Читать интересную книгу Кремлевский джентльмен и Одноклассники - Игорь Чубаха

Потом я обратил внимание, что в джипе сидит еще кто‑то. Женя объяснила, что привезла обещанного переводчика. Парня где‑то раздобыл голландский ученый Ван Хаартман, с которым мы подружились по переписке. Причем в письме своем профессор утверждал, что студент не только сможет переводить его лично, но знает двенадцать языков, включая языки горных районов северного Китая. Проверить это Ван Хаартман вряд ли мог мог, поскольку с грехом пополам говорит даже по – французски, а русский, к примеру, взялся учить за месяц до экспедиции. Предчувствуя лингвистические проблемы я попросил его найти переводчика.

Тот спокойно сидел в джипе, не делая никаких попыток выйти полюбоваться величественной картиной гор. Плавич сообщила, что всю дорогу этот длинноволосый парень уныло молчал, и не поддерживал беседу. Я объяснил Жене, что нельзя судить о людях по первому впечатлению, и гостеприимно распахнув дверь, пригласил нашего переводчика в страну гор, тайн, духовного совершенства, короче, в нашу экспедицию. Переводчик ловко спрыгнул на гравий и представился:

– Вадик Коровин.

Простое русское имя.

Тот же день. Позднее.

Проснулись рабочие. Их зовут Борис и Агей, оба бородатые, и в очках, настоящие геологи из романтических песен восьмидесятых. У Агея даже есть гитара, он ее сразу принялся настраивать. А мы с Борисом тоже не теряли времени, настраивали потенциометр, чтобы измерить электромагнитные поля в спокойной обстановке предгорья. Каждому научному эксперименту необходим отрицательный и положительный контроль, о чем зачастую забывают европейские и америкаские исследователи Шамбалы.

Вечером мы собрались в кружок у костра, и спели «Бригантину». Никто не курит. У Жени очень приятный грудной голос, а Вадик Коровин заснул.

21 октября.

Утром, пока еще все спят, мы с Борисом пробрались на заброшенную пограничную базу. Борис нес потенциометр, а я разыскал в красном уголке неплохую библиотеку. Чабаны появились позже, и пока Борис наблюдал за ними через пробоину в стене, я нашел то, что мне нужно – самоучитель голландского языка. Переводчик переводчиком, а приветствовать Ван Хаартмана, знаменитого востоковеда и специалиста по Куэн – Луню я хотел бы лично. Очень полезно, что в экспедиции окажется представитель университета Сорбонны, одного из старейших в Европе.

Заслонив пробоину в стене портретом Дзержинского, мы с Борисом измерили электромагнитное поле. Оно исчезающе мало. Неудивительно, после того, как в этом здании царила идеология примитивного марксистского материализма, отрицающего связь духовных верований прошлого с электромагнетизмом.

На обратном пути нас встретил Тойли. Верные мои читатели хорошо знают этого старика, знатока гор и обычаев, не раз выручавшего нашу экспедицию раньше. На этот раз Тойли поведет нас в самое сердце Куэнь – Луня, если ему позволят духи. Пока они ему позволяют. Знакомая тощая фигура, завернутая в засаленный халат, появилась на фоне неба, когда мы проползали по расщелине. Он помахал нам рукой, и указал на восток. Это означает, вопрос, на чем мы собираемся ехать. Вопрос важный, потому что дальше джипы не пройдут.

Никогда не мог понять, сколько лет Тойли.

Позднее.

У нас будут ослики. Я связался с Заксом по рации, и он сказал, что уже заказал шесть ослов по количеству участников экспедиции. Объявляя об этом, я показал ладонями уши над головой, и Плавич радостно зааплодировала. Потом погрустнела. Она, оказывается, где‑то прочитала, что по Куэнь – Луню принято путешествовать на мулах. Я сказал, что ослики это почти мулы, но она что‑то дуется.

Вадика Коровина у костра не оказалось, хотя уже одиннадцать часов. Я быстренько влез в его одноместную, оранжевую палатку и с ходу спросил по – голландски. Переводчик, оказывается, брился. И, услышав вопрос «сколько масла ты собьешь в своей ступке пестиком, если твоя корова не видела быка третий месяц?», так и застыл с намыленной щекой. Я повторил вопрос, придав голосу угрожающие ноты.

Я хорошо знаю это выражение в глазах нерадивого студента – как у собаки, все понимает, но не говорит. Приглядевшись к Вадику, я понял, что это и есть студент. Прислали какого‑то нестриженного вундеркинда из языкового. Такие люди в экспедициях не выживают.

Тут Вадик Коровин наконец‑то проглотил умственную жвачку и спросил:

– Это вы, Алишер Эдгарович, что ли по самоучителю Верховенского шпарите?

