Читать интересную книгу Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

Но он призвал всех к молчанию, и толпа покорно умолкла, а он сказал:

— Не кричите чересчур громко, как будто в нашей орде тысячи воинов и лошадей. Пока что нас мало, и ваша радость может обернуться горем ближайшей же ночью, если хищные псы Таргутая набросятся на нас, — их во много-много раз больше.

Собравшиеся снова разделились на небольшие группы, вернулись к любимым играм и пили молочное вино из больших кружек.

А хромоногий старик спустился тем временем к подножию холма и попытался приблизиться к Темучину. Он кружил вокруг него, как кот, подобострастно глядя на сына Есугея и жадно пытаясь поймать своими желтыми глазами его взгляд. Я встал за толстый ствол полевого илима, но не потому, что опасался гнева Темучина, а потому, что хотел дать Хромому Козлу возможность донести до Темучина свой ядовитый навет, не будучи им замеченным.

Я не знаю, сколько слов он нашептал Темучину на ухо, может быть, пять, но никак не больше девяти — как получил от Темучина удар такой силы, что старик кулем повалился на траву и задергался, как выброшенная на берег рыба. Я сразу же вышел из-за илима и вместе с другими поспешил туда, где это произошло.

Темучин увидел меня, улыбнулся и, не называя меня по имени, проговорил, указывая на Хромого Козла:

— Этот, что визжит от боли, как раздавленная ехидна, хотел посеять вражду между мной и моим другом. Выходит, он презирает и меня, и моего друга, хочет внушить мне, будто я не знаю, что такое быть другом и что значит иметь друга.

— Мы убьем его! — воскликнул бритоголовый юноша.

Темучин удержал его со словами:

— Неужели ты хочешь омрачить наш с Бортой праздник, хочешь, чтобы мы смешали вино с кровью? Гоните его в глубь леса. Пусть он там перешептывается с дикими зверями, шипит и пресмыкается, как змея. Забудьте о нем, как выбросил его из своей памяти я.

Его прогнали, а Темучин обнял меня:

— Извини меня за восемь слов, злых, лживых, грязных, за восемь капель яда, которые попали мне в ухо, пока я не расправился с ним!

Вечером я сидел еще некоторое время рядом с Темучином на теплом ковре перед шатром Борты. Лето уже состарилось и охладело, но лица наши горели от выпитого вина.

Когда Темучин удалился со своей женой Бортой, я спустился с холма, прошел мимо других юрт к своей, думая о моем покойном отце и его словах.

Под шкурами было жарко. Я закрыл глаза, чувствуя радость на сердце.

Глава 5

ЧЕТЫРЕ ЧУЖИХ ВСАДНИКА

Солнце посылало теперь совсем немного тепла, а ветер сдувал с деревьев мертвые листья. Лес как бы похудел. Река вздулась и несла на своей спине на север пожухшие листья. Мы вернулись из Черного леса, что на реке Туле, где передали хану Тогрулу дорогую шубу и напомнили ему о его дружбе с Есугеем.

Застолье позади, позади молодецкие забавы, и по вечерам воины поглядывали в сторону холма, на котором стояли шатры Борты и где жило счастье Темучина.

С окончанием лета начал иссякать и кумыс. Женщины жаловались не меньше мужчин: кобылье молоко веселило и их, день без кумыса — все равно что пасмурный день. По вечерам они пели в юртах:

Когда степь зеленеетИ длинные стебли колышутся на ветру в соку,Кумыс пенится в наших ведрах и кубках,Пенится и течет по праздникам рекой.

Когда степь желтеетИ длинные стебли колышутся на ветру, увядая,Кумыс не пенится в наших ведрах и кубках,Не пенится и не течет по праздникам рекой.

Но мы мечтаем,Мечтаем о зеленом свете степей,О колышущихся на ветру сочных стеблях,Когда опять запенится кумыс в наших ведрах и кубках,Запенится и потечет по праздникам рекой.

По утрам я уходил теперь не только ловить рыбу, но и на охоту в лес, потому что близилось время, когда волки начинают худеть, а их шкуры подниматься в цене.

Однажды мы с Темучином и Бохурчи, который прижился уже в нашей орде, поскакали в степь, пожелтевшую так, как о ней пелось в песне. Она совсем опустела и была до того негостеприимной, что бросала нам в глаза пригоршни песка. Встречный ветер раздувал оперения орлов, которые мы еще украсили, воткнув пышные перья сов. Орлы сидели на наших затянутых в кожаные перчатки кулаках.

Матово-красный шар солнца катился по облакам.

Вдали блеснул краешек озера.

Кричали чибисы.

