Читать интересную книгу Антидот. Противоядие от несчастливой жизни - Оливер Буркеман

Итак,

для стоиков понимание окружающего — единственное, что подвластно нашему контролю, и лишь его необходимо контролировать, чтобы быть счастливым; покой — в умении заменить неразумные суждения разумными.

А сосредоточение внимания на худшем из возможных исходов, то есть «провидение недоброго», часто является лучшим способом достичь этого — Сенека полагал, что иногда стоит даже намеренно пережить это «недоброе», чтобы усвоить, что оно не столь ужасно, как мы опасаемся.

Именно этот последний метод показался особенно привлекательным эксцентричному психотерапевту по имени Альберт Эллис, который больше, чем кто-либо еще, способствовал возвращению стоицизма на передний край современной психологии. Я встретился с ним в 2006 году, в последние месяцы его жизни, в тесной квартирке на Верхнем Манхэттене, располагавшейся прямо над учреждением, которое он с характерным пренебрежением к излишней скромности назвал Институтом Альберта Эллиса. Ему было 93 года, он давал интервью, не вставая с постели, а чтобы помочь справиться с сильной глухотой, на голове у него были массивные наушники, и по этой же причине меня попросили говорить в микрофон.

«Будда еще две с половиной тысячи лет назад сказал, — произнес он, потрясая пальцем, — что мы все на хрен звезданулись головой! Такими и остаемся». Честно говоря, если бы он не начал выражаться подобным образом с самого начала беседы, я чувствовал бы себя обделенным — Эллис был мастер сквернословить. Но я знал, что помимо этого, в нем есть много действительно незаурядного. Пару десятилетий назад американские психологи признали его вторым по влиятельности психотерапевтом после создателя гуманистической психологии Карла Роджерса[21], и что удивительно, перед Зигмундом Фрейдом, который оказался на третьем месте. Это выглядело особенно благородно со стороны американских психологов в свете мнения Эллиса о большей части современной психологической науки: он считал ее «говном собачьим».

Когда в 1950-х годах Эллис начинал выдвигать свои собственные взгляды на психологию, проникнутые оттенком стоицизма, они выглядели крайне спорно, расходясь и с позитивным мышлением адептов самопомощи, и с фрейдизмом, который доминировал в профессии. Несколько раз его освистывали на научных конференциях. Но сейчас, после изданных им пятидесяти книг (один типичный бестселлер назывался «Как упорно отказываться становиться несчастным по любым — именно по любым! — причинам»), он излучал удовлетворение своей интеллектуальной победой.

За несколько дней до этого я наблюдал, как Эллис проводит одну из своих знаменитых «Пятничных мастерских», на которых вытаскивает на сцену добровольцев из зала, чтобы публично отчитать несчастных для их же собственной пользы перед аудиторией психотерапевтов-стажеров и другой интересующейся публики. Первой из увиденных мной была участница, охваченная беспокойством: она никак не могла решиться бросить работу и переехать на другой конец страны к давнему ухажеру. Девушка была вовсе не в восторге от своей работы и хотела выйти замуж, но что, если он окажется неподходящей парой? «Может, он и окажется козлом, тогда разведешься! — кричал ей Эллис, с одной стороны, из-за своей глухоты, но, как я подозревал, еще и потому, что ему просто нравилось прикрикнуть. — Будет очень неприятно! Тебе наверняка будет грустно! Но никакого ужаса не будет, и ничего действительно страшного не произойдет».

Это различие между по-настоящему ужасным и просто неприятным развитием событий может показаться не более чем поверхностным упражнением в красноречии. Чтобы понять, почему это не так и почему это различие — сердцевина эллисовского понимания достоинств негативного мышления, следует обратиться к его молодости, проведенной в Питтсбурге в первой трети ХХ столетия. Мыслить, подобно стоику, юному Эллиса было жизненно необходимо. Он запомнил свою мать эгоцентричной и склонной к мелодраме, отец-коммивояжер редко появлялся в доме. В возрасте пяти лет у Эллиса обнаружились серьезные проблемы с почками, и большую часть своего детства он провел в больницах, очень редко навещаемый родителями. Будучи предоставлен самому себе, он погрузился в философские теории о смысле жизни и со временем прочитал «Письма стоика» Сенеки. Мысль стоиков о важности личного восприятия задела его за живое, и он понял, что может выковать настоящую стоическую мудрость из несчастливых обстоятельств собственной жизни. В итоге к 1932 году этот неуклюжий 18-летний юноша, раздираемый ужасом при одной мысли о разговоре с женщиной, уже неплохо разбирался в философии и психологии, чтобы попытаться решить свою проблему с застенчивостью с помощью практического стоицистского эксперимента. Одним прекрасным летним днем — тем летом Амелия Эрхарт[22] совершила одиночный перелет через Атлантику, а Уолт Дисней выпустил свой первый цветной мультфильм — Эллис зашел в Ботанический сад в Бронксе, неподалеку от своего дома в Нью-Йорке, чтобы начать воплощать в жизнь свою идею.

