Читать интересную книгу Он убил меня под Луанг-Прабангом - Юлиан Семенов

- Я боюсь, когда одна.

- А со мной не страшно?

- Нет. Страшно ведь только первым.

- Верно, - согласился Степанов.

- Только вы никому не говорите про то, что трогали "табу".

- Ладно.

- Пошли к хижине.

- Пошли.

- Этот попугай умеет гадать.

- Ну?

- Да. Возьмите какую-нибудь палочку и нарисуйте череп и цветок. Вот здесь, тут хорошая земля.

- Зачем?

- Птица ответит, что вас ждет.

Степанов послушно нарисовал щепочкой на холодной земле, влажной от росы, череп и цветок. Кемлонг опустила попугая на землю и, став перед ним на колени, шепнула:

- Что его ждет, птица? Ну, покажи!

Попугай прокричал что-то пронзительное и долго щелкал клювом - будто подавился. Потом он поджал левую лапу и ткнул своим клювом в цветок, нарисованный Степановым.

- Вас ждет долгая жизнь, - сказала Кемлонг, - видите, он указал на цветение.

- А если б указал на череп?

- О, это очень плохо, - сказала Кемлонг. - Хотя, - она тихо засмеялась, - я бы соврала вам; я бы сказала, что череп по нашим обычаям означает долгую-долгую жизнь, а цветок - это символ прощания и смерти.

- Спроси попугая про любовь...

- Я могу ответить сама.

- Ты знаешь, что такое любовь?

- Конечно.

- Так что же такое любовь?

Кемлонг ответила:

- Любовь - это любовь.

Когда они спускались по тропинке, она сказала:

- Сейчас очень важный год.

- Почему?

- Он двенадцатый. Это год Солнца. Он будет или очень хорошим, или страшным и плохим. Наши старики считают, что в дне двенадцать часов, в году двенадцать месяцев, в цикле двенадцать лет.

- В каком цикле?

- А я не знаю. Они говорят, что сейчас - год цикла, год Солнца. В этом году все звезды зеленые, видите? - она посмотрела на небо, остановившись. - А в остальные годы звезды синие и кажутся маленькими. А во-он та звезда - моя. Я родилась под ней и всегда смотрю на нее перед тем, как лечь спать. Здесь идите осторожней - по жердочке: тут болото.

- Где?

- Давайте руку.

Она повернулась к нему и сказала:

- У вас в глазах отражается моя звезда.

Второй раз Степанов встретился с Эдом в пустыне, километрах в ста от Басры. Там, среди барханов, стоял стеклянный дом странной конструкции. Сюда антрепренер привез немецких танцовщиц, и каждую ночь наряд автоматчиков сдерживал толпу, стекавшуюся на эти танцевальные представления. Возле здания стояли машины. Там стояли самые роскошные машины: "крайслеры", "рольс-ройсы", реже - бело-красные "импалы" и совсем редко голубые "форды". Поодаль, возле двух пальм, стояли верблюды, охраняемые вооруженными людьми в белых одеждах, - это приезжали богатые кочевники, вожди племен.

Именно здесь шейх - владелец крупнейших нефтяных скважин - назначил встречу американскому, русскому и цейлонскому журналистам. Цейлонец заболел и на встречу не приехал. Поэтому за маленьким столиком, в ложе, нависшей прямо над стеклянной сценой, где танцевали немки, шейх, одетый в традиционный белый бурнус, беседовал с Эдом и Степановым. Он был еще совсем молодым человеком, видимо, очень кокетливым: отвечая на вопросы, он то и дело поглядывал на свое отражение в огромном - во всю стену зеркале. Говорил он, путая английские, французские и арабские слова. Внизу толстенькая немочка с добродетельным лицом Маргариты исполняла танец живота. Кочевники, которых впускали за огромные деньги вниз, на кресла вокруг сцены, сверлили огненными глазами пухлый живот немки, цокали языками и громко аплодировали, когда танцовщица делала мостик.

- О какой свободе вы говорите? - разглагольствовал шейх. - Посмотрите на мой народ. Они приезжают сюда, за границу, смотреть танец живота, но попробовал бы я разрешить этот танец у нас дома - они бы меня растерзали! Это ж безнравственно - дома! И так упоительно - за границей! Народ темен и полон предрассудков - и этому народу сейчас дать полную свободу? Свобода, дарованная народу, не готовому к свободе, оборачивается кровью.

- Может быть, - спросил Степанов, - народ стоило бы готовить к свободе?

- Посоветуйте, как это делать? - улыбнулся шейх с грустной снисходительностью. - Дать сейчас свободу моему народу - значит отбросить его назад на десятилетия. Свободой воспользуются честолюбивые реакционеры, для которых все зло мира сконцентрировано в стриптизе, ночных барах, где появляются женщины с открытым лицом, и в мужчинах, которые носят европейские костюмы и бреют бороду. Пусть уж лучше меня называют махровым реакционером: я взял на себя тяжкое бремя привести народ к демократии через эволюцию, - шейх снова взглянул на себя в зеркало, - и пусть эту эволюцию охраняет тайная полиция. Ничего, мне это простится в будущем.

