Читать интересную книгу Вологодский конвой - Александр Цыганов

- Смотри, - выходя из кабинета, согласился Шаров. - Будь тогда в отряде. В самом деле, отдыхай. Замену подыщу.

В наркомовской секции, казалось, все спали. Кто-то даже посапывал. Тишь да гладь, Божья благодать.

Но мы уже были у тихого омута, где черти водятся: последняя койка в углу. Самолучшая. Сам хозяин шумно дышал, с головой накрывшись одеялом.

Серега Шаров, наклонившись, резко сдернул жесткую байку: Нарком оказался в трусах и фуфайке. Точно так и надо. Поджав ноги, недоуменно открыл глаза, тревожно озираясь, - овечкой прикидывался. И в голую горсть не сгребешь.

- В чем дело? - сипло спросил он. - А?.. Что такое? В че-ом дело?..

- В шляпе. - Для Сереги Шарова такая увертка не вывертка: взяв подчиненного за грудки, он рывком поставил того перед собой. - Одевайся. И за мной. Разговор есть, Паньков. И серьезный.

- В чем дело-о-о-о? - захрипел уже Паньков и прихлопнул к ноге вдруг забившую крупной дрожью руку. - Ты чё, в натуре, начальник? - И, выдвинув вперед челюсть, ножами выбросил в стороны руки. - Вы чё, цветные? Не доводите до греха!.. Я за базар отвечаю, мля!

- Я тебе крикну, малюточка, басом, - удерживая стальной рукой Панькова, а другой помогая ему одеваться, цедил Шаров. - Ты что, урка недоделанный, еще себе дело шьешь? Не многовато ли на одного?

- Какое дело-о-о-о?.. - свистел Паньков, шаря глазами по темным и как бы переставшим на время дышать койкам. - Никаких делов не знаю!.. Все дела у прокурора, а у нас делишки, по-ал?..

- Как не понять, - спокойно кивал Серега, подталкивая одетого Панькова к выходу. - Конечно, понял - чем старик старуху донял. Не велика наука. А ты, если хочешь, чтоб все в порядке было, иди и не рыпайся. Слушайся старших - худому не научат, родное сердце.

На улице, глянув на торчавшую из-под накинутой фуфайки рубаху согласно плетущегося Панькова, я понял, что тот потому и поднял дым коромыслом, чтобы за него только голос подали. Пожалели и заступились. Но ни у кого в это время почему-то подушка не вертелась в головах, а беспечальному сон всегда бывает сладок.

- Колись, тварь! - впервые за этот обход подал свой торопливый, лающий голос Псарев, едва только вошли в дежурку. - Нам все известно: кто дачку передал, тот и рассказал. И даже объяснение написал. Усек? Так что колись, не то прессовать буду! - Внезапно покрасневшее лицо Псарева кривилось и дергалось.

- Если известно, о чем базар, - не скрывая, ухмыльнулся Паньков, прислонившись к барьеру. - А ты, кусок, заткни фонтан. Тут и без тебя найдутся - постарше да поумнее.

Паньков покрутил тяжелой головой с осоловелыми глазами, смачно крякнул и с достоинством полез за куревом, но накинутая на его квадратные плечи фуфайка скользнула на заплеванный, плохо выкрашенный пол.

- Н-на место, - негромко приказал ей Паньков. - Видишь: народ ждет. А народ уважать требуется. Иначе ему это не по кайфу. - И, как нашкодившей, погрозил валявшейся фуфайке своим крючковатым пальцем.

Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Псарева: подскочив к Наркому, он неожиданно так ему навесил, что тот, дружески взмахнув руками, упал на зарешеченное окно.

- У-у-у!..- как трансформатор, низко и утробно загудел поднявшийся Паньков и, страшно рявкнув, располовинил свою нательную рубаху. - У-у-у!.. шагнул он к нам - широкоплечий и крутолобый, загородив собой свет. На его конвульсивно дергавшемся животе, плавно перебирая множеством мохнатых фиолетовых лапок, судорожно извивался выколотый отвратительный паук. У-у-у!..

- В сторону! - вдруг выкрикнул Серега Шаров и, коротко выдохнув, принял стойку. - Все с дороги!

Поняв, что Нарком сам на себя плеть свил, я дернулся к Сереге, но было уже поздно, он сделал рукой неуловимое движение. Передо мной брызнула своим высшим и последним накалом ослепительная лампочка, тут же канув в ночь. Черную и беспощадную, где ни встать, ни сесть.

Очнулся я уже на кушетке: спать не сплю и дремать не дремлю. Только голова гудом гудит. Да в непонятном пространстве видится торчащая из-под фуфайки рубаха, которую нестерпимо хочется поправить. Просто взять и помочь человеку, у которого эта рубаха белым шлейфом тянется по полу далеко-далеко...

- А пол-то грязный... - отчетливо шепнул мне кто-то на ухо, и тогда я открыл глаза. Встал и сел, снова встал и сел, ванькой-встанькой. Сила силу-то хоть и ломит, да только сам себя под мышку не подхватишь.

- Молоток, - осторожно похлопывал меня по щекам Серега Шаров, с тревогой заглядывая в самые глаза. - Чудак человек: ну кто же тебя на такой молоток толкал? Так ведь и без головы остаться можно. Ладно хоть в последний момент немного отвел - вскользь пришлось... Слушай, нашел за кого заступаться! Такому только попадись - убьет и не задумается... Как самочувствие-то?..

