом с пустыней, в Хорасане, — русские. Армия. О вашем мундире завтра же узнают в Мешхеде. Знаете — у стен есть глаза, у дверей уши.
— Пустяки, домулла. Русским капут. Русских мы вышвырнем, русских прикончим.
— Кто — мы?
— Мы! Мы — восточно-мусульманская дивизия СС. О! Через неделю в Хорасан на парашютах сбрасывается батальон Тамерлана. — Он вскочил, забренчав регалиями и шпорами, и вытянулся. — Командир батальона Бай Мирза, разрешите представиться. Хайль Гитлер! — И он, высоко вскинув руку, застыл статуей.
Сахиб Джелял помрачнел, но остался бесстрастным, неподвижным.
— Кушайте, молодой человек, кушайте. Все остывает. А позвольте вас спросить: кто же состоит воинами в батальоне, носящем имя грозы мира полководца Тамерлана?
— О, нам должны быть благодарны немцы. Это мы, Бай Мирза, — он стукнул себя в грудь кулаком, забыв, что в нем зажата вилка с куском сочащейся жиром баранины, — это мы огненным словом подняли пленных, томившихся в лагерях. Это мы, Бай Мирза, напомнили нашим туркестанцам, что война самое естественное состояние живых творений. Это мы, Бай Мирза, напомнили, что говорил пророк ислама: война естественная потребность человека, как еда, как сон. И каких воинов мы нашли! Под нашим командованием батальон Тамерлана прославил тюркскую доблесть. Мы уже сражались в странах Европы…
— Разве там воюют? Разве Гитлер не покорил Европу еще два года назад? Где же проявляли воинскую доблесть тамерлановские, простите, баймирзаевские витязи?
— Нас послали, как заслуживающих доверие, уничтожить тех, кто посмел поднимать мятежи против Гитлера, пророка Гейдара. Смерть презренным! — Он посерел, лицо его задергалось, на губах появилось нечто вроде пены. Он конвульсивно вздрагивал, не замечая, что пачкает жиром свой черный мундир. — Какие походы, какие подвиги! Мы были беспощадны, и вот… — И он коснулся все той же вилкой ордена, прикрепленного с правой стороны мундира.
— Карательная экспедиция? Значит, господин капитан командовал карательными экспедициями. Несчастные узбеки!
— Там были не узбеки… — не понял Бай Мирза. — Там были эти, как их, партизаны. Наглые, безумные людишки, осмелившиеся поднять руку против рейха. И мы их… беспощадно…
— Беспощадно?..
— Таков был приказ фюрера.
— И деятели Туркестана Мустафа Чокай, Исхаков, Валиди, Османходжа — все вожди эмиграции — не удивлялись, что узбеков сделали жандармами-карателями? Или они не знали вас и ваши эти… батальоны? Не знали ваших дел, достойных эмирских ширбачей?..
— Мустафа Чокай умер. Его нет. Валиди, остальные — мусор на свалке истории.