Читать интересную книгу Герои и чудеса средних веков - Жак Ле Гофф

Во Франции эволюцию мифа о седобородом императоре лучше всего понять, следуя, конечно же, за Робером Морисси. В XII веке Карл Великий появляется в «Псевдо-Турпине», династия Капетингов изо всех сил старается установить связь с мифическим королем и императором. Это redditus ad stirpem Karoli, возвращение к родству и преемственности с Карлом. Этот результат был достигнут при Филиппе-Августе. С одной стороны, король берет в жены Изабеллу из Эйно, дочь Бодуэна V, графа Фландрского, причисляющего себя к отпрыскам каролингской крови, а с другой, каноник церкви Святого Марсилия Эгидий Парижский в своей длинной поэме «Каролинус», написанной в 1195-1196 годах, призывает юного сына Филиппа- Августа, будущего Людовика VIII, брать за образец Карла Великого.

С XV по XX век Карл Великий переживает времена забвения, но никогда не исчезает из обихода совершенно, и его миф внезапно воскресает в самые разные периоды. Свидетельство того, как прекрасно помнит Карла Великого французское имагинарное, находим у поэта XV века Франсуа Вийоиа. Рефрен его баллады «Сеньоры прошлых дней» звучит так: «Но где же славный рыцарь Карл Великий?», а модный двор Филиппа Доброго, герцога Бургундского, вовсю зачитывается «Хрониками и завоеваниями Карла Великого». Наиболее сильный момент культа Карла Великого — это царствование Карла VIII (1483-1494), который выставлял себя новым Карлом Великим и, отправляясь в итальянские военные походы, заявлял, что великий Карл покровительствует ему. История гуманистической эпохи расцвечивает образ Карла Великого нюансами, тогда как предлагавшиеся французам исторические герои все больше — эта тенденция достигает кульминации в эстетике Революции — брались из Античности, а точнее — древнеримской Античности. Этьен Паскье в своих «Ученых записках о Франции» (1560) десакрализует Карла Великого. Классическая эпоха старательно и беспочвенно делает из Карла Великого абсолютиста, предвестника Короля-Солнца. Вольтер видит в Карле Великом антигероя и в мифологической системе французских королей заменяет его Генрихом IV.

Один из самых серьезных моментов воскресения Карла Великого — это, конечно, наполеоновское время. К этому причастен и сам Наполеон: он совершает путешествие в Аахен и проводит свою коронацию по образцу коронования Карла Великого, подчиняя церемонию папе, но сделав его роль еще меньше тем, что церемония происходит не в Риме, а в соборе Парижской Богоматери, а император французов сам возлагает себе на голову корону, которую Карл Великий, без сомнения, принял из рук Льва III. Романтики с воодушевлением ухватились за Карла Великого, и Виктор Гюго, открывая символику гробниц в мифологии героев, в «Эрнани» (1830) заставляет будущего Карла Пятого преклонить колени пред гробницей императора:

«Да, Карл Великий, ты!

О, так как ты решил, наперекор преградам,

Что мы сейчас должны стоять с тобою рядом,

Наполни грудь мою, из сумрака могил,

Величием своим, порывом гордых сил!

Дай мир постигнуть мне, но с зоркостью твоею.

Он мал, но я его коснуться все ж не смею.

Открой мне тайну жить, царить и побеждать!

Скажи, что лучше гнать врагов, чем их прощать!

Ведь так?

Когда уж нет тебя, Германии владыки, —

Скажи, возможно ль что свершить мне,

Карл Великий?»

(Перевод Вс. Рождественского)

Начиная со второй половины XIX века миф о Карле Великом почти умирает, за одним удивительным и значительным исключением: хоть Карл Великий уже и не святой покровитель всех школяров, зато теперь он стал их светским покровителем. Он посещает школы; он внимательный инспектор национального образования; это средневековый Жюль Ферри. Наконец, после Второй мировой войны Карл Великий возрождается вместе с европейским строительством. Пока историки бурно обсуждают вопрос, можно ли считать Карла Великого первым великим европейцем, сам Карл, которым не слишком интересуются ни кино, ни телевидение, становится символом франко-германского примирения и покровителем Европы. Оборотистый муниципалитет города Аахена учреждает после Второй мировой войны премию Карла Великого, которую присуждают как видным европейским деятелям — от Жана. Моне до Аденауэра и Роберта Шумана, так и великим европейцам с другой стороны «железного занавеса», например чеху Вацлаву Гавелу, поляку Геремеку и даже великим американцам, покровительствующим Европе, в частности Биллу Клинтону. Карл Великий — замечательный пример того, как бывали забыты и потом возрождались к жизни исторические герои, ставшие мифами, иллюстрация непрерывности истории имагинарного.

