Читать интересную книгу Земля и Небо (Часть 1) - Леонид Костомаров

С другой стороны, видал я его фуфлыжную помощь, есть еще на воле друганы, в обиду не дадут, не сдохну с голоду.

-- Жена где?

Совсем в душу лезет, а я, как завороженный, отвечаю, не могу его на место поставить.

Устал просто хорохориться, вышел весь.

-- Замуж... уканала...

Тут и говорить не о чем стало. Ну он, правда, на прощанье хоть одно доброе дело сделал.

-- Выходить на свободу лысым -- не дело, -- говорит, -- понятно, люди сторониться будут: зэк. Прическу оставим -- это раз. Второе: выпускать из изолятора не будем, не умрешь. А выпусти тебя сейчас... Знаю, соберетесь, вся отрицаловка, скопом, начнете проводины делать -- чифир трехлитровыми банками мутить и квасить...

Киваю: а как же.

-- Последнее: что у тебя с Сычовым? Скажи мне, и это будет последний твой разговор со мной здесь, следующий -- на воле. И здесь больше ни с кем ты не свидишься, они для тебя -- отрезанные ломти... С изолятора на свободу выйдешь.

Ишь куда гнет... Ну ладно, если так, все одно выхожу, и никого бы из этих рож не видеть...

-- Сычов, как пришел, таблетки обещал достать... -- говорю.

-- Наркоты?

Зацепился. И я не рад уже, что начал этот разговор. Киваю.

-- У него сестра... в Москве в аптеке работает. Ну, месяц прошел. А ничего. Коль не выполнил обещание -- значит, штраф, ну знаете... А тут этот парикмахер обчекрыжил меня... Думаю -- нарочно, сука... У нас с ним старые счеты.

-- Ясно, -- говорит, -- ну а с Сычова штраф снял?

-- Снял, конечно.

-- Иди... Что обещал, сделаю.

Посмотрим, товарищ Блаженный.

ЗОНА. МЕДВЕДЕВ

Вроде ко всему я здесь привык, но после этого разговора долго еще не мог прийти в себя. Иному покажется: что сложного -- сиди да чеши языком. А нет... Горький осадок от разговора остался, и сердце мое больное защемило. Вот, из-за Клячи не хватало второй инфаркт схватить... А с другой стороны, какая разница -- из-за Клячи или еще из-за кого. Раз уж вернулся, других здесь не будет... Готовь валидол...

НЕБО. ВОРОН

Зоны строгого режима имеют свою особую специфику. Если в зонах усиленного общего режима содержится контингент с первой судимостью и ЗК разграничиваются в зависимости от тяжести преступления, то здесь, на строгом режиме, их не разграничивают. Тут дело в том, что человек вновь вернулся в Зону. А почему? Есть ходоки, которые и по три, и по шесть, и по восемь раз сюда возвращаются. Это особый род людей. Для них воля -- отпуск в промежутках между работой в колонии.

По закону человеколюбия, которым жил Медведев-Блаженный, и к ним надо бы относиться без предубеждения, а просто терпеливо ждать, когда ж образумится человек.

Для одних такая пора наступает в тридцать пять, для других -- в шестьдесят. Неизбежно одно: каждый из этих людей век свой хочет закончить не в Зоне, а на воле. Потому и каждый раз, идя на обдуманное преступление, оценивает вор свое здоровье и лета... Не пришлось бы встретить смертушку у "хозяина". Желающих помереть в Зоне почти нет. Но вот с одним редкостным таким экземпляром и придется встретиться майору, с валидолом под языком.

ЗОНА. ОРЛОВ

Посреди кабинета замполита Рысина сидел старый зэк Кукушка.

У прожженного волка Зоны всегда была масса претензий к администрации. Но суть сегодняшних его обвинений была столь неожиданна, что растерявшийся замполит решил прибегнуть к помощи опытного Медведева, дабы выйти из неожиданного тупика.

-- Я такого не встречал, -- вздохнул замполит. -- Хоть уж не мальчик, всякое было в практике. Вы же знаете, я на Крайнем Севере служил...

-- Знаю... -- перебил словоохотливого политработника майор.

Замполит чуть обиделся, но, посмотрев на невозмутимого Кукушку, продолжил:

-- Не хочет освобождаться...

Медведев удивленно глянул на старика. Тот утвердительно кивнул.

-- Шестьдесят четыре года, девять судимостей...

Майор присвистнул.

-- Родственников нет. На свободу через три дня. Плачет, -- докладывал замполит, -- последний срок отсидел звонком -- десять лет. Грозится, если насильно будем освобождать, что-нибудь натворит...

-- Вспомнил я вас, -- сказал задумчиво майор и печально улыбнулся. -- Я вас уже освобождал когда-то. На предыдущем сроке вы, между прочим, рвались на поселение.

-- Рвался... тогда. Но вы ж бортанули... -- мрачно бросил Кукушка.

-- Не мы, а медкомиссия вас завернула, -- мягко напомнил майор.

-- А теперь мне там уже делать нечего, я ж рассказал об еще одном деле, что на мне висит. Явка с повинной.

Майор посмотрел на замполита, тот вздохнул.

-- Да липа все эти явки... с повинной. Не подтверждаются, уже третья. Наговаривает просто на себя.

Кукушка, шаркнув рукой по седому ежику на голове, заныл:

-- Вот бля...

-- Без бля! -- осадил его замполит.