Шейх уехал, а Степанов и Эд спустились вниз, в зал.

- Как вам понравился шейх? - спросил Степанов.

- Он интересно думает.

- По-вашему, он думает? Очень люблю думающих людей. На этой земле вообще, по-моему, перестают думать: чем больше люди научились делать, тем они меньше стали думать.

Эд записал слова Степанова в книжечку и заметил:

- Он верно сказал: "Мои люди больше всего ненавидят то, что любят в глубине души".

- Когда монарху нечего сказать - он сыплет афоризмами и цитатами.

- Вы предвзято к нему относитесь. Он ищущий человек.

- Что он ищет? - поморщился Степанов. - Бросьте вы, Эд. Как только он начнет искать, его сразу же спросят: "Почему вы берете себе, ваше величество, восемьдесят три процента прибыли от нефти, а государству оставляете семнадцать?" Что он тогда ответит, хотел бы я знать? Вы были в его княжестве?

- Я туда еду.

- Ну так посмотрите вокруг себя повнимательнее: он не разрешил ввезти партию транзисторных приемников, он боится информации, а информации боятся только тираны. Если раньше уровень национальной культуры определялся количеством потребляемого мыла, то сейчас этот уровень определяется количеством радиоприемников, находящихся в пользовании у народа, и ценой на них в магазинах. Он покупает у вас только ковбойские фильмы, а Крамера, Феллини и Эйзенштейна он запрещает к прокату. Он посадил в тюрьмы двадцать молодых парней за то, что они обратились к нему с просьбой дать им иностранные паспорта: они хотели поехать учиться в институт Лумумбы.

- Вы надели на глаза шоры, - сказал Эд, - шейх против вас, поэтому вы не хотите видеть в нем ничего хорошего.

- Бросьте, Эд, - поморщился Степанов, - если вы работаете на людей, которым выгоден этот парень в бурнусе, со мной-то зачем так? Мы ж с вами коллеги, у нас может быть свое мнение о происходящем. Пишите что хотите, это ваше личное дело, но зачем прислуживать в разговоре со мной?

Эд сказал:

- Что это у вас за интонация евангелического пастора? Слушать проповеди можно и дома, для этого существует жена!

Степанов перебил его:

- Как Сара?

Стюарт досадливо махнул рукой и подумал: "Русский прав. Я ничего не смогу написать, если не заставлю себя поверить в истинность того, о чем я пишу. Он верно сказал - зачем сейчас-то прислуживать? Впрочем, с большим наслаждением я бы поступил наоборот: я бы в очерках ругал этого кретина с чалмой, а в разговоре хвалил - писателя судят по словам написанным, а не произнесенным".

- Возьмем танцорку? - предложил он и поманил немочку, сидевшую неподалеку: после своего номера она пила кофе. - Меня возбуждает доступность, - пояснил он. - Вас - нет?

Немочка улыбнулась и подсела к их столику.

- Давно здесь, козочка? - спросил Эд.

- У меня контракт на год.

- Хорошо платят?

- Хорошо...

- А эти? - Эд кивнул головой на богатых кочевников, сидевших возле сцены.

Немочка сделала большие глаза, покачала головой и приложила палец к губам.

- Зачем вам это? - спросил Стюарт.

- Мой жених - шофер в Гамбурге. Я скоро вернусь, и мы поженимся. Мы не могли раньше пожениться: плодить нищих? Когда я вернусь, мы сможем обеспечить нашу семью.

Тогда Стюарт в первый раз - именно Степанову - сказал фразу, ставшую после его заклинанием:

- На предательство человека толкает не любовь, а обременительное последствие любви - то есть семья...

Он написал в газету Маффи цикл великолепных очерков, в которых он поднял шейха - "человек интересно строит свободу методом жесткого курса". Он писал о парадоксе: диктатура во имя будущей демократии. Через два дня после того как Маффи кончил печатать его очерки, "Стандарт ойл" удвоило субсидии шейху, а через неделю шейха свалили: молодые офицеры расстреляли его во дворце и провозгласили республику.

- Служить - это не значит врать, - сказал тогда Маффи, - мне вы обязаны были сказать всю правду. Апологеты нужны кретинам, которые боятся мыслить и принимать быстрые решения.

Эд снова метнулся в левые газеты, но там его предложений не приняли: у всех был в памяти скандал с "демократическим" шейхом. Тогда Стюарт плюнул на все и пошел работать в рекламу, на телевидение.

01.12

- Так что же будем делать, Эд? - спросила Сара, и на глаза ее навернулись слезы.