Я вытащил книжку из кармана штормовки. Действительно оказалось, «под редакцией профессора Верховенского, 1936 год».

– Вы понимаете, – сказал Владик Коровин, вытирая лицо бумажным полотенцем, – книжка конечно хорошая, но ей все‑таки восемьдесят лет в обед. И вот это выражение, которое вы сейчас произнесли, это не загадка, как вы может быть думаете, а довольно‑таки скабрезная идиома, которой голландские моряки выражали… Ну это неважно, что они выражали. Вы главное, не повторите этого при Ван Ханртмане, или его супруге.

Впечатляет. Я потряс руку студенту, и спросил его, где он учился, и откуда знает, что Ван Хаартман женат. Он промямлил что‑то вроде «Липецкий педагогический…». Неужели из Липецка посылают на стажировку в Сорбонну? Тогда у России есть будущее.

22 октября.

День осеннего равноденствия. Собственно говоря, эзотерически верно начать экспедицию именно сегодня в полдень, с поправкой на поясное время. Зная это, появился Тойли, все в том же халате, повязавший вокруг головы праздничную шелковую ленту. Но мы ждем Закса и Ван Хаартмана.

Женя Плавич сварила старику национальный памирский чай, зеленый, с солью и маслом, чем немало старика удивила. Со мной она все еще не разговаривает. Борис шьет упряжь, Коровин уединился в палатке и читает ноутбук. Я заметил, как Агей, выйдя из палатки с гитарой, машинально достал из кармана портсигар, но поймал мой взгляд и, не открывая, запихал его обратно. Бездействие губительно для исследовательской партии. Чабаны наблюдают за нами в бинокль.

23 октября.

Чтобы мобилизовать силы, я устроил показательные тренировки по пользованию рентгеновским аппаратом. Чтобы получить четкий фотоснимок гайморовой пазухи в обычных условиях требуется месячная подготовка, но Женя, Владик и Агей обучились за пару часов. Вот что значит прецизионная техника завода из подмосковной Ельни. Словно школьники они радовались, разглядывая изображения черепов друг друга, а потом захотели сфотографировать гайморовы пазухи старика Тойли. Тойли отбежал за ближайший валун, и снял с головы белую повязку. Я подозвал расшалившуюся молодежь и велел вечером прийти к костру, чтобы прослушать лекцию об уважении к местным обычаям.

Вечером того же дня.

Сегодня лучший день за время экспедиции. Мы помирились с Женей, она сказала, что такой лекции не слышала даже в МГУ. Сначала специально приглашенный к костру Тойли при помощи нашего переводчика объяснил, что фотографироваться в рентгеновском аппарате запрещают ему горные духи. Я предложил провести мозговой штурм, и выдвигать версии, предполагающие научное объяснение этого феномена. Борис сказал, что дело возможно в инфразвуке. Агей сказал, что его дед тоже отказывался делать флюорографию. Женя Плавич вспомнила Фрейда, и попыталась расспросить Тойли о его детских комплексах, но Владик Коровин расхохотался и переводить отказался, сославшись на то, что краснеет.

И тут выступил я. Я напомнил теорию, по которой функция гайморовых пазух в универсальном резонансе. Подобно тому, как звуковой резонанс создает особенности нашего голоса, электромагнитные резонансы способны даровать человеку то, что мы обычно называем аурой и паранормальными способностями. Современный человек утратил это умение, и не нуждаясь в нем, подвергает свои гайморовы пазухи любому риску, включая никотиновую интоксикацию. Но Тойли другой. Он вырос в этих горах, и до сих пор вольно или невольно несет в себе генетическую память духовных и физических практик, которыми обладали представители древней цивилизации.

Выслушав перевод моих слов, старик степенно кивнул, а потом поднялся и, подойдя к краю глубокого обрыва, устремил руку на запад и замер. Некоторое время царила тишина, только костер потрескивал. И вот издалека донесся приглушенный, но мощный гул. Медленно, но неуклонно он нарастал, потом по звездам скользнула огромная черная тень, и Женя Плавич сказала «Мамочки!», но тут же загорелись посадочные прожектора, и огромный двухвинтовой вертолет с эмблемой НАТО на борту безошибочно опустился в ста метрах от нашего лагеря.

По ярко освещенному трапу сошел мой большой друг, профессор Ван Хаартман, и его стройная, юная, черноглазая и молчаливая жена. Следом боец голландских ВВС вывел двух оседланных белоснежных мулов. Ван Хаартман, как я погляжу, обожает театральные эффекты. Старик Тойли, и без того истощенный духовным упражнением, побелел, как мел при виде боевой машины, и рухнул на руки Бориса и Агея.