что герцог одобрил распоряжения своего любимца, привязало ко мне Иоганна более, чем все мои обещания.
Говорить о приезде Флавии я не в силах. Ее радость видеть меня на ногах, здоровым, а не борящимся со смертью, до сих пор мерещится мне; ее упреки в том, что я ей не доверился, могут служить мне извинением в тех средствах, которые я употребил, чтобы успокоить ее. Но истина, видеть ее снова рядом с собой была подобно райскому видению для мрачной души грешника; я радовался, что мог провести с нею два дня. После этих двух дней герцог Стрельзауский назначил большую охоту.
Время борьбы приближалось. После долгих совещаний, Зант и я решили, что надо действовать смело, и наше решение подкрепилось словами Иоганна, что король все хирел, бледнел и хворал, и что здоровье его, видимо, страдало от тесного заключения. Мне кажется, что для всякого человека, будь он даже король, лучше умереть скоро от меча или пули, чем тянуть ненужную жизнь в темнице. Это только поддержало наше решение действовать быстро в интересах короля; с моей же точки зрения, это становилось все более и более необходимым. Стракенц напоминал мне, что следует поторопиться со свадьбой, а мои собственные желания поддерживали его мнение с такой силой, что я боялся за себя самого. Теперь я не думаю, что решился бы на такой низкий поступок; но я мог бы сбежать, а мое бегство погубило бы все дело. Я не святой (спросите у моей невестки) и могло случиться еще худшее!
Одним из самых странных событий в истории какой-либо страны является отчаянная борьба между братом короля и заменяющим короля, в не нарушенное ничем мирное время, в соседстве спокойного, ни о чем не знающего города, под личиной дружбы, за особу и жизнь короля. Таково было положение между Зендой и Тарленгеймом. Вспоминая о том времени, мне самому кажется, что я был не вполне нормальным. Впоследствии Зант рассказывал мне, что я не допускал вмешательства и не слушал возражений; и если Руританией когда-либо управлял деспот, то этим деспотом был я. Куда бы я ни оглянулся, ничто не могло облегчить или усладить мою жизнь, и я стал смотреть на нее, как на старую ненужную перчатку. В начале друзья мои старались охранить, сберечь меня, убедить не рисковать собою, но, видя мое нервное возбуждение, они решили, что надо довериться судьбе, и что мешать мне в моей борьбе с Майклом… невозможно.
В следующий вечер было уже поздно, когда я встал из-за обеденного стола, за которым Флавия сидела рядом со мной, и отвел ее до дверей ее апартаментов. Тут, поцеловав ее руку, я пожелал ей приятных снов. После этого я переоделся и вышел. Меня ждали Зант и Фриц с шестью товарищами и лошадьми. У Занта через седло был перекинут пучок веревок, и оба, он и Фриц, были хорошо вооружены. Со мной была короткая, крепкая дубинка и длинный нож. Описав крюк, мы миновали город и, после часовой езды, стали медленно подыматься на гору, ведущую к Зендовскому замку. Ночь была темная и очень бурная, порывы ветра и потоки дождя встретили нас при подъеме, а кругом трещали и стонали большие деревья. Достигнув возвышения, в четверти мили от зайка, мы приказали нашим шести спутникам скрыться с лошадьми за кустами. У Занта был свисток, и они могли подоспеть к нам на помощь через несколько минут, в случае необходимости; до сих пор мы не встретили живой души. Я надеялся, что Майкл не принял никаких предосторожностей, думая, что я все еще лежу больным. Как бы там ни было, мы достигли вершины горы без помехи и очутились на краю рва, в котором протекала быстрая речка, отделявшая дорогу от старого замка.
На берегу рва росло дерево, и Зант молчаливо и быстро стал привязывать веревку к нему. Я стащил сапоги, выпил глоток водки из фляжки, освободил из ножен нож и взял палку в зубы. После этого, я пожал руки своим друзьям, не обращая внимания на умоляющий взгляд Фрица, и ухватился за веревку. Я хотел поближе посмотреть на лестницу Иакова.
Тихонько я спустился в воду. Несмотря на бурную ночь, день был ясный и теплый, и вода не была холодна. Я бесшумно поплыл мимо огромных стен, мрачно смотревших на меня. Я мог видеть только шага на три перед собой, поэтому надеялся, что и меня нельзя видеть, пока я пробирался у подножья сырого, покрытого мхом, здания. По другой стороне, из новой части замка виднелся свет, и от времени до времени слышался смех и веселые восклицания. Мне казалось, что я узнаю звенящий голос Руперта Гентцау, и я воображал его разрумянившимся от вина. Вспомнив о предстоящем деле, я остановился отдохнуть. Если описания Иоганна верны, я находился недалеко от окна тюрьмы. Я снова поплыл очень медленно, предо мной из темноты появилась какая-то тень. Это и была труба, идущая, изгибаясь, от окна к воде; видимая часть трубы была футов около четырех; в диаметре она была толщиной с двух человек. Я хотел приблизиться к ней, когда увидел еще тень, и сердце мое замерло. Нос лодки выступал по другую сторону трубы и, напряженно прислушиваясь, я услыхал легкое движение – как бы движение человека, передвигающегося на месте. Кто был человек, который стерег изобретение Майкла? Спал ли он или нет? Я ощупал нож и стал ногой искать дна; я легко нашел его. Фундамент замка выступал в этом месте и образовывал как бы откос; я встал на него, вода доходила мне до плеч. Потом я нагнулся и стал глядеть в темноту из-под трубы, в том месте, где она, изгибаясь, оставляла просвет.
В лодке сидел человек. Около него лежало ружье – я видел блеск ствола. Часовой сидел очень тихо. Я прислушался: он дышал тяжело, равномерно, однообразно. Он спал! Став на колени на откосе, я прополз под трубой, пока не очутился шагах в двух от него. Это был человек сильный; я узнал в нем Макса Гольфа, брата Иоганна. Рука моя направилась к поясу, и я вытащил нож. Из всех преступлений, совершенных мою, мне неприятнее всего вспоминать об этом, и не хочу даже и думать – было ли то поступком человека честного или изменника. Я подумал: – я веду войну, от которой зависит жизнь короля. – Я выполз совершенно из-под трубы и стал около лодки, которая была привязана к откосу. Удерживая дыханье, я наметил место и поднял руку. Макс