Когда мы наметом пролетали теснины, мы слушали где-то совсем рядом свист байбаков, а под облетевшими кустами шныряли разные мелкие пушистые зверьки.

Мы ушли далеко в степь, дальше, намного дальше, чем обычно, но никого, кроме мелкого зверья, разбегавшегося при нашем появлении кто куда, и ничего, кроме перистых облаков над головами, не видели.

У маленького озерца, покрытого ранним утром тонким слоем льда, мы нашли первые волчьи следы. По расстоянию между широкими лапами сразу можно было догадаться, какой это крупный зверь; чуть в стороне лежали обглоданные кости.

Мы спешились и дальше пошли пешком. У невысокого холма присели и сняли с орлов маленькие наглазники, украшенные серебряными коронами, чтобы их глаза увидели то, чего не видели наши.

Когда поднявшийся ветер прогнал с неба облака, солнце позолотило степь. Вот она у нас перед глазами и под ногами, таинственная и необозримая. Там, где она смыкалась с небом, она не кончалась, а казалось, снова начиналась.

Сколько времени мы просидели молча, не скажу, но все мы встрепенулись, когда орлы напружинили крылья, защелкали клювами и, застыв, уставились в одну точку.

Мы отпустили их.

Сначала они спрыгнули на землю, забили могучими крыльями по хрупкой льдистой траве, а потом взмыли ввысь и улетели в сторону долины и в сторону степи, а три их тени беззвучно скользили внизу.

Мы вскочили в седла и помчались за орлами мимо озерца, на котором ночной ледяной покров успел уже растаять. Орлы сближались с волками. И вот они набросились на воющих зверей. В поднявшемся и завертевшемся столбе пыли плавали орлиные перья.

Мы спешились совсем рядом, мгновенно надели на орлов кожаные наглазники и поддели под их горбатые клювы по куску сушеного мяса, а потом задушили подыхавших волков, старого и молодого, содрали с них шкуры, трупы же оставили лежать как приманку.

К полудню у нас было уже семь шкур. Это было куда больше, чем обычно, но так как мы забрались очень далеко в глубь степи, мы на богатую добычу и рассчитывали.

Только мы собрались повернуть лошадей, чтобы вернуться в орду до захода солнца, как в теснину въехало четыре всадника в остроконечных войлочных шапках, как и у нас, и в таких же длинных и пестрых, как у нас, халатах. У них были при себе луки и полные стрел колчаны.

Они остановились в двадцати шагах от нас. Крупы их лошадей лоснились от пота.

Сидевший на белой лошади всадник крикнул:

— Что вы здесь делаете?

— Разве ты не видишь наших орлов и волчьи шкуры? — ответил Темучин.

— Значит, эта теснина и степь за ней принадлежат вашей орде?

— Так оно и есть!

— А кому принадлежит орда?

— Темучину.

— А где же сам Темучин?

— В шатре своей супруги.

Они пошептались, рассмеялись, и всадник на белой лошади спросил:

— Он женился?

— Мог бы он иначе находиться у своей жены?

— Далеко отсюда до его орды?

— Ты становишься невежливым, незнакомец! — сказал Темучин. — Вы задаете вопрос за вопросом, будто находитесь в своей орде и имеете право допрашивать нас! Но это вы находитесь на нашей земле, и, значит, мы имеем право узнать, кто вы и зачем вы здесь.

— Может быть, ты прав, — равнодушно ответил тот. — Но наш вождь послал нас задавать вопросы, а не отвечать на них. Приказано — сделано!

— В таком случае вашему вождю должно быть известно, что мы не примем вас как гостей. А с разведчиками мы поступаем так же, как с ними поступаете вы и как того требует закон степи.

— Нас четверо!

— Вы хотите сказать, что нас только трое? Я не слепой, незнакомец!

— Итак?..

— Не шевелись! Не отрывай рук от уздечки и не отводи глаз от меня. А если попытаешься, я уроню орла с кулака, и не успеет он еще коснуться лапами травы, как вам в спины вонзятся четыре стрелы!

— Вы хотите обмануть нас! — сказал всадник на белой лошади. — Когда мы въехали в теснину, мы никого, кроме вас, не видели.

— Если вы такие бесстрашные, что ж — оглянитесь! Правдивость моих слов сбросит вас с лошадей!

Они начали совещаться. Сидя в седлах прямо и неподвижно, они не отрывали рук от уздечек и не сводили с нас глаз. Только их лошади встряхивали гривами, прогоняя назойливых мух, залезавших в рот и в ноздри. Они долго совещались, эти незнакомцы. Сначала переговаривались совсем тихо, потом подняли голос, а под конец перешли на крик. Их старший требовал, чтобы кто-то один оглянулся, но никто из троих не осмеливался.