отделился чёрный шар, настолько тёмный, что даже ночью он казался просто пятном мрака, и скользнул ко мне, втянувшись внутрь. Это произошло настолько быстро, что я подумал, будто мне показалось.
Я с трудом заставил себя выпустить нож из рук, потихоньку отползая от замершего монстра, понимая, что я только что убил его. И тут меня накрыло. По телу словно прошла горячая волна, начиная с рук, опустилась в живот и там взорвалась, омывая каждую клетку, каждый орган и мышцу. Я одновременно горел и замерзал, меня трясло, сжимало и выворачивало, словно бельё в машинке. Не знаю, сколько это длилось, но закончилось как-то вдруг. Я снова лежал на траве, не понимая, что со мной произошло, однако долго наслаждаться покоем мне не дали. Желудок вдруг забурлил, и всё, что я успел, — это забежать в ближайшие кусты, на ходу стягивая штаны, чтобы уж совсем не опозориться.
Глава 3
Самое поганое — это сидеть и ждать, без возможности как-то повлиять на происходящее. Я никогда этого не любил, но со временем научился, так что молча сидел в обезьяннике, не пытаясь орать, чтобы меня выпустили. Понятное дело, что, даже будь я трижды прав, никто не отпустит просто так человека, которого взяли без штанов рядом с парой девчонок, валяющихся без сознания и в разорванной одежде, и трупом с ножом в сердце. А на ноже мои пальчики. Короче, положение было хуже некуда. Но самая ирония заключалась в том, что, избежав отсидки за мелкое преступление, я вляпался по самое не могу, и теперь мне светила та же зона, но на гораздо более долгий срок. Есть от чего поверить в судьбу и предопределённость.
— Чеботарёв? — к решётке подошёл незнакомый сержант. — На выход!
— С тёплыми вещами? — невесело пошутил я. — А там Белое море на Чёрное поменять нельзя?
— Юморист, тля, — сержант презрительно цыкнул. — Ты пошути, пошути, я тебя мигом научу родину любить. Давай шустрее, следователь приехал.
Я выдохнул, собираясь с мыслями, и поднялся. Сейчас всё должно решиться. Дознавателю я рассказал, как оно было, поверила она мне или нет, уже другое дело. Лично я бы не поверил. Но мало ли что в жизни случается, зачастую такого, что логически объяснить нельзя. Одно моё переселение чего стоит. Осталось убедить следователя в том, что я невиновен, но на этот счёт у меня были большие сомнения. Надежда оставалась лишь на тех самых девок. Да, они могли и на меня всё свалить, но всё же должны были хоть немного рассмотреть того, кто на них напал. И если наши показания совпадут…
— Ну и несёт от тебя, — поморщился конвоир. — Обделался, что ли?
— Нет, — огрызнулся я. — Новый французский одеколон. «Жё пердю» называется.
— Ничего, — заржал тот. — Сейчас, значит, обделаешься. Так сказать, чтобы полный букет был!
Отвечать я не стал. Да и какой смысл разговаривать с тем, у кого одна извилина и та от фуражки. Сразу же видно, что этот бычара тут не для того, чтобы думать, а чтобы нужные показания выбивать. Слишком вольготно и разнузданно ведёт себя. Патрульные хоть и резкие, но не глумятся. Понимают, что на улицах всякое может случиться. За дело могут и почки опустить, но чтобы вот так, на ровном месте, вряд ли.
— Тащ капитан, задержанный Чеботарёв прибыл, — стукнулся сержант в дверь, а затем запихнул меня в кабинет. — Сидеть! Руки перед собой!
— Свободен, — кивнул ему молодой, лет двадцати двух от силы, следак, Аникин Сергей Иванович, если верить табличке на двери, и, дождавшись, пока за сержантом закроется дверь, повернулся ко мне. — Так вот ты какой, Чеботарёв. Что, с мелкого гоп-стопа перешёл на мокруху?
— Это была самозащита, — отпираться было глупо, но и признаваться в убийстве я не собирался. — Я спасал жизнь и здоровье — свои и девушек.
— Ну да, от жуткого монстра, — презрительно скривился следак. — Только вот монстра там нет. А есть гражданин Смирнов, семьдесят третьего года рождения. Не состоял, не привлекался. Есть гражданки Кузнецовы, девяносто второго и девяносто четвёртого года рождения. Обнаружены без сознания, со следами насильственных действий. А также гражданин Чеботарёв Семён Павлович, девяносто четвёртого года рождения, неоднократно задержанный по подозрению в совершении различных правонарушений, состоящий на учёте в детской комнате милиции, и, что характерно, без штанов. Ну что, есть что сказать?
— Это была самозащита, — да, ситуация выглядела крайне погано, но облегчать жизнь ментам я не собирался. — Девушки, эти самые Кузнецовы, должны подтвердить, что не я на них нападал. И отпечатков моих на одежде у них нету!
— То есть, что нож твой, ты не отрицаешь, — довольно кивнул Аникин. — Уже хорошо. А насчёт девок — опознали они тебя. По фото. Говорят, ты за ними с самого начала шёл.
— Они ошибаются, — я скрипнул зубами. — Знать их не знаю. Я вообще просто спортом занимался, бегал.
— Мне-то не бреши, Чобот, — зло оскалился следак. — Ты бегаешь только за бухлом и от ментов. По тебе же зона давно плачет. Как ты ещё на малолетку не загремел, не понимаю, недоработочка вышла. Но мы это исправим. Так что не свисти мне про спорт, бегун хренов. Колись давай, чистосердечное признание, оно облегчает наказание. Что пытался девок в парке разложить, а этот Смирнов помешал? Ну ты его выкидухой и приголубил, так?
— Да нихрена! — как я ни старался держать себя в руках, но тут буквально взорвался, хоть сам не ожидал от себя подобного. — Да, я не ангел, но никогда баб не трогал! С хера ли сейчас они мне нужны стали?! Да и на мокруху не подписался бы, не стоят они того! Я ж говорю, этот Смирнов в какого-то монстра превратился и на девок напал. Я сам чудом жив остался. Да там половину парка разнесли, пока он за мной гонялся! Просто по сторонам посмотрите!
— Ты меня поучи ещё, — презрительно прищурился Аникин. — Значит, писать чистосердечное не будешь?
— Нет, — запал у меня прошёл, и я жопой почуял приближение крупных неприятностей.
— Ну на нет, как говорится, и суда нет, — заржал над своей тупой шуткой следак. — Зуев! Давай слоника!
— Думаю, сегодня обойдёмся без него, — вместо сержанта в кабинет