- Чуть не родил... - усмехнулся я, вроде окончательно приходя в себя и оглядываясь: Псарев подавал мне стакан с чаем. - А где остальные?

- Наркома в ШИЗО отвели, - тяжело плюхнулся рядом Шаров. - В браслеты и вперед с песней. Пускай разбираются. Туда и сам Грошев удул- только позвонили. ЧП оно и в Африке ЧП. Орет, конечно, начальство. Теперь и в самом деле будем отписываться: тому руководителю, этому... Ну да ладно, бог с ними. Слушай, ты-то чего опять чудишь?.. То в прошлый раз в пожар сунуло чудом вылез, теперь опять в ту же дыру... Не меняешься, братишка. Ишь... Георгий Победоносец какой выискался. Что ты, друган, надо ведь головой думать-то, а не метром ниже... Ну как - попрошло?..

- Да еще... местами гололед... - хмыкнул я, покосившись на Серегины гири: виноват, так знай про себя. - Знаешь, как в самолете: тошнит, и не выпрыгнешь... Да не переживай: ты здесь ни при чем, такой, видать, уродился. Давай-ка лучше чаек пить - все вернее будет...

- Не верю никому!.. - отчетливым и протяжным голосом заговорил Псарев, злобно тыча пятерней в сторону двери. Его остро-щучье лицо и без того находилось в режиме постоянного подергивания. - У меня папаша из таких тварей подзаборных! Только водку жрал да нас с матерью все жизнь калечил. А меня так все время норовил по башке долбить, чтоб дураком стал!.. А мать к каждому столбу ревновал, так в бане даже запирал, псих на самокате! Мне лет пять было, а как сейчас помню: вырвалась она раз из бани-то да бегом в горушку. Так он ее догнал - и ножиком в ногу. И никто не узнал. Попробуй пожалуйся, потом и сам не рад будешь: насмерть забьет! У него не заржавеет! Пока он жив был - не прощал я ему, доведись бы и сейчас, тоже не прощу. Нельзя! Было: зима не зима, а если успел обуться - повезло, нет - так босиком и на задворки, а там ждешь, раздетый-то - час, другой да и третий, покуда папаша не утихомирится. Или куда-то уползет. Тогда ноги в руки - да на верхний сарай и в сено: нору сделаешь, там и спишь. Так, тварюга, везде находил - нигде житья не было... Всю жизнь с матерью в этом страхе прожили. Я бы таких сволочей без суда и следствия! Сколько людей из-за них свои жизни изуродовали!

- Вот и Грошев тоже разошелся, - тихо сообщил прибывший из изолятора Паша. - Ведь Нарком молчит и на вопросы не отвечает. Рогом уперся - не сдвинуть. Его как отсюда после этого выводили, так он головой только помотал, а после как в рот воды набрал. Ни на кого и не смотрит, - пожимал плечами Паша. - Что это с ним, понимаешь? Должен еще радоваться, бычара, что так легко отделался, на чужом хребте выехал... А Грошев еще Соснину свечку вставляет: дескать, сейчас и говорить с вами, товарищ дежурный, не намерен. На планерке разберемся, почему, мол, такое дежурство было. Соснин знай краснеет да что-то мычит, а тот и слушать не хочет. Хотя у самого глаза вообще сонные: сразу видно, что недавно продрал. Не по-людски все это как-то, мужики...

- Мы тоже хороши гуси. - Серега Шаров дул, наверное, третью кружку чая. - Связь-то наркомовскую прозевали. - Выходит, теперь надо всех подряд, что ли, шмонать? - вовсе растерялся Паша. - И ваших, и наших? Где ж тогда правда-то?..

- Ты прав, Паша, - тогда ему, растерянному, и сказал я, особо не раздумывая, но, видно, пасеное-то словцо всегда за щекой. - Жизнь и в самом деле коротка, чтобы нам быть ничтожными.

- Надоело! - треснул кулаком по столу Серега Шаров. - Нытики хреновы! Все - давайте-ка еще по зоне покружим, а то скоро подъем. Или еще кто-то за нас будет горбатиться?

И он оглянулся на меня, сильный и насмешливый человек, все же поизмотавшийся к утру. И поморщился с едва заметной жалостью: мол, затейливые-то ребята недолговечны. Только привередничают на свою голову. И после весь остаток дежурства держался он в одиночестве. Лишь чаще курил. Да и остальные попритихли - понятное дело: не снова здорово. Тоже поустали.

А когда мы всем скопом двинулись в кабинет начальника сдавать дежурство, мне показалось, что у нас, одинаково хмурых и молчаливых, совершенно похожие лица - цвета повседневной шинели.

4

По-кошачьи мягко ступая по ковру, последним в кабинет вошел заместитель по режиму Грошев и сел напротив начальника: руки меж коленей, слегка пригнувшийся. И в других - дымчатых очках. Он поводил по сторонам головой, словно впервые видел собравшихся вместе с нами на планерку военнослужащих из войскового наряда. И весь доклад дежурного капитан выслушал без единого слова, но как только Соснин заговорил о ЧП, он заперебирал ногами подсобрался и приготовился. И без того было ясно, что все происшедшее хотел свалить на дежурного. Но вышло не так, как капитан Грошев загадывал. Не той получился масти козырь. В наступившей тишине все по команде замерли.