-- ...всю жизнь, -- не слыша его, запричитал старикан, -- был в несознанке, а тут как начал открывать масти, в трепе вините! Не подтверждается!.. Ну конечно, менты на других мой магазин повесили и балде-е-еют. Кроме тех ребят, что за меня кичманят срок безвинно... Ничё-о, на вас управа тоже есть... Как это так: иду на сознанку, а не подтверждается?! На хрен вообще тогда свечусь? А?! Шесть краж у меня еще есть, два магазина ломанул -- отвечаю! Где ж советска власть?!

Офицеры смотрели на этот дешевый спектакль с изумлением и жалостью.

-- Кукушка... -- тихо сказал майор. -- Успокойтесь. Очень смешно все это, поверьте. Если бы не ваши седины... Лучше скажите по правде, почему на свободу не хотите? Может, боитесь кого-нибудь? Давайте по душам.

Кукушка мелко заморгал, лицо обрезалось морщинами, вздохнул и с надсадом махнул старческой ладонью:

-- Никого я не боюсь. Но подумайте: ни дома, ни семьи у меня, а ведь шестьдесят четыре шваркнуло. Случись, захвораю... или вглухую ласты заверну? Куда, в ментовку за помощью грести?

-- Ну что вы все на милицию? Что, людей вокруг вас не будет?

-- Будут люди. Только кому выпотрошенный в Зоне зэк нужон? Одни проблемы. Нет, гражданин начальник, не могу я идти туда. Боюсь...

-- А здесь? Это же...

-- Это -- все нормально, -- перебил майора Кукушка. -- Жратва есть, славу Богу, и плацкарта в бараке, и простынухи чисто нам стирают, и банька гуртовая с парком. Такого догляду нигде не будет.

Офицеры переглянулись.

-- Не выпихивайте из казенки меня... -- взмолился Кукушка, на глазах заблестели слезы, он утирал их скрюченной ладошкой и не стеснялся. -- Летом вот сторожем запрягусь в промзоне, шелестуха упадет в ксивник на мой счет... За хавалку вычитают, как у инвалида, мелочь...

-- Деньги все ж у вас есть, устроитесь... -- предложил несмело замполит.

-- Ну и чё я с этими гумажками? Ни кола ни двора. В общагу хилять? Там пьянь... Нет, начальнички... Пенсион не положен, да если и добьюсь, стажа-то нет. С гулькин нос она, двенадцать тугриков, что мне на нее? -- настроение Кукушки менялось ежеминутно, он уже стал серчать на вольтанутых офицеров, не желавших понять элементарной арифметики.

-- Не знаю... -- развел руками замполит. -- Куда ж я вас дену? Госхарчи проедать не положено...

-- Да какие харчи, я на свои буду гулять! -- обрадованно сообщил Кукушка. -- Ничего ж не прошу. Да, не был я на войне, но сколь за это время лесу покрушил, вот этими лапками, домов сколь понастроил. Неужто мне за это не положена старость кайфовая?

-- Попробуем помочь, -- задумчиво сказал Медведев, разглядывая старика. -- Но не обещаю.

-- Если выпустят -- смотрите! -- разошелся зэк. -- Берете ответственность на себя! Убью кого-нибудь -- и баста! -- грозно закончил он. -- Знайте: замочу!

-- Даже если не пристроим вас на воле, все равно придется вас освободить, -- спокойно заметил майор, пропустив мимо ушей угрозы. -- Закон есть закон.

ЗОНА. ОРЛОВ

На шестидесятилетие кто-то угостил старика, и Кукушка важно ходил вразвалку по зоне, куролесил в бараках, распевая песни своей молодости. Гоголем шарахался. Ржали зэки, улыбались офицеры при виде пьяного дуралея.

Тех, кому за шестьдесят, в изолятор уже не сажают, но больно уж вызывающ был Кукушка. Посадили, но выпустили на восемь суток раньше.

Он вышел тихий и покорный и впервые осознал, что никогда в его жизни не будет больше праздников, а юбилей -- лишь пьяный кураж, и был он шутом гороховым.

И тогда впервые задумался старик Кукушка о смерти. Она однажды придет, и никому ты не будешь нужен и станешь помирать, как подыхают одинокие туберкулезники в своих зараженных бараках: в слезах, нечистотах и полном забвении.

Мысль эта не отпускала уже три года, и потому он более всего теперь боялся воли, где он будет совершенно один в мире людей.

НЕБО. ВОРОН

Дедка я этого помню, как же. Сталкивался с ним уж сколько десятков лет, и все это время он с достаточным оптимизмом нес, как ему казалось, единственно верную жизненную повинность -- сидеть в Зоне. Почему он считал это геройством -- непонятно. Годы сложились в десятилетия, сроки -- в жизнь, единственную...

Знал я, что вспоминал этот старый человек себя молодым, когда он был любим красивой и рослой напарницей по воровскому промыслу. Ничего не жалел для нее тогда жгучий брюнет Кукушка, имевший воровской стаж и неистребимое желание жизненного куража. Вдвоем воровали, вдвоем кутили -- сидеть срок пошел он. Не обижался, нес свою ношу, помня о своей крутобедрой крале. Выйдя, уж не нашел ее. Были другие, и были вновь воровские приключения и скорые посадки -- время рваное, быстрое, и долго с ворами не разбирались. Но он всегда сидел за дело, чем гордился и воспринимал как должное. Только выходил вновь, и некому было похвастаться на воле, какой он правильный вор. Другие люди вовлекали в другие дела, и вновь -- этап, тюрьма, Зона. По-другому жить не мог да и не интересовался иной жизнью, полагая ее скучной и пригодной лишь для людей, плывущих дерьмом по течению.