Эллис решил, что в течение месяца он неукоснительно будет выполнять следующее: сидеть на лавочке в парке и заводить невинные разговоры с каждой женщиной, которая сядет рядом. Это и был весь план. Целый месяц он сидел на одной лавочке и пытался заговорить со 130 женщинами. «Тридцать из них сразу же вставали и уходили, — вспоминал он годы спустя. — Но оставалась еще сотня экземпляров, чего вполне хватало для целей эксперимента. Впервые в жизни я заговаривал с ними — с каждой из них». Только в одном случае разговор соседей по скамейке зашел так далеко, что юноша и его собеседница решили встретиться еще раз — «но она так и не пришла». Стороннему наблюдателю результаты эксперимента могли показаться полным провалом, но Эллис, вероятно, расценил бы подобный вердикт как «говно собачье»: с его точки зрения, это был триумфальный успех.

То, что Эллис уловил в своих невысказанных представлениях относительно разговоров с женщинами и впоследствии перенес на предположения, которые лежат в основе всех случаев беспокойства и тревожности, носило абсолютистский характер. Другими словами, он не просто хотел быть менее застенчивым и хотел уметь разговаривать с женщинами. Скорее, он был абсолютно убежден, что нуждается в их одобрении. Позднее он придумает название для этой умственной привычки — «должнанизм»[23]. Мы возносим то, что хотели бы иметь, до уровня вещей, которые, как нам кажется, должны у нас быть. Мы считаем, что в определенных обстоятельствах должны выступить удачно или что другие люди должны относиться к нам хорошо. Поскольку нам кажется, что так и должно быть, происходит полная катастрофа, если случается иначе. Неудивительно, что мы так беспокоимся: ведь мы решили, что, если не достигнем поставленной цели, это будет не просто плохо, а очень плохо — абсолютно ужасно.

Короткие встречи в Ботаническом саду Бронкса продемонстрировали Эллису, что худший сценарий — отказ — вовсе не был полной катастрофой, как он себе представлял. «Никто не отхватил мне яйца перышком, никто не сблевал, не пустился наутек и не вызвал легавых», — вспоминал он. С точки зрения стоицизма было даже хорошо, что ни один из разговоров не закончился бурным романом: если бы ему удалось достичь такого впечатляющего результата, это могло бы незаметно укрепить иррациональное верование Эллиса в то, что не достичь его было бы ужасно. Это «стыдоборческое упражнение», как он впоследствии стал называть подобные мероприятия, было настоящим непосредственным «провидением недоброго».

Эллис любил повторять, что самое плохое в любом событии — как правило, преувеличенное представление о его ужасности. Чтобы изменить это представление, его следует сопоставить с действительностью,

и в реальности отказ женщин поддержать разговор был не более чем просто неприятен, но никак не ужасен. Позднее, в качестве практикующего психотерапевта, Эллис придумал другие «стыдоборческие» упражнения. Он отправлял своих клиентов на улицы Манхэттена с заданием подходить к прохожим с вопросом: «Извините, я только что из сумасшедшего дома — вы не подскажете, какой сейчас год?» Клиенты убеждались, что, если их принимают за психов, это не смертельно. Другое упражнение состояло в том, чтобы громким голосом объявлять названия станций во время поездки в нью-йоркском метро. Когда он рассказал мне об этом, я заметил, что на таком упражнении меня хватила бы кондрашка от смущения. Эллис ответил, что именно поэтому мне и надо его сделать.

Объяснять различие между ужасным и не самым желательным исходом событий стало главной задачей трудов Эллиса. Он дошел до утверждения о том, что, в сущности, ничто не может быть абсолютно ужасным, поскольку «если вы уверены, что нежелательное событие — ужасное или страшное, то в глубине души подразумеваете: оно плохо ровно настолько, насколько это вообще возможно». Однако, по его мнению, ничто не является стопроцентно плохим, поскольку всегда можно предположить вероятность худшего исхода. Даже если кого-то убили — «это очень плохо, но не на все сто процентов», ведь та же участь могла бы постичь и ваших близких, «а это было бы еще хуже. Если вас медленно запытывают до смерти, всегда есть возможность пытать вас еще медленнее». Эллис скрепя сердце согласился с тем, что все-таки одно событие может обоснованно считаться стопроцентно плохим: полная гибель абсолютно всего на планете. Но с оговоркой, что это «маловероятно в обозримом будущем».