Читать интересную книгу Че Гевара. Книга 2. Невесты Чиморте - Шаинян Карина Сергеевна

Добрые люди рассказали страннице, что эта высокая красавица — дочь священника, прозвище у нее — Гумилев, что слывет она ведьмой и силой одного взгляда привораживает мужчин. Так Мириам оказалась в доме Бекеле. Этой горбатой старухе с улыбкой святой и прозрачными глазами фанатика незачем было бояться симба, солдат, колдунов и наемников. От горбуньи исходила невидимая, но явственная и неодолимая сила. Кто-то хранил ее от всех бед. Абрахам Бекеле решил, что это Господь.

Он с благоговением принял храбрую женщину, которая в эти страшные времена не боялась путешествовать по святым местам, затерянным в джунглях, но у него не хватило духу расспрашивать странницу об увиденном в пути. Тихо бормотал приемник, настроенный на новостную станцию, — привычный, убаюкивающий звук, за которым терялся кровавый смысл сказанного. Маленький Текле, усаженный на высокий стульчик, болтал ногами и тихо дудел под нос. Выходили на охоту гекконы и замирали на краю круга света от лампы, желтого, словно бананы из собственного сада священника. Глупый мотылек метался вокруг огонька лампады, и по всему дому пахло ладаном и карри.

Абрахам Бекеле варил лучший кофе, привезенный с далекой родины, и слушал певучий рассказ странницы. Отливал перламутром мокрый козий сыр на блюде. Пар поднимался над тарелками; простые тушеные овощи благоухали, как самые изысканные блюда.

— Кто приготовил эту прекрасную пищу? — спросила Мириам. Она почти не чувствовала вкуса, она уже была далека от земных удовольствий, но ей требовалась зацепка. Любая зацепка.

— Моя дочь, — ответил Абрахам.

Еле заметный вздох, едва различимая складка между бровями — никто не заметил бы их; никто, кроме Горбатой Мириам. Ее охота, длящаяся больше полувека, подходила к концу; добыча была близко, и все чувства старухи обострились. Не подслеповатые глаза, не утративший тонкость слух — внутреннее чутье и опыт подсказали ей, что священник встревожен и расстроен, что он беспокоится за дочь и злится на нее. Это была брешь в защите, ведущая к вожделенной цели.

— С современными девушками прямо сладу нет, правда? — сочувственно проговорила Мириам. — Никакой скромности, никакого послушания… Открывают колени и руки, стригутся коротко, носят странные украшения… Смеются и разговаривают громко, виляют задом, поливают себя духами, слишком сладкие, слишком горячие…

Абрахам кивнул. Странница говорила и говорила — обо всем, что волновало вдовца последние годы; о том, как тяжело быть отцом взрослой дочери, о том, как трудно защитить ту, которая бежит от защиты… Странница говорила — о причудливых украшениях, что становятся девушкам дороже родителей; о замысловатых кулонах, которые меняют внешность и характер; о дьявольских предметах, которые порабощают своих владельцев — поколение за поколением… Абрахам кивал. Он впал в подобие транса — годами копившаяся тревога, тоска, усталость, отчаяние ослабили его разум, и ловкой старухе ничего не стоило заворожить его. Горбатая Мириам говорила и говорила, и уже приходилось ей поспешно стирать хищную улыбку, раскалывающую морщинистое лицо, — чтоб не заметил замороченный священник и не заподозрил зла.

Ноздри Абрахама подрагивали от праведного гнева, готового обрушиться на голову Марии.

— Я запру ее в доме, она больше не посмеет разгуливать по улицам! — воскликнул он, но Горбатой Мириам было нужно другое.

— Ваша дочь — хорошая девушка, скромная и добрая, — сладко прожурчала она. — Но злой дух, заключенный в кулоне, владеет ею. Отберите Обезьянку — и Мария снова станет покорной дочерью, достойной своего отца. Только спрячьте получше — злой дух не покинет бедняжку сразу, какое-то время она будет одержима желанием вернуть предмет…

— Но куда я его дену? — растерянно спросил Абрахам. — В моем доме трудно что-то спрятать, все хозяйство на Марии, она знает здесь каждый уголок.

— А вы отдайте кому-нибудь на хранение, — предложила Горбатая Мириам. — Достойному человеку, сильному духом и твердо верующему в нашего Господа. Душе такого человека дьявольская обезьяна не сможет причинить вреда.

Сказала — и замерла в ожидании, как кобра перед броском, как гепард в засаде… Абрахам мучительно сдвинул брови.

