никогда не вернется домой… Впрочем, я этого и не хочу.
– Точно?
– Клянусь тебе, Эрван. Пусть он остается там, где есть… Улисс – это мой сын. Вот почему это место не должно больше так называться. Бар получит имя, отражающее мою новую жизнь и новую жизнь моих детей. Моей семьи. Той, что состоит из Мило, Лу и Улисса…
Он дотронулся пальцем до губ, явно не до конца мне веря. После чего вскочил, причем так резко, что стул опрокинулся. Он не обратил на это внимания и ринулся за стойку. Начал рыться на книжных полках, и несколько бутылок закачалось. Цель его поисков была очевидна. Подойдя ко мне, брат посмотрел на меня твердо и непреклонно и швырнул на разделяющий нас столик книжку.
– Это означает, что чертова книга исчезнет отсюда? Не будет больше бередить тебе душу? Станет одной из многих?
Брат подстроил мне ловушку. Он был прав, проверяя мою решимость двигаться вперед. Слишком часто я убеждала себя, что готова к этому, а затем снова отступала. Хватит ли мне мужества на этот раз раскрыть старый томик, ответственный за мою любовь с первого взгляда и за имя моего старшего сына? Если я это сделаю, мой поступок докажет, что я и впрямь выздоровела, снова обрела себя и готова принять будущее. Не отрывая от брата таких же голубых, как у него, глаз, я сжала дрожащий кулак. Когда силы более-менее восстановились, я уверенно схватила свой экземпляр “Илиады” и “Одиссеи”. С дыханием я справилась без труда. Никакой взвинченности. Никакой боязни. Ни капли страха. Я пролистала пожелтевшие, с загнутыми уголками, затертые страницы книги, которую за семь с лишним лет не открывали ни разу. Она впервые вызвала мой восторг, когда мне было восемнадцать. Я восхищалась приключениями, о которых она повествует, невероятно человечными недостатками ее мифических персонажей, их гордыней, ревностью, хитростью, жестокостью. Описанными в ней эмоциями, проявлениями плотской любви и любви детей к родителям. Завораживающей меня мифологией. Всем, что она может поведать о нас, людях. Я улыбнулась, потрясенная новой встречей со словами, фразами, песнями, пришедшими к нам из Античности и тесно связанными с моим прошлым. Этой книге настала пора занять свое, принадлежащее ей по праву место в моем настоящем и будущем. С каждой секундой я поднималась на новый уровень безмятежности.
– Гомеру найдется место на полке в моей гостиной, – сообщила я брату, широко улыбаясь.
Установилась тишина, нарушаемая только звуками его дыхания, такого прерывистого, будто брат преодолел бегом несколько километров.
– Есть какие-то идеи насчет названия? – наконец спросил он севшим голосом.
– Думаю, найдутся. Вы все поучаствуете, никто не отвертится!
Дверь “Одиссеи” распахнулась, и появился мой первый “настоящий” клиент.
4
Эрин
Брат не мог сконцентрироваться на работе, и шумный звуковой фон “Одиссеи” был ни при чем. Обычно ему ничего не стоило сосредоточиться под звон чашек, стукающихся друг о друга, шипение кофеварки, выплевывающей напиток, тихую фоновую музыку, голоса завсегдатаев, через весь зал приветствующих друг друга. Они вызывали воспоминания о детстве и юности, когда мы в похожей обстановке готовили домашние задания. Но из-за моей новости воспоминания о прошлом лишились над ним власти. Уже больше часа он то и дело поднимал голову от экрана, сбрасывал звонки, искоса поглядывал на меня, а я отвечала ему немыми вопросами. Когда я обслуживала клиента и его столик попадался у меня на пути, он с трудом останавливал себя, чтобы не заговорить со мной. Ему было что сказать, о чем спросить. Он все еще нуждался в новом доказательстве моей решимости. Я догадывалась, что это за доказательство. Символа в форме смены названия ему было недостаточно, я знала это, я это чувствовала. И я была с ним согласна. Готова и на это тоже… Мне просто требовалось еще несколько минут, чтобы найти в себе силы подтвердить это вслух.
Неудивительно, что он пытался подвести меня к ключевому решению. Всякий раз, когда он подступался к этой проблеме, у нас едва не доходило до окончательного разрыва, хотя кровавых стычек мы, конечно, избегали. Несмотря на это, я всегда понимала, что его настойчивость продиктована заботой о моем благе.
Как только добровольное исчезновение моего мужа стало очевидным, Эрван по праву брата перепробовал все, чтобы вынудить меня забыть супруга, двигаться дальше, не ставить на паузу свою женскую жизнь. По его мнению, у меня не было никаких оснований ждать его, он этого не стоил, а я заслуживала лучшей жизни. Эрван был адвокатом, и через два года после исчезновения отца моих детей он объявил, что срок, установленный законом, прошел и я могу приступить к процедуре развода. Он, ясное дело, предложил мне юридическую помощь. У меня в ушах до сих пор звучат его доводы: у нас есть все свидетельства того, что он бросил семью, нужно подать судье ходатайство и тот направит отцу моих детей повестку. А поскольку его последний известный адрес был нашим домашним адресом, он эту повестку никогда не получит и, следовательно, не ответит на нее и не явится по вызову, после чего будет запущена процедура, которая возвратит мне свободу. Слушать эти холодные, прагматичные, лишенные эмоций юридические слова было нестерпимо. Тогда я была неспособна принять, что он никогда не вернется ко мне. Я была его женой, женой ушедшего, но я все еще принадлежала ему, а он принадлежал мне. И неважно, где он находится и что он с нами сделал. Я отказывалась разорвать последнюю материальную связь между ним и мной, и я ее защищала. Мне все еще было нужно оставаться той, кого он позвал замуж. Получалось, что Эрван ставит под вопрос единственную идентичность, за которую я цеплялась. Мой бедный брат не ожидал, что его предложение станет для меня причиной рецидива. В недели, которые за ним последовали, я снова погрузилась в бесконечную тоску, в череду рыданий и приступов негодования. Я пережевывала прошлое и лихорадочно листала наш свадебный альбом. Я рассматривала фотографии и гладила лицо мужчины, которого до сих пор любила, причем еще сильнее и вопреки всему.
Когда мы поженились, он казался таким счастливым, таким сияющим. Я была беременна Лу, желанным ребенком, которого он потребовал от меня, единственной из наших троих детей, зачатой сознательно. Несколькими месяцами раньше я, однако, собиралась с ним расстаться. Его вспышки раздражения, периоды мрачного и пугающего молчания, не прекращающиеся просьбы оставить Улисса с моими родителями и поездить по миру вдвоем и только вдвоем, все больше меня тяготили. Но сама мысль о моем уходе