— Ну да, ведь наличие сумасшедшей мамаши и никаких воспоминаний о ночи, когда та пыталась убить меня, куда лучше, чем когда люди думают, что я мазохистка с суицидальными наклонностями.
— Люди будут тебе сочувствовать. Быть жертвой… это всё меняет. Вот, что пыталась сказать тебе Грейс все это время, — мягко ответила она.
Моё хрупкое терпение закончилось и сменилось гневом.
— Мне не нужно их сочувствие и я не хочу, чтобы худшая ночь моей жизни стала темой для обсуждения всей школы. Если я и расскажу когда-нибудь о случившемся, то только после выпуска. Я хочу рассказать им правду, а не быть жалкой тупицей, которая ничего не помнит.
Я резко откинулась в сидении и уставилась в потолок машины.
«Сделай глубокий вдох, Эхо. Глубокий вдох».
Я абсолютно ничего не помню о той ночи. Правду знали лишь моя мать, папа и Эшли. Но с мамой мне запрещено общаться, а папа и Эшли верят словам терапевтов.
Что я вспомню, когда мой разум будет готов к правде.
Плевать. Это ведь не они лежат ночами в кровати, пытаясь понять, что случилось. Это не они просыпаются от собственных криков. Это не они задаются вопросом, не сходят ли они с ума.
Это не они чувствуют себя безнадёжно.
— Эхо… — Лила запнулась, сделала глубокий вдох и уставилась в лобовое стекло. Ой, сейчас последует что-то ужасное. Лила всегда была приверженцем зрительного контакта. — Ты никогда не думала, что, возможно, в этом есть и твоя вина?
Я дернулась и изо всех сил постаралась сдержать внутренний гнев.
— Что, прости?
— Знаю, тебе было тяжело прийти в себя после того, что случилось между тобой и мамой, но ты никогда не задумывалась, что, вернись ты в сентябре к нормальной жизни, люди бы, в конце концов, перестали обращать внимание? Я хочу сказать… ты, вроде как, стала отшельницей.
Гнев уступил обиде, а в моём горле зародился ком. Вот, что обо мне думала лучшая подруга? Что я трусиха? Неудачница?
— Да, я думала об этом. — Мне пришлось ненадолго замолчать, чтобы голос перестал дрожать. — Но чем больше я выходила в свет, тем больше люди говорили. Помнишь прошлогодние пробы в команду по танцам? Людям свойственно сплетничать о том, что они видят.
Она опустила голову.
— Помню.
— Зачем? Зачем ты сейчас подняла эту тему?
— Потому что ты начала стараться, Эхо. Ты наконец-то пришла на ланч. Ты начала общаться. Впервые с 10-го класса я увидела, что ты пытаешься, и мне страшно, что ты вновь вернёшься в свою раковину. — Она повернулась ко мне лицом, слегка подпрыгивая. — Не дай Ною себя спугнуть. Пошли со мной завтра на вечеринку Майкла Блэра.
Она совсем с ума сошла?
— Ни за что.
— Ну пошли, — заныла она. — Завтра же твой день рождения. Мы должны отпраздновать.
— Нет. — Я бы вообще предпочла забыть о существовании этого дня. Мама и Айрес всегда устраивали мне настоящий праздник. Без них…
Она хлопнула в ладоши и подпёрла ими подбородок.
— Пожалуйста? Пожа-а-алуйста? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста? Согласись сделать по-моему, а если не сработает, то, клянусь, я никогда больше не подниму эту тему. Кстати, я упоминала, что подслушала, как Эшли говорила твоему отцу о желании поужинать с тобой? В ресторане. Пафосном. С меню из пяти блюд. Одно маленькое «да», и я могу избавить тебя от этого.
Ужин для проклятых по пятницам и так внушал мне ужас. Ужин для проклятых в публичном месте — это негуманно. Я сделала еще один глубокий вдох. Лила пережила со мной всё: мамино безумие, развод родителей, смерть Айреса, а теперь и это. Она может пока не знать, но Лила вскоре получит свой подарок на день рождения.
— Ладно. — Она взвизгнула и захлопала в ладоши. А затем описала свои планы на следующий вечер в одном очень длинном предложении.
Может, Лила и Грейс были правы. Может, моя жизнь и могла бы вернуться к норме. Я могу прятать свои шрамы и ходить на вечеринки, просто не привлекать к себе внимания.
Ной никому не рассказал и, возможно, не станет этого делать.
Кроме того, до выпускного осталось всего четыре месяца, а после этого я смогу носить перчатки каждый день до конца своей жизни.
6 — Ной
Двадцать восемь тревожных дней прошло с момента, когда я был в этой скудно оформленной комнате в офисе соцслужб. Клоуны и слоники, нарисованные на стенах, должны были вызывать радость и позитив, но чем больше я на них смотрел, тем более зловещими они мне казались. Я сидел на холодном раскладном стуле, в руках у меня были два упакованных подарка. Нервничал ужасно. Мне не нужны были напоминания о том, как облажалась наша семья. Мои младшие братишки когда-то были моей тенью и целовали землю, по которой я ходил. Теперь я не уверен, что отношение Тайлера ко мне осталось прежним. Теперь я не уверен, помнит ли Тайлер нашу фамилию.
Я ждал их как тигр в клетке, готовый к прыжку. Соцработникам лучше привести моих братьев до того, как мои нервы не выдержат. По какой-то причине я вспомнил Эхо, и как она качала ногой взад-вперед. Должно быть, она нервничала ещё сильнее меня.
В голове раздаётся голос матери: «Ты всегда должен выглядеть презентабельно. Важно произвести хорошее впечатление». Я побрился, чего обычно не делал ежедневно. Мама с папой возненавидели бы мою прическу и малейший признак щетины на лице.
Помня о предпочтениях моей матери, я не отпускал волосы по бокам длиннее уровня ушей, но из чувства самосохранения я отрастил чёлку, не давая людям допуска к своим глазам.
Дверь открылась, и я моментально оказался на ногах. В комнату вбежал Джейкоб и врезался в меня. Он был мне уже по живот. Я кинул подарки на стол, опустился до его уровня и крепко обнял. Моё сердце дрогнуло. Господи, как же он вырос.
Мой соцработник, грузная негритянка лет пятидесяти, замерла в дверном проёме.
— Помни, никаких личных вопросов об их приёмных родителях. Я буду по другую сторону зеркальной стены.
Я сердито посмотрел на Кишу. Она ответила тем же и ушла. По крайней мере, ненависть была взаимной. После того, как я врезал своему первому приёмному отцу, система заклеймила меня эмоционально нестабильным и запретила видеться с братьями. Поскольку с другими семьями не было никаких вспышек гнева, и я «делал успехи», недавно мне вновь позволили видеться с ними, но лишь раз в месяц и под присмотром.
Джейкоб пробормотал, уткнувшись мне в плечо:
— Я скучал по тебе, Ной.
Я отодвинулся и посмотрел на своего восьмилетнего брата. У него были папины светлые волосы, голубые глаза и нос.