– Тебе же больше пышнотелые по вкусу, – хмыкнул Владимир.
– Вова, ты что считаешь, раз я из Рязани и купец третьей гильдии, то никогда своих пристрастий не меняю? Я же – нормальный мужик, и во всем разнообразие люблю.
– Пошли, нормальный мужик, – Владимир рассмеялся, – а то наша Венера еще больше засмущается.
– А ты не гляди, что она вся такая возвышенная фря… Здесь все хороши!
Словно в подтверждение этих слов, откуда-то с противоположного края дороги, гудя крыльями, словно металлический ветряк на крыше, к Венере Боттичелли подлетел странного вида крепыш. Он тоже был бабочкой, вернее толстым и коренастым мотыльком с невзрачными коричневыми крыльями. Он походил на сытого немецкого бюргера с красными щеками и пышными усами. Крепыш, недолго думая, ухватился за светловолосый хвост Венеры и потянул ее на себя. Та и ойкнуть не успела, как оказалась в коротеньких, но сильных ручках крылатого усача. Макар хотел было вмешаться и шугануть наглого поклонника, но смутился, переглянулся с Владимиром – оба застыли в недоумении. И было из-за чего. Бабочка не издала ни одного протестующего звука, наоборот, на маленьких бледных губах засветилась восторженная, кокетливая улыбка, прозрачная ручка обвила массивную шею мотыля.
– Ну вот! Что я тебе говорил? Здесь все бабы – гулящие, даже если они кривляки-бабочки.
– Или рыбы… – как эхо, отозвался Махнев, думая о своем. В этот момент он представил свою русалку, падающую в жаркие объятия очередного сатира. – Подобное тянется к подобному.
– Ну!
Они прошли еще немного и увидели странное шевеление – в придорожных, высоких лопухах шла какая-то возня. Любопытный Макар наклонился, руки решительно раздвинули сочные листья. Прямо на мягком ложе покоилась еще одна крылатая прелестница с огромными, блестящими глазами… Эта выглядела точной копией Рубенсовской жены, Елены Фаурмент с картины «Шубка»[130]. На ней возлежал мотылек мужского пола и совершал характерные поступательные движения. Владимир и Макар поспешили ретироваться, дабы не мешать влюбленной парочке.
Друзья отошли на несколько шагов и дружно рассмеялись.
– Неее, ну, Владимир Иванович, ночи им, что ли, мало? Гляди, они и днем вовсю…
– Да шут с ними. Пошли к Горохову, а то мы так долго еще идти будем, ежели под каждый куст заглядывать начнем.
– А эта в лопушках-то ничего… Справненькая, глазастая. Я бы с такой запросто, будь она размерами побольше.
– А у Рубенса все образы – пышные. Он худышек не изображал, – ответил Махнев. – С этакой бы многие с превеликим удовольствием.
– Твое благородие, просвети, какой такой Рубенс, и при чем тут он?
– Макар, Рубенс – это фламандский художник, живший в 16–17 веках.
– И что?
– А то, что все эти «кукольные головы», как ты их называл, бабочки во владениях Виктора похожи на образы, когда-то рожденные кистями многих классических живописцев.
– Вот оно что! То-то я смотрю, они все какие-то диковинные. Теперь ясно, – в голосе Макара почувствовались разочарованные нотки.
– Макар, ты по роду своей деятельности и не обязан знать этих художников. Я же тоже не разбираюсь в ситцах, сукнах и шелках, – Владимир немного лукавил, в тканях он разбирался не хуже Макара.
– Сукнах? Ну то да, я суровским-то[131] товаром ни один год торговал. Знаю больше десятка видов плетения и могу одну мануфактуру от другой запросто отличить. Знаю, чем манчестер[132] от гродетура[133] отличается. И в трипах и бараканах я разбираюсь – чем мебеля лучше обить, что прочнее будет для диванов али пуфов. И шелками я торговал. И редину[134] вместо мухояра[135] мне не втюхаешь. А и ситцы ткутся по-разному, а краски… Знаешь, бывают стойкие – с кошенилью[136] иль индиго, а бывают «обманки мазаные». Тут надо глаз иметь! – Макар отвлекся от «художественных изысков» хозяина и чуточку повеселел. Его лицо делалось то важным и надменным, то мечтательным – Макар не на шутку разошелся, вспоминая о своем прежнем, земном ремесле.
Незаметно они приблизились к высокому зеленому забору, за которым возвышался дом господина Горохова. Макар решительно постучал в ворота. Через пару минут двери распахнулись, и на пороге появилась тихая, блеклого вида, девица в светлом русском сарафане, босая, голова была покрыта голубоватым льняным платком.
– Милости просим, гости дорогие. Проходите в терем. Федор Петрович ждет вас, – она низко поклонилась и убежала на цыпочках вглубь двора.
– Слушай, а кто она ему? – шепотом полюбопытствовал Макар.
– Может, жена?
– Не похоже… Больно одета скромно. Скорее прислуга, девка дворовая.
– Хорошо пристроился: девки, прислуга.
– Володя, так ты поживи столько, и у тебя все будет, – тихонько фыркнул Макар, снимая шляпу.
– Уж лучше одному, да недолго… Ну, ты меня понял.
Владимир покосился на высокую, раскидистую яблоню. Тяжелые ветки клонились к земле от спелых, ярко-красных плодов. Земля возле яблони казалась свежевскопанной и рыхлой. Макар перехватил его взгляд и тоже посмотрел на это место. Судя по всему, именно здесь и была тайная скудельница* (см. Приложение. Толкование некоторых старорусских слов) всех несчастных жертв. Владимиру даже помстилось, что среди комьев земли восковым обрубышем мелькнул человеческий палец с синеватым ноготком.
– Вова, а собак-то у него нет? А то выползет какая-нибудь гадина, – Макар остановился, глаза с тревогой оглядывали широкий двор.
– Да вроде не видать, – проговорил Владимир.
– Здравствуйте, гости дорогие! – послышался громкий голос с высокого крыльца. – Не смотрите, кутят и стражников я не держу, избавился давно. Они садовые посадки когтями роют – спасу нет.
К ним шел сам хозяин в красной шелковой рубахе, овчинной безрукавке, добротных темных штанах и яловых сапогах. Круглое лицо с русой бородой и пшеничными усами выражало гостеприимное радушие. Сильные руки Горохова разошлись в стороны, широкая ладонь указывала на распахнутые двери.
– Милости прошу. Проходите в мой терем.
Терем хозяина отличался от других домов – было видно, что это – постройка 16–17 веков. Нижний этаж, сложенный из белого камня, выглядел монументально, второй этаж был построен из мощных золотистых, кирченых лиственничных бревен. Резные окна с наличниками, широкие карнизы, крыльцо с ажурными столбами, конек на крыше, полуколонны на углах – все это произвело сильное впечатление на Макара и Владимира. Ночью дом не выглядел столь основательно. Сейчас приятелям показалось, что они перенеслись на три века назад и попали в белокаменную Москву, к боярским палатам.