Наконец наступило улучшение в состоянии здоровья государя. Пользующие его врачи ежедневно собирались у меня для составления бюллетеней и часто долго спорили о том, как выразить настоящее состояние больного. Находящиеся в Ялте министры настаивали на желательности объявления государя вне опасности. Лейб-медик Гирш согласился, но профессор Попов объяснил, что еще в течение недели он не находит возможным этого признать, так как период, при котором возможно прободение кишок, не прошел. Ввиду этого я заявил медикам, что после сообщенных раньше в бюллетене улучшений в здоровье государя задержка объявления о том, что он вне опасности, может быть приписана неправильному лечению. Поэтому предполагаю, что министр двора может вернуться к своему первоначальному намерению вызвать берлинскую знаменитость, которую еще в начале болезни советовала выписать императрица Мария Федоровна.
На следующий день профессор Попов присоединился к мнению своих коллег, и было объявлено, что государь уже вне опасности. Это по всей России произвело успокоительное впечатление. Пользующие государя врачи порекомендовали царю совершать прогулки на чистом воздухе, но профессор Попов при этом оговорил: «Лишь по горизонтальным дорогам». Так как в гористой местности Ливадии не было ни одной более или менее горизонтальной дорожки, то граф Фредерикс приказал мне распорядиться устройством таковой в спешном порядке от Ливадии по направлению к Ореанде.
В тот же день приступили к работам по склону горы, подымающейся с моря у самой Ливадии. К первому выходу государя эта дорожка была готова длиною с полверсты. Для царя это был весьма приятный сюрприз, и каждый день затем прокладывали дорожку на столько сажень вперед, на сколько врачи позволяли государю удлинять свою прогулку. Затем ее довели до Ай-Тодора, и пред отъездом вся царская семья проводила туда императора, который там посетил великого князя Михаила Николаевича.
Этот день был для меня праздником, так как тяжелая ответственность спала с моих плеч. Двор провел рождественские праздники в Ливадии, и во время детской елки я получил от Их Величеств гладкий серебряный портсигар с факсимиле подписей: с одной стороны — государя, а с другой — государыни, такой же, как получил министр двора. Сознаюсь, что это высочайшее пребывание в Крыму было для меня одним из самых тяжелых периодов моей службы, если не считать время сопровождения Их Величеств на празднование 300-летия дома Романовых.
ЯНВАРЬ 1905 ГОДА
Январь 1905 года был полон происшествий, сильно волновавших двор и все столичное население.
В день Крещения, 6 января, государь с блестящей свитой, предшествуемый духовенством и митрополитом, вышел из Зимнего дворца и отправился к беседке, устроенной на Неве, где происходило водосвятие. Началась торжественная служба, и был дан с Петропавловской крепости обычный салют орудийными выстрелами.
Во время салюта неожиданно для всех упали — как на павильон, так и на фасад Зимнего дворца — круглые картечные пули. В беседке было насчитано около 5 пуль, из коих одна упала совсем рядом с государем. Ни император и никто другой из свиты не дрогнули. Все стояли как вкопанные, недоумевая, что случилось. Только пред самым уходом я и еще несколько лиц свиты подняли с пола павильона по одной пуле.
Крестный ход возвратился в Зимний дворец, и, проходя мимо Николаевского зала, мы увидали несколько разбитых оконных стекол. Кто-то из начальствующих лиц Петербургского округа подошел к государю и объяснил, что в дуле одного из орудий оказался забытый картечный заряд. Государь молча прошел дальше. Впечатление на публику это произвело самое тяжелое. Конечно, никто не верил, что это случайность, все были уверены, что это покушение на государя, исходящее из среды войск.
Из Зимнего дворца я поехал к графу Фредериксу, который сказал мне, что государь очень снисходительно отнесся к инциденту, но повелел, как только что-либо будет известно, дать государю знать, ввиду чего граф мне приказал возможно скорее навести справки. Я телефонировал начальнику артиллерии генералу Канищеву, которого знал еще с войны 1877 года. Он мне обещал прислать военного следователя тотчас после первого дознания. Действительно, еще перед обедом следователь мне сказал, что, по первым показаниям, все кажется так, как было доложено государю, но, конечно, он еще не может окончательно определить, не было ли при этом злого умысла. Я немедленно сообщил о дознании следователя графу, который по телефону уведомил об этом государя. Царь казался весьма обрадованным, что не было покушения, что впоследствии и подтвердилось. Публика же, разумеется, этому мало верила, в особенности ввиду того что в то время было сильное брожение среди рабочих в Петербурге.
Граф Фредерикс требовал, чтобы я был осведомлен о том, что вообще делается в Петербурге, вследствие чего я в следующие за 6 января дни виделся с разными лицами, могущими меня осведомить: с генералом Рыдзевским — шефом жандармов, с военным министром; а чтобы судить о мнении общества, я два раза побывал в «Новом клубе»,5 тогда как вообще редко там показывался. Кроме того, вступал в более подробные разговоры с петербургскими корреспондентами газет, которые почти ежедневно бывали в моей канцелярии, ввиду того что я заведовал придворной цензурой, бывшей особым отделом моей канцелярии. Общее впечатление, которое я вывел из моих осведомлении, было ожидание чего-то грозного, общее недовольство во всех слоях общества, искание виновных во всех неуспехах, постигших Россию.
Между прочим, генерал Рыдзевский, мой предшественник по канцелярии и мой однополчанин, говорил, что через два дня ожидается большая манифестация со священником Гапоном во главе, но что надеются иметь возможность ей помешать, так как, хотя Гапон и считался преданным государственной полиции и своим человеком, все же крепко связался с анархистами. На мой вопрос, считает ли он, что петербургская полиция на высоте своего назначения, Рыдзевский ответил, что не особенно ей доверяет и что гапоновская манифестация будет для нее серьезным экзаменом. Вечером 8 января я звонил по телефону Рыдзевскому, спрашивая его, в каком положении дело. Он мне сказал, что только что вернулся с совещания у министра Святополк-Мирского и что решено было Гапона арестовать, а манифестантов не допускать до Зимнего дворца, для чего вызвать в помощь полиции войсковые части. Уже поздно ночью я опять ему телефонировал (конечно, по секретному проводу) и спросил его, арестован ли Гапон. Он ответил мне, что нет, ввиду того что он засел в одном из домов рабочего квартала и для ареста пришлось бы принести в жертву не менее 10 человек полиции. Решено было его арестовать на следующее утро, при его выступлении. Услышав, вероятно, в моем голосе несогласие с его мнением, он мне сказал: «Что же, ты хочешь, чтобы я взял на свою совесть 10 человеческих жертв из-за этого поганого попа?» На что мой ответ был, что я бы на его месте взял на свою совесть и все 100, так как завтрашний день, по моему мнению, грозит гораздо большими человеческими жертвами, что и действительно, к сожалению, оказалось, не говоря о политических последствиях этих происшествий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});