— Тут же! — с какой-то гордостью ответил тот.
— Ну а дальше?
— Дальше… Хм. Дальше он обратился к нам, точных слов не помню, но смысл такой: «Солдаты, скоро мы пойдем на врага…». И повел… он повел нас в Италию трудной, но короткой дорогой, под пушками англичан. Зато вскоре мы были в Италии. И начали громить врага. Помню, это под Лоди. Надо было взять мост, который обстреливали австрийцы. Первое наступление отбито, второе — отбито. Тогда мы видим, что наш главнокомандующий лично пошел на врага. Я выскочил — и за ним. Бегу, а сам думаю: «Пойдут или нет за ним наши гренадеры?» Пошли! Да так пошли, что австрияки бежали от нас, оставив 15 пушек и кучу убитых и раненых. Вот тут я стал лейтенантом. Перед строем лично главнокомандующий вручил мне эти погоны.
Воспоминание заметно расстроило капитана. Он вновь прибег к подолу, чтобы вытереть глаза.
— Не будь ранен, ты бы с ним и дальше остался воевать? — осторожно спросил гость.
— А я не собираюсь его бросать. Подживут раны, и я снова в строй. Я благодарю Бога, что меня ранило в левую руку и оставило два главных пальца. Ружье могу держать! И я, как и все мы, солдаты, жизни не пожалеем за своего генерала!
Гостю все стало ясно, можно и прощаться. Он встал:
— Благодарю тебя, капитан, за твой рассказ. Желаю быстрейшего выздоровления. Прими и от меня небольшой подарок, — и он высыпал ему на кровать из своего кошелька сотни полторы ливров и протянул ему руку. Капитан с усилием поднялся и пожал ее. По этому пожатию гостю стало понятно, что мечта солдата сбудется.
Когда он вышел, дежуривший страж спросил:
— Ну, свиделись?
— Конечно! Спасибо!
— Заходи еще, дай Бог тебе здоровья.
— Зайду.
Уже сидя в кабриолете, он как бы подвел черту своему посещению, сделав главный для себя вывод: ставить надо на него.
На следующий же день министр иностранных дел Директории, то бишь Талейран, умнейший карьерист, начал действовать увереннее. Уверенно — это значит не идти напролом. Все обдумав, он все же начал с… Сийеса. Он пригласил его на тайную встречу. Они обсудили, кто первый может подняться против передачи власти Бонапарту. И пришли к выводу, что якобинцы. Не все они были уничтожены, а которые остались, создали Союз друзей свободы и равенства. Он насчитывал до 5000 человек и свыше 250 мандатов в обоих Советах. Это была еще сила. Сийес, подговорив Гойе и Мулена, обойдя Барраса, ликвидировал этот Союз. Первый шаг был сделан.
Теперь Шарль взялся за банкиров. Многих — кого посулами, кого угрозами — он заставил раскошелиться, а деньги пошли на подкуп. Но чем больше он встречался с людьми, тем сильнее убеждался в том, что не только он один так думает. Многие видели, что Баррас и Директория в целом скомпроментировали себя, что только Бонапарт в состоянии спасти Республику. Главной их целью было сделать этого решительного и твердого генерала главой Республики.
Двадцать четвертого вандельера генерал Бонапарт под рев торжествующего народа прибыл в Париж. Надо было видеть эту встречу. Десятки тысяч парижан за несколько лье от столицы встречали своего кумира. Они готовы были нести его карету на руках. В самом городе было настоящее светопреставление.
Назавтра Директория дала прием в его честь. Зал был набит битком. Представители Совета пятисот и Совета старейшин, приглашенные гости. Приезд кумира задерживался. Будь другой подобный случай, люди бы не стали ждать, а подняли бы такую «волну», что усидеть в зале было бы невозможно. А тут гробовая тишина.
— Генерал Бонапарт! — раздался чей-то голос.
Он вошел в зал с тыльной стороны. И по мере его подхода к сцене, где находилась Директория, зал вставал и бурно его приветствовал. Такого громкого, восторженного выражения своих чувств зал не слышал со дня падения Людовика XVI. Можно было подумать, что явился Спаситель мира. А он шел уверенно, с застывшим, непроницаемым лицом. Только изредка кивал то в одну, то в другую сторону.
Баррас спустился со сцены, чтобы поддержать героя, но тот легко и свободно поднялся наверх. Баррасу пришлось почти бегом подбежать к столику и, взяв саблю, встать перед Бонапартом.
— Дорогой и почтенный наш генерал, гордость Республики, победитель императоров и королей, — напыщенно начал речь Баррас.
Но Бонапарт тут же его поправил:
— Воюют полководцы, а те подписывают только капитуляции.
Зал засмеялся и дружно стал хлопать. Все поняли намек. Но Барраса трудно было сбить. Когда смолкла авация, он продолжил, бросив в адрес Бонапарта:
— При таких полководцах, как вы, — он слегка ему поклонился, — нам никогда не придется подписывать капитуляции.
— К тому же у нас нет королей, — эта реплика, сказанная вполголоса, но услышанная многими, принадлежала Шарлю.
Неизвестно, слышал ли Баррас ее или нет, но он продолжал воспевать заслуги стоявшего перед ним Бонапарта. А тот не то слушал его, глядя куда-то в сторону, не то о чем-то думал. Лицо его было серьезным. Он повернул к нему голову, когда тот заканчивал судя по интонации свою пылкую речь:
— Итак, Директория награждает вас этой… э… — он запнулся.
— Саблей, — кто-то шепнул сзади.
— Э… Этим оружием, — и вручил ему саблю.
Бонапарт принял ее, глаза радостно сверкнули. Он пробежался взглядом по ножнам, на мгновение застыл на рукояти, потом стал извлекать саблю наружу. По мере выдвижения она все сильнее сияла своим смертельным блеском. Наверное, в это мгновение ему слышался гром канонады, грозный лошадиный топот и яростный вой кавалеристов. Глаза его пожирали лезвие, на котором отражался отблеск свечей. Когда сабля целиком оказалась снаружи, он, сделав замысловатое движение, показал, что отлично владеет этим оружием. Затем прикоснулся к ней губами, осторожно, точно это была стеклянная реликвия, спрятал ее в ножны. Подойдя чуть ли ни на край сцены, глядя в зал, сказал:
— Клянусь, во имя величия Франции я не пожалею и собственной жизни.
Талейран, оказавшись рядом с Сийесом, шепнул ему на ухо:
— Готовьтесь, французы, умирать за Францию, если уж он не пожалеет своей жизни, о других и говорить нечего.
— Так зачем вы его… — Сийес не договорил.
— Пока Франции другого не дано, — поняв его, ответил Шарль.
Но собравшимся его слова понравились. Зал стоя долго, бурно и восторженно приветствовал его слова. Талейран, хлопая со всеми, опять не удержался, чтобы не шепнуть Сийесу:
— Предложи им, — он кивнул на зал, — избрать его первым консулом, они немедленно поднимут руки.
Тот согласно моргнул глазами.
По всему было видно, что эта первая военная награда, та обстановка, в которой проходило награждение, на всю жизнь врежутся в память Бонапарта. Этот подарок стал для него очень дорогим. А с такими не расстаются всю жизнь. Разве что в особых случаях.