— Вы же знаете, как у нас в городе… Истинных христиан почти нет, а те, что есть, недостаточно стойки. Я не могу подтолкнуть чью-то слабую душу в ад… — он покачал головой и вдруг просветлел лицом. — Может быть, вы? Я вижу, вы женщина достойная…

Горбатая Мириам скромно поклонилась, и священник не заметил иступленного блеска в тусклых глазах.

— Неужели никого больше нет вокруг вас? — с деланым изумлением спросила она. Абрахам шумно вздохнул. — Ну раз так… — Она вдруг оживилась. — Я могла бы отнести проклятый кулон в святую обитель в джунглях. Там, под защитой самого Господа, никто не найдет его.

Абрахам просиял и сжал в своих огромных черных ладонях хрупкие руки Мириам, похожие на сморщенные птичьи лапки. Старуха со слащаво-скромной миной отвела горящие глаза.

— Сегодня же я заберу кулон у дочери и отдам его вам, — твердо сказал он.

Свистнул кнут, и на гладком плече Марии мгновенно вспух рубец. Девушка закричала от обжигающей боли и попятилась.

— Отдай дьявольский кулон этой достойной женщине и иди молиться, — приказал Абрахам.

— Папа, ты не в себе, — всхлипнула Мария. — Что случилось?

— Делай, как я тебе говорю, несчастная!

Мария снова попятилась, вытерла застилавшие глаза слезы. Только теперь она увидела, что в комнате они не одни: в углу за столом сидела с постным лицом горбатая старуха. Видимо, та самая достойная женщина… Абрахам шагнул к дочери, снова занося кнут, и Мария, вскрикнув, прикрыла голову локтем.

(…так красиво блестела на ладони. Мария почувствовала себя невообразимо счастливой. Она любовалась серебристой Обезьянкой и почти не слушала бабушку Фатин.

— Бойся горбатой женщины, — говорила она. — Когда-то я сумела спрятаться от нее и надеюсь, что она прекратила погоню, но как знать… Если однажды к тебе подойдет горбатая старуха — бойся ее, она пришла забрать Обезьянку. Ее зовут Мириам, и она упорна, зла и хитра… Будь настороже.

Не хвастайся предметом. Не носи открыто. Не используй без крайней надобности и не рассказывай о его свойствах отцу.

— Что ты, бабушка, конечно! — испуганно ответила Мария. Страшно было подумать о том, чтобы рассказать о таком отцу. Абрахам Бекеле даже слишком долгий взгляд на мужчину считал грехом…)

— Папа! — крикнула Мария. — Папа, эта женщина обманула тебя! Она просто хочет украсть кулон!

Горбатая Мириам поджала губы и скорбно покачала головой.

— Не смей клеветать! — проревел Абрахам. — Снимай…

Мария, закусив губу, ринулась на отца. В последний момент она поднырнула, скользнула под вновь поднятую руку. Краем глаза увидела, как встает, подается наперерез старуха, но медленно, мучительно медленно. Хлопнула дверь, и Мария выскочила на улицу. Абрахам бросился было следом, но остановился. Провел рукой по лицу, с недоумением взглянул на кнут, все еще зажатый в кулаке. В ушах звенело. Он с неприязнью покосился на странницу, которая вдруг показалась неприятной и даже опасной — куда только подевалась милая старушка, посвятившая себя Богу.

— Она вернется, — уверенно сказал Абрахам — скорее сам себе, чем Горбатой Мириам. — Куда ей идти? Здесь ее никто не примет, побоявшись оскорбить меня, а уходить из города — самоубийство. Мария очень скоро вернется.

Но он ошибался.

В «Пиццерии» было битком; пропахший пивом и табаком воздух гудел от множества голосов. Марию встретили радостным ревом. Она увернулась от чьих-то объятий, от потянувшихся к ней липких губ, огляделась. Конечно, все здесь уже пьяны, но Марии нужен был только один, инженер-бельгиец. В отличие от шумных кубинских летчиков, выпивающих каждый день, он страдал запоями — три-четыре раза в год, не чаще, но зато — шумно, безобразно, до драк, каталажки и галлюцинаций. Остальное время он оставался тих, трезв и приветлив; однако дома ему бы не обрадовались, и после ухода бельгийцев инженер предпочел остаться в Конго. Мария знала, что он совсем недавно вышел из запоя; знала также, что месье Поль когда-то слыл неплохим пилотом и что свое немаленькое наследство он промотал в рулетку. Этого было достаточно.