УКРЕПЛЕННЫЙ ЗАМОК, ИЛИ КРЕПОСТЬ

Замок, ставший мифом средневекового общества и европейской цивилизации, — это замок укрепленный, или крепость. Слово «крепость» вошло в употребление лишь в 1835 году, в процессе романтического возрождения средневекового имагинарного.

Еще со Средних веков его часто путают с дворцом, однако необходимо тщательно различать их как в истории реальной, так и в истории мифа. Дворец обладает двумя характерными особенностями, которые отличают его от укрепленного замка. Прежде всего, он — обиталище королевское или, по крайней мере, княжеское, тогда как в укрепленном замке живет простой сеньор, даже в том случае, если замки, подобно простым сеньорам, могли строить и короли, и из двух характерных функций замка — военной и жизнедеятельной — на дворец переходит главным образом вторая, тогда как первая остается характерной чертой крепости.

Крепость тесно связана с феодализмом, и ее часто повторяющийся образ в европейском имагинарном подтверждает, что феодальная эпоха и ее система с X века до французской революции были фундаментальной стратой европейских материальной культуры, социальных отношений и символики. В целом можно проследить медленную, но постоянную эволюцию укрепленного замка, от функции защищенной крепости до роли жилища. Крепость была тесно связана с военной активностью, и тем показательнее, что ее трансформация решительным образом вырастала из технической революции XIV — XV веков, когда появилась артиллерия. Стены крепости больше не могут устоять против пушек, и замок постепенно превращается в реликт, символ, в руины, вызывающие у многих ностальгию. Но если иметь в виду интересующий нас сейчас длительный период Средних веков, можно предложить хорошее определение укрепленного замка: это «жилая» крепость.

Сначала, в X — XII веках, крепость возникает в двух формах: в Северной Европе в виде башен и неприхотливых укрепленных жилищ, возведенных на природных или насыпных возвышенностях, — это крепость на холме; в Южной Европе такой ранний замок предпочитали возводить на природных возвышенностях или в гористых местностях, то есть на скалах. Вопреки тому, что иногда пишут, замки на холмах и на скалах строились вовсе не главным образом из дерева: с самого начала крепость возводится из камня и, как и собор, является свидетелем возвращения и возвышения камня в Средневековье. Вообще говоря, замок, как и монастырь, неотделим от окружающей его природы. Замок укоренил феодализм в самую почву. В этом его отличие от кафедрального собора, встроенного — хотя и в доминирующей роли — в глубь города и вступающего в отношения с природой лишь тогда, когда романтическое имагинарное, как мы уже видели, сравнивает его с лесом. В противоположность ему замок, даже при том, что в некоторых районах Европы он возводился прямо в городе, например в Нормандии (Кан), во Фландрии (Гент) и особенно часто в Италии, остается связанным с сельской местностью и еще теснее — с природой. Он представляет собой феодальное единство пространственной системы возводимого строения, как в реальности, так и в европейском имагинарном.

Развитие замков на холмах приводит в XI — XII веках к возведению крепостей, которые останутся в европейском имагинарном как визуальные образцы укрепленного замка. Это прежде всего главная башня — донжон (слово, произошедшее от dominionem, место, принадлежащее сеньору), и его этимология ясно указывает на то, чем был в своей основе укрепленный замок — центром управления. Право укрепления и, стало быть, возведения укрепленного замка было королевской прерогативой. Но в том и состоит одна из характерных черт феодализма — он лишал королевскую власть ее привилегий в пользу сеньоров. Кастеляны, которым замки сперва доверяли монархи, быстро становились их хозяевами. И когда пошел обратный процесс, когда короли и принцы принялись заново овладевать этими замками — это превратилось в длинный и знаменательный эпизод феодальной эпохи, наступивший после того периода, который Жорж Дюби назвал временем «независимых округов под управлением кастелянов», с начала XI до середины XII века. Герцоги Нормандские, короли Англии, графы Барселонские, короли Арагонские с легкостью отвоевывали власть над замками у их собственной аристократии, а вот борьба первых королей из династии Капетингов против кастелянов Иль-де-Франса в XI — XII веках была долгой и трудной.