Читать интересную книгу Лев любит Екатерину - Ольга Елисеева

Он смотрел на Румянцева, будто имел право на эту привилегию.

Странно было видеть, как старик мнется. Грозный отец-командир опустил глаза, ворчливо бросил в сторону: «Все идите», – и остался с виновником торжества с глазу на глаз.

Товарищи помогли Потемкину выбраться из шатра, хотели увести. Не тут-то было. Гриц сел на барабан недалеко от входа. «Я здесь подожду». Он хотел знать, чем кончится дело.

Сначала послышались голоса. Репнина – ровный, внушительный. Румянцева – раздраженный, резкий. Потом все смолкло. Зашуршала бумага. Повисла долгая-долгая пауза. И наконец раздался крик фельдмаршала:

– Во-о-он!!!

Из палатки вылетел Репнин с какими-то листочками в руках. В след ему неслось:

– И ты мне, православному, командующему армии, посмел!!!

Из-за полога донесся грохот, это их сиятельство переворачивал походную мебель – бушевал. Жалко всхлипнула кровать, на которую с размаху рухнуло тучное тело. Кажется, молодец-фельдмаршал проломил свое ложе.

Через минуту снова раздался скрип, и голос, уже усталый, но все еще грозный окликнул Потемкина:

– Заходи! Я же знаю, что ты там, за дверью!

Григорий встал. Товарищей уже рядом не было, и потому он шел медленно, но ровно. Наклонился, вступил в шатер. Петр Александрович сидел посреди развороченной комнаты на походной койке и задумчиво грыз согнутый палец.

– Ты, брат, почему не сказал, что за тобой эти гоняются?

Гриц непонимающе пожал плечами.

– Ой, только не ври мне! – Румянцев замахал руками. – Не сейчас. Говори правду. Ты потому из Питера в армию сбежал, что тебя эти обложили?

– Ваше сиятельство очень обяжет меня, если пояснит, о ком речь?

– А ты не знаешь? – взвился Румянцев. – Завелась у нас тут порода… Мне святым Мартыном каким-то в нос тычут. Гороскопы твои показывают. Ни черта я не понял. Да и ни к чему мне это!

Потемкин смотрел на старика. Долго молчал, запоздало понимая, что Репнин – близкий друг Милиссино. А с Милиссино у Григория счеты особые и не о них сейчас речь.

– Ваше сиятельство ошибается, полагая, что названные люди при дворе так сильны, – наконец выдавил из себя Гриц. Он сел возле Румянцева на корточки и протянул ему чудом уцелевший кувшин воды. – Я уехал в армию по своей воле, волонтером. Посчитал недостойным оставаться в столице, пока война. У меня есть на это свои причины, но, поверьте, они личного свойства…

Румянцев усмехнулся. Знамо дело. Кому неизвестно, что камергер Потемкин влюблен в императрицу? Впрочем, как и многие.

– У меня создалось впечатление по письмам Ее Величества, – осторожно заметил фельдмаршал, – что вы ей дороги. Это так?

– И да и нет, – нехотя ответил Григорий. – Мы старые друзья. Не больше. Но и не меньше.

– Так просветите меня, дурака, – фельдмаршал обмакнул в кувшин руку и всей пятерней вытер лицо, – как императрица относится к этим «мартынам»? Боится их?

Гриц вздохнул.

– Ее Величество старается делать вид, что их нет. Но всегда имеет в виду их позицию.

– Хитро-о, – протянул Румянцев. – Я вот что тебе скажу, сынок: ты с ними не связывайся. Странные это люди. Как дерево бывает в лесу: с виду крепкое, зеленое, а сердцевина гнилая. Ударь обухом – от здоровых аж звон идет, а эти глухо так стонут, угрожающе… И жена моя, Екатерина Михайловна, в письмах весьма от них остерегает. Она ведь обер-гофмейстерина малого двора, а там «мартынов» целый клубок.

Потемкин улыбнулся. Ему был очень мил этот сильный, грузный человек, уверенный, что все на свете дела решаются криком, но в сущности добрый и незлобивый.

Граф кивнул каким-то своим мыслям.

– Я вот что, я тебя из корпуса Репнина заберу. Примешь корпус Боура.

Расстались уже в ночи. Потемкин побрел к своему шатру и у самого входа услышал резкий, надтреснутый голос:

– Эй, сударь, вы напрасно продолжаете переписку с известной особой.

Гриц обернулся и лицом к лицу столкнулся с Репниным.

– Какое вам дело до моей корреспонденции?

– Я вас предупредил.

После взятия островка граф не долго нянчился с осадой. Подолбил из пушек. Сбил кое-какие лобовые укрепления и задумал пробное наступление. Навели переправу, по ней, как по ковровой дорожке, решили подкатиться к самым стенам и попробовать на зубок, хорошо ли стоят турки?

