Читать интересную книгу Патриарх Сергий - Михаил Одинцов

Статистика за первое полугодие 1944 года тоже не радовала. В совет поступило 3045 ходатайств. Из таблицы, составленной по данным совета, видны те области, которые были «лидерами» в этом процессе:

Учитывая, что за каждым из заявлений стояли подписи десятков, сотен, а иногда и тысяч верующих, следует признать, что обращения об открытии церквей были настойчивыми и массовыми. Из общего числа поступивших заявлений край(обл)исполкомами рассмотрено было 1432, из которых отклонено — 1280, а принято всего 152 решения об открытии церквей.

В Марийской АССР, в Пензенской, Саратовской, Тамбовской и Тульской областях почти все обращения верующих отклонялись. Нередко делалось это грубо, с оскорблением чувств верующих и даже с помощью обмана. Например, в Курской области в Октябрьском районе Жерновецкий сельсовет в качестве условия открытия церкви выставил верующим требование бесплатно отремонтировать помещение сельсовета и клуба. Верующие выполнили полный ремонт обоих зданий, но в возвращении церкви им было отказано.

Нередко такое отношение властей к просьбам верующих толкало их на действия без регистрации. И количество подобных религиозных общин из месяца в месяц возрастало, подчас существенно превышая количество зарегистрированных православных общин, тем самым осложняя обстановку в регионах и между верующими и местными органами власти.

Все это неопровержимо доказывает, что власти на местах — от сельсоветов до областных советов депутатов трудящихся и до совнаркомов автономных и союзных республик — заняли в большинстве случаев позицию игнорирования просьб верующих, открытого и скрытого противодействия.

По мере освобождения советской территории остроту приобретал вопрос о храмах и молитвенных домах, открытых в годы оккупации. Во множестве случаев они занимали здания, где ранее располагались общественные и государственные учреждения — клубы, школы, магазины, музеи, местные советы, администрации учреждений. На Украине, например в Сталинской области, до 60 процентов церквей размещалось в бывших государственных и общественных зданиях; в Харьковской области — до 50; Киевской — 30, в Полтавской — до 40 процентов.

Председатели колхозов и сельсоветов, не дожидаясь указаний из центра и основываясь на своих практических интересах и нуждах, начали «изгнание» религиозных обществ. В некоторых регионах, например в ряде областей Украины (Винницкая, Ворошиловградская, Днепропетровская, Сумская, Черниговская), в Ставропольском крае, эти действия приобретали характер жестких административных кампаний, нередко сопровождавшихся выбрасыванием предметов церковного имущества на улицу, запрещением духовенству совершать богослужения. Председатель Ставропольского крайсовета весной 1944 года издал приказ освободить все занятые здания, в которых проводятся молитвенные собрания, а если других зданий религиозным объединениям возможности предоставить нет, то общины эти распустить.

Такого рода решения и действия вызывали недовольство верующих, рождали конфликтные ситуации, подрывали политическую лояльность людей на освобожденных территориях, а иногда их итогом становились столкновения верующих с органами милиции.

Обращения совета непосредственно к руководителям партийных и советских органов этих регионов, призывы к уполномоченным противодействовать такого рода церковной политике не приносили положительных результатов. Карпов вынужден был обращаться в правительство, указывая на возможные политические последствия в случае бездействия центральных властей, и предлагал меры по смягчению ситуации.

Парадоксальность ситуации заключалась и в том, что, изгоняя верующих из общественных зданий, власти не возвращали им типовые культовые здания, почти три тысячи которых и в конце войны оставались не переоборудованными и не перестроенными под какие-либо хозяйственные и иные нерелигиозные нужды. И это несмотря на то, что верующие активно добивались их возвращения религиозным общинам.

Проблемы с молитвенными зданиями для религиозных объединений осложнялись тем, что на освобождаемой территории многие из них были перестроены, потеряли церковный вид, а то и просто разрушены. К уничтоженным в 1930-х годах культовым зданиям добавились сотни новых потерь. По данным (далеко не полным) Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированной территории, были сожжены или полностью уничтожены, разграблены или осквернены 1670 церквей, 237 костелов, 69 часовен, 59 синагог и 258 других зданий религиозных организаций. Среди них бесценные памятники истории, культуры и архитектуры, относящиеся к XI–XVII векам, в Новгороде, Чернигове, Смоленске, Полоцке, Киеве, Пскове. Только в Московской области уничтожены 50 православных церквей, а в Литве — 40 костелов. В груды развалин превращены церкви и монастыри Петергофа и Пушкина в Ленинградской области, древние монастыри в Новгородской области, Ново-Иерусалимский монастырь в Истре, Киево-Печерская лавра в Киеве. (Заметим, что эти и многие другие памятники были впоследствии восстановлены «безбожным» государством.) Немало культовых зданий было превращено оккупантами в тюрьмы и места пыток, в конюшни и скотобойни, кабаре и казармы, гаражи и общественные уборные. Обо всем этом сообщалось в многочисленных докладах православного духовенства и верующих в Московскую патриархию. Часть этих сведений позднее была опубликована в книге «Правда о религии в России», и эти факты варварства стали достоянием общественности, в том числе и за рубежом.

