Читать интересную книгу РАЗБОЙНИК ШМАЯ - Григорий Полянкер

– Чем ты, дурень, занимаешься? Нашел время прихорашиваться! Больше тебе думать не о чем? Или это ты для той бабенки, что на карточке?

– Хацкель, не смей так говорить! Это честная женщина. Ты ей и в подметки не годишься!

– Тише, не кричи, не трогал я ее, – оправдывался Хацкель. – Чего ты на меня накинулся? Ты не забывай, Шмая, что женщин везде не занимать стать, а верного друга…

– У тебя, брат, мозги набекрень, – сурово поглядывая, сказал Шмая. – Тебе ничего показывать нельзя. Я как посмотрю на нее, душа болит…

Заболтались приятели и не заметили, как в это время кляча богу душу отдала. Извозчик поднял крик, начал звать Шмаю, но кровельщик был занят бритьем и махнул рукой:

– Хацкель, дай ей спокойно издохнуть. Не мучь ты ее.

Извозчик постоял ещё несколько минут, опустив руки, потом подошел к завалинке и, глубоко опечаленный, сел рядом с Шмаей.

– Не тужи, братец! – Шмая побрился, и лицо его приняло обычный вид. Оно, правда, отощало и вытянулось, но глаза по- прежнему блестели, а усы были лихо подкручены.

– Эге, Шмая, да ведь ты прямо-таки красавец, за тобой все девушки бегать будут…

– Сейчас и ты, Хацкель, у меня побреешься! Ведь ты ещё молодой человек, а посмотришь на твою бороду, можно подумать, что старая калоша…

– Не морочь мне голову. Я сам бриться не умею.

– Конечно, ты ведь служил в обозе. Какой это солдат, если он бриться не умеет? А на фронте за нами парикмахеры, что ли, ходили? Ну, давай физиономию, побрею тебя на дорогу.

– Что за дорога? Рехнулся ты, что ли? Разве можно так вот бросить все?

– Ничего, Хацкель, твоих дворцов здесь никто не захватит, а твои сахарные заводы как-нибудь и без тебя обойдутся. Надо найти свое место в жизни, нельзя в такое время сидеть сложа руки.

– Не понимаю я тебя, Шмая, как это можно бросить дом, землю, на которой всю жизнь прожил?

– Мой дом теперь, братец, – вся Россия! Где хотим, можем жить, и никто нам слова дурного не скажет. Мы честно бились за этот дом, кровь проливали. И, видать, ещё придется воевать за свободу. А кроме того, мы теперь люди вольные, без жен, без детей,- терять нам нечего…

– А мне это не нужно. Мне бы денег раздобыть. Бог даст, крепким хозяйством обзаведусь. Я и без свободы проживу.

– Дурень… Мелкая душа!…

Шмая, насвистывая, начал намыливать рыжую бороду Хацкеля.

– В чем дело, Шмая, таким я тебе не нравлюсь?

– Да, стыдно! Идем мы, Хацкель, туда, где уже установилась советская власть. А к народной власти надо прийти по-праздничному. Понимаешь?

День прошел. К вечеру морозец затянул ледком лужи, похолодало. Ещё солнце не село, а Хацкель и Шмая уже лежали на полу, накрывшись старыми сенниками, и сладко спали.

Глубокой ночью Хацкель проснулся и стал будить товарища:

– Шмая, спишь?

– Сплю. А что такое?

– Ох, и сон я видел.

– Какой сон?

– Ох, не спрашивай! Она, она приснилась, та, что у тебя на карточке! Ну и краля! Откуда ты такую взял?

– Спи, спи, вот ещё пристал. Говорил же я тебе, что в глаза ее не видал. Это товарища моего жена, Корсунского. В одной роте с ним служили, из одного котелка хлебали, понимаешь?

– Понимаю, конечно, – неопределенно проговорил Хацкель.

– Шмая молчал.

– Шмая, а ты обещал рассказать, откуда у тебя эта карточка.

Шмая закурил и заговорил, с трудом подбирая слова:

– Друга у меня на фронте убили, такой души человека я ещё не встречал, да и вряд ли встречу. Звали его Иосиф Корсунский. Перед смертью он сказал мне, что в Таврии, возле Ингульца, живет его жена Рейзл с двумя ребятишками, Батрачит у кулаков. И ещё Иосиф успел попросить, чтобы я разыскал Рейзл. Умер Иосиф на моих руках. С тех пор и ходит со мной по свету фотография вдовы друга и несколько стертых листочков из ее писем. А адреса я ее не знаю…

Шмая поднялся. Он молчал. Воспоминание о друге и незнакомой женщине взволновало его.

Поев, Шмая надел старую, дырявую шинель, надвинул на самые уши солдатскую шапку, взял на плечи ранец и посмотрел на товарища.

– Что-то ты больно долго собираешься, словно богатей на тот свет. Давай скорее! – сказал кровельщик.

– Не торопись! Никуда мы не опоздаем! Никто нас не ждет, – ответил Хацкель, натягивая овчинный тулуп. – В далекий путь отправляемся, а ты и подумать не даешь…

– А что тут раздумывать? Уж я столько времени думал… Мир перед нами открыт…

– Плевать ему на нас…

– Ты так про мир не говори, Хацкель!