Турки стояли хорошо, потому что давно врылись в землю и уходить не собирались. Газы-паша больше Жену в Солнце не видел и решил, что поблазнилось. Только однажды, взойдя на бруствер, глянул вниз и аж назад откинулся. На волнах реки дробилось золотыми осколками отражение полумесяца с самой высокой мечети города, точь-в-точь как во сне…

Неверные же шевелились на противоположном берегу и грозно урчали, как медведи, разбуженные зимой. Плохо дело, будет приступ.

Румянцев распределил силы так: в авангарде гренадеры, на флангах конница. Грицу досталось левое крыло. Утром под барабанный бой полки двинулись к крепости. Знамена развернуты. Трубы раздирают морозный воздух. Турки вывесили со стены пять золоченых конских хвостов на древках – по числу полков, которым паша положил участвовать в деле. Открыли ворота. Увидели гренадер с гранатами, не стали пехоту тратить, сразу пустили конницу. Гренадеры гранаты пометали, с треть верховых выбили. Но и только.

Закрутились, заплясали турецкие всадники, засверкали кривые сабли. Только и слышно со всех сторон: «Аллах! Аллах!» Дрогнули гренадеры, побежали бы, да некуда. Враг обступил их и с фронта, и с флангов. Повернулись назад, и ам агаряне замкнули кольцо. Гренадеры – ребята крепкие, и против конного могут выстоять, но уж больно сегодня турки в большом числе. Озверели, мстят за Гуробалы.

Однако ведь есть и своя конница! Потемкин на левом фланге чуть ремень повода не грыз от нетерпения. Когда же велит командующий выручать? Не дождался, послал вестового к графу с просьбой переменить приказ и ему нестись в авангард, где сейчас драка. Румянцев же конницу придерживал. Крепка была его надежда на гренадер. Полковник Семен Воронцов всегда неплох казался в деле. Но, видно, не судьба сегодня ему пить победную чашу.

Как оценил граф положение, так махнул вестовому рукой, мол, знаю, парень, знаю, с чем ты прискакал. Разрешаю. Кавалеристы к бою! Вестовой лошадь поворотил на левый фланг. А там уже никого нет. Понеслась конница. Сатин смотрел на фельдмаршала в трубу, ждал, когда тот перчаткой дернет. «Есть сигнал, ваше благородие!» – «Поехали!!!»

Румянцев усмехался в кулак, глядя, как его непослушный любимец лавиной разворачивает конницу. Как она врезается турками в бок, сминает их, вклиниваясь между агарянами и гренадерами. Да те тоже не стали безучастно смотреть, как и спасают. Мигом грянуло ура. Ударили вместе. Была турецкая кавалерия и нет. Поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?

Да уж известно кто. Снова сегодня пить за здоровье Кривого. Одни рады, а другие не очень. Всюду он лезет, везде ему надо. Других командиров разве нет? Или полковник Воронцов сам бы не выстоял против турков? Там у ворот, казалось, помирают. А теперь пришла уверенность, что справились бы. Почему нет? Задним числом каждый мнил себя победителем.

Раненный в голову, весь в бинтах плакал от обиды Семен Воронцов: «Он помешал мне! Помешал! Отнял викторию!» И находились многие, кто с ним соглашался. «Этот Потемкин каждой бочке затычка». А генерал Репнин у себя в шатре, в кругу близких приятелей, ради смеха, по орденскому обряду написал на бумажке имя Кривого и сжег. Пепел же выкинул за полог, пусть его ветер несет в холодные воды Дуная, раз они сопернику не преграда!

И надо же так случиться, что в ту же ночь скрутила Грица злая лихорадка. Простудился во время атаки, скакал с голым горлом, много кричал. Молдавская земля, где сухая, как камень, где болотистая. В гнилой трясине живет лихорадка, похожая на ту, что англичане встретили в Индии. Британцы заливали ее джином с хиной. А запорожцы – конской мочой с чесноком. До костей пробирало.

При Потемкине были два запорожца и мальчик Федор. Паренек прижился, сам себя назвал камердинером. Иностранное слово ему очень понравилось, выходило важно, как сенатор. Варил щи, чистил форму, учился ухаживать за Тигром. Гриц его не гнал. Казаки, они если не воюют, то всякий день пьяные. А мальчик к водке еще не пристрастился и справлял по хозяйству всю работу.

Запорожцы решили отливать генерала ледяной водой. Как у них положено. Потом сразу водки с перцем и – в медвежью шкуру, пока не пропотеет. И снова ледяной водой. Федор смотрел, смотрел, да побежал к графу:

– Ваше благородие, пришлите доктора! Совсем барин мой помирает!

Румянцев всполошился, отдал своего медика. А Федора потрепал за ухо, молодец, не побоялся к самому командующему идти, и вынес шесть бутылок джина. Но запорожцам запретил показывать, они, ироды, сами выпьют. Врач осел в палатке у Потемкина, достал хину. Сначала мешал ее с джином, а потом уж с водкой.

Медленно-медленно шел Гриц на поправку. Только когда почти все силы из организма вытекли, тогда перестала его бить лихоманка. Осунулся, почернел, треть веса сбросил, что при его росте превратило добра молодца в волчью сыть. Федя все это время сидел около него.