При отступлении оккупанты вывозили из молитвенных зданий предметы культовой утвари, иконы, картины, книги, изделия из драгоценных металлов. Они были выявлены, собраны и подготовлены к отправке специальными военными, полувоенными и гражданскими учреждениями и организациями — «Изобразительное искусство», «Наследие», «Восток», «Кунсткомиссия», «Остланд» и другие. Им было предоставлено право «проверять библиотеки, архивы и иные культурные организации всех видов» и конфисковывать найденные там ценности для последующего их вывоза в Германию. Идеологами ограбления выступили министр по делам оккупированных территорий на востоке А. Розенберг, министр иностранных дел Риббентроп, рейхсфюрер Г. Гиммлер[257]. Заметим, что возвращение похищенного, за исключением единичных случаев, так и не состоялось.

В первые же месяцы работы совета стало очевидным, что новый курс правительства в отношении религии и церкви требует изменения своей правовой базы — законодательства о религиозных культах. Еще в декабре 1943 года юрисконсульту совета было поручено подготовить соответствующие предложения, заключавшиеся в следующем:

«1. а) пересмотреть закон 1929 года в целом, изучить, что отменяется полностью, что видоизменяется, что сохраняется в прежнем виде;

б) составить на основании этой работы проект нового постановления СНК.

2. Подготовить вопрос о юридических правах церкви. Внести изменения в ч. II. п. 6; ч. III. п. 9 и целиком в пп. 10 и 12 декрета „Об отделении церкви от государства и школы от церкви“».

По итогам проделанной работы в январе 1944 года Карпов представил в Совнарком проект нового союзного закона «О положении церкви в СССР». В докладной записке он обосновывал этот шаг тем, что декрет об отделении церкви от государства (1918) и постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» (1929) устарели и требовали исправления. По его мнению, законы союзных республик о религиозных объединениях должны быть заменены общесоюзным законом, что позволило бы проводить единую общегосударственную линию в вопросах взаимоотношения государства с религиозными объединениями. Одновременно на рассмотрение правительства предлагалось вынести и инструкцию для уполномоченных совета, которая конкретизировала бы их практическую деятельность по надзору, контролю, учету, регистрации и отчетности по вопросам деятельности объединений Русской православной церкви.

Однако надеждам Г. Г. Карпова не суждено было сбыться: правительство так и не пошло на принятие общесоюзного закона о религиозных объединениях. Председателю совета Карпову отводилась роль посредника между правительством и церковью и одновременно «проводника» в жизнь сталинской модели свободы совести. К сожалению, мы по-прежнему очень мало знаем об этом человеке, волей судьбы оказавшемся в сложной, противоречивой, а временами и трагичной ситуации. Но и то, что мы знаем, позволяет говорить о нем как о реально мыслящем человеке, заслуги которого в возрождении церкви и нормализации государственно-церковных отношений пока еще объективно не оценены, а в последние годы намеренно принижаются.

У Карпова сложились деловые, а в чем-то даже и доверительные отношения с патриархом Сергием. Первая их официальная встреча состоялась 29 октября 1943 года, а последняя — 5 мая 1944-го. Во время встреч патриарх и председатель могли спокойно обсуждать все самые сложные проблемы жизни Русской церкви в СССР и за ее пределами. Об этом можно судить по сохранившимся записям бесед, сделанных Карповым, и это, конечно, облегчало для обоих поиск выхода из самых сложных и запутанных ситуаций. Безусловно, Карпов в своих поступках не был свободен ни от власти предержащей, ни от собственных заблуждений и ошибок во взглядах на роль и место церкви в обществе, на формы и методы, дозволенные государству при регулировании деятельности религиозных организаций. Но все же он стремился проводить политику благоприятствования деятельности церкви. Карпов не чурался и личных отношений с патриархом. В этом его поддерживал Молотов, подсказавший, в частности, идею отмечать дни рождения и юбилейные даты патриарха и других церковных деятелей.