– Чего стоит мир, если извозчик должен ходить пешком, а кровельщику негде крышу починить?

– Нам надо идти к советской власти. Судя по тому, что я о ней слышал, мы ей сродни. Ну, братец, шагай!

Они двинулись по подмерзшей земле. Под ногами хрустели льдышки. И хоть дорогу перебежала перепуганная бездомная кошка, и Хацкель покачал головой в знак того, что это нехорошая примета и лучше бы отложить путешествие, разбойник Шмая весело воскликнул:

– Чепуха! А ну, Хацкель, как ты, бывало, своим лошадкам говорил, когда в гору поднимались: «Айда, погибель на врагов наших!»

БЕЗ РУЛЯ И БЕЗ ВЕТРИЛ

Вечерние тучи уже ползли над высокими домами и церковными куполами, когда к деревянному киевскому вокзалу, похожему на бесконечно длинный сарай, подошел эшелон, составленный из красных и зеленых вагонов.

Замерзшие, посиневшие, сидели на крыше вагона наши путешественники – разбойник Шмая и извозчик Хацкель. Они держались окоченевшими пальцами за дымовую трубу. На крышах вагонов была такая теснота, что они могли считать себя счастливчиками – ведь им удалось захватить местечко поближе к дымовой трубе. И теперь, когда поезд остановился и пассажиры двинулись к вокзалу, они с трудом оторвались от трубы и слезли на перрон.

– Ну, Шмая, возблагодарим господа.

– А я полагаю, что можно бы перекурить.

– Куда ж это мы попали? В самый Киев?

– А куда же ещё?

– Вокзал тут что-то здорово на сарай смахивает.

– А тебе большое дело! Пошли скорее! Надо согреться…

С толпой их внесло в вокзал.

Извозчик был прав. Длинный с низким потолком зал и в самом деле был похож на огромное, запущенное стойло, в которое загнали немыслимое количество беженцев, бездомных, солдат на костылях, потрепанных бар и полинявших офицеров.

– Ну, Хацкель, живем! Ура! – сказал разбойник Шмая, когда их обоих прижали лицом к влажной, отпотевшей стене. – Раз мы благополучно доехали, значит, суждено нам ещё пожить! На что мы можем пожаловаться? С войны мы вернулись, дома наши сожгли, от жен и детей нас освободили, возят бесплатно – чего ещё нам не хватает?

– Ты, конечно, прав, Шмая. Однако давай выберемся из этого рая, мы здесь задохнемся. Но только куда идти?

– Как это – куда? В город.

– Надо бы разузнать, какая власть сейчас в городе. Погляди-ка, вон тот с погонами, а у этого красная фуражка на голове. Там какой-то казак бушует, а здесь мешочники лежат, в углу и вовсе какая-то женщина рожает… Вот и добейся тут толку, узнай, кто здесь верховодит?

– Сам видишь, корабль без руля, – ответил Шмая и стал проталкиваться к выходу.

С большим трудом наши друзья вырвались на свежий воздух, и присели на широких ступенях. Надо было придумать, что делать дальше.

Куда девались золотые кресты и пузатые церкви, высокие дома и гористые улицы? Все потонуло в ночной тьме. И только от высоких окон ложится желтый отсвет на тротуары. Люди здесь не ходят, а бегут, тени проносятся и исчезают. Прохожие заглядывают вам в лицо, и каждый опасается, что вы собираетесь его раздеть, ограбить, зарезать. Время от времени с шумом проносится фаэтон с пьяными пассажирами, пассажиры поют, кричат, играют на гармошках…

Наши путешественники идут по темным улицам, а Хацкель с завистью провожает взглядом фаэтоны.

– Столпотворение! – задумчиво произносит Шмая.

– Эх, братец! – отвечает Хацкель. – Попадись мне такой вот фаэтончик с парой добрых лошадок, так я бы в этом столпотворении мешок денег нагреб! Большой дом купил бы. Теперь все купишь за бесценок.

– Противно слушать… Что ты за человек, не пойму!

Где-то слышится стрельба. Они прижимаются на минуту к стене и молча идут дальше. Под ногами поскрипывает снежок, скользко.

– Ну, Хацкель, как тебе нравится городишко?

– Мне все нравится, кроме одного…

– Например, что же тебе не нравится?

– Не нравится мне, что я не знаю, где мы переночуем. У меня уже сил нет идти.

– Ничего! Город велик…

– По мне, – отвечал Хацкель,- город мог бы быть и поменьше, – было бы где голову приклонить.

На широкой улице они остановились возле пятиэтажного погоревшего дома без дверей и окон. На тротуаре валялись поломанные столы, стулья и шкафы, загораживавшие вход. С минуту Шмая и Хацкель стояли и смотрели, а когда двинулись дальше, снова послышалась стрельба, и по мостовой пронеслось несколько разгоряченных всадников-казаков. Шмая, схватив Хацкеля за руку, втащил его в покинутый дом. В кромешной тьме они поднялись на верхний этаж и остановились возле комнаты, которая каким-то чудом уцелела.