Читать интересную книгу Ход Корбюзье, или Шерше бlя femme - Наталья Солей

Спохватившись, Шапошников поспешил поддержать последнюю сентенцию хозяйки дома:

– Да, согласен. То, что он делал сам, было гениально, но адепты переборщили.

– Вот именно. Очень правильное определение. В результате для многих он стал создателем бесконечных бетонных сооружений – общежитий, заводов и санаториев – с ленточными окнами. Монстром, придумавшим высоту потолка в два сорок.

– Мне, кстати, всегда казалось очень досадным это обвинение в его адрес, – заметил Владимир. – Опять же – адаптация! Ведь Корбюзье был неисправимым идеалистом. Ему казалось, что он нашел способ за счет уменьшения высоты увеличить количество помещений. Его два сорок в высоту плохо сочетались с девятью обязательными метрами пространства на человека, по советским жилищным нормам.

– Владимир Николаевич, я вас обожаю. Конечно, это его главный тезис – у каждого человека должно быть свое личное пространство, отдельная комната, где он может заниматься чем хочет – хоть зарядкой, хоть творчеством. Главное – человек должен иметь возможность побыть один.

– Как говорила бабушка одной моей заказчицы: «Коммуналка – это академия подлости». Оттуда пошли резкость и категоричность суждений, обязательные поиски крайнего!

– Он хотел всех сделать счастливыми. Это утопия, – привычно вздохнула Ангелина Ивановна и продолжила: – Корбюзье стал часто и подолгу бывать в Москве. Постепенно они с бабушкой очень сблизились, но отношения скрывались от всех, хотя, конечно, многие о них догадывались.

– Постойте, так вы внучка Корбюзье? – наконец сообразил Владимир.

– Да. Сейчас можно сказать, что к счастью – да… Было ли это счастьем для бабушки – не знаю. Поначалу – конечно. Но потом… Но все по порядку. Моя тема – история архитектуры Москвы. Я писала по ней диплом, потом диссертацию, уже более конкретно связанную с Корбюзье. Была идея строительства Москвы как социалистической столицы. Купеческая, наполовину деревянная, она представлялась тогда символом отсталости, символом царской России. Нужно было какое-то крупное сооружение, способное затмить прошлое. Дворец Советов, к примеру, замысливался таким огромным, что храм Христа Спасителя был бы ему «по колено». Симонов монастырь взорвали. Это был политический акт: мол, на месте рассадника мракобесия построим очаг социалистической культуры! Здание Рабочего дворца сооружено на монастырском подворье по проекту братьев Весниных; оно вошло во все советские архитектурные учебники. Чудом уцелела Красная площадь: на месте ГУМа, например, должно было возникнуть здание Наркомтяжпрома – министерства, отвечающего за индустриализацию страны.

Корбюзье же предложил совсем другую концепцию новой Москвы: оставить старый город и строить рядом новую столицу, а историческую часть сделать музеем. Но наши вожди эту идею с негодованием отвергли. Было заявлено, что Корбюзье мыслит «не по-нашему». У нас есть Кремль, и от него должно все расти, развиваться. Стали строить новый дом Совнаркома, второй дом Совнаркома – печально известные «дома на набережной»… Объявили конкурс на проект Дворца труда, которому надлежало занять весь Охотный Ряд, в результате построили на этом месте гостиницу «Москва», которую теперь доблестно снесли. У нас вечно все так – «до основанья мы разрушим, а затем…».

– Был против, а в конкурсе на проект Дворца Советов на месте храма Христа Спасителя участвовал.

– Так храм к тому времени давно снесли…

– Да и в конце концов, кроме бассейна, ничего не построили.

– Да как построишь? Там ведь все проваливалось, Дворец Советов построить пытались, но не смогли. Даже бассейн все время ремонтировали, там что-то все время рушилось. А восстановили храм – и все нормально, никаких проблем при строительстве не было. Вот пример того, что нельзя все разрушать до основания, потом все равно придется восстанавливать, а на это уходят годы.

– Так что же было потом?

Ангелина Ивановна не успела ответить на вопрос Шапошникова. Зазвонил домофон.

– О, это Аня с Андрюшей пришли. Сейчас я вас с ними познакомлю, – радостно сказала хозяйка дома. – Наконец-то. Аня поехала за едой для Феди.

На звонок в комнату вышел огромный заспанный кот. Он оценивающе посмотрел на Владимира, чинно проследовал к входной двери и уселся там в ожидании своих.

– Удивительно. Сколько людей живут в доме, а он всегда знает, когда кто-то из нас заходит в подъезд. Это наш Фердинанд. Красавец, правда?

Вопрос был риторическим и подразумевал только утвердительный ответ. Видимо, Фердинанд в доме был не на последних ролях.

«Обычно мои заказчики котов в квартирах не держат, – подумал Шапошников. – Опасаются за мебель и обои. Но этот котяра воспитанный, наверное. Вроде бы никаких повреждений в квартире нет. Видимо, потому и любимец».

Где-то вдалеке заурчал лифт, и вскоре под приветственное мявканье Фердинанда в квартиру вошла Аня.

Володя сидел прямо напротив входной двери. Хорошо, что сидел. На несколько мгновений он впал в столбняк – это была ТА самая девушка, которую, как считал Шапошников, он больше никогда не увидит.

Следом за Аней вошел тот самый парень, который подъехал к дому на машине.

«Так вот кому достаются лучшие из лучших. Банкирам. Что ж, вполне логично», – с грустью подумал Володя.

– Мы тут вас заждались, – запричитала Ангелина Ивановна. – Особенно Федя. Вот познакомьтесь, пожалуйста, Владимир Николаевич, очень известный архитектор, ну, вы это знаете, а это моя дочь Аня и ее жених Андрей Сергеевич Павлов.

Аня впервые посмотрела на гостя. Их глаза встретились, и Володя понял, что же именно так привлекает в этой девушке. Глаза, конечно глаза. Они же светятся… Девушка протянула руку. А Владимир неожиданно для самого себя, и не вполне оправдано для делового знакомства, вместо того чтобы пожать эту руку, склонился над ней для поцелуя.

Едва прикоснувшись к кончикам ее пальцев, он почувствовал, что его как будто слегка ударило током. Почудилось даже, что искра промелькнула и что ее не могли не заметить окружающие.

Во всяком случае, Андрей Сергеевич определенно был недоволен внезапно наэлектризовавшейся атмосферой и очень сухо приветствовал Владимира, боковым зрением отмечая повышенный интерес своей невесты к этому, видите ли, известному архитектору. Да она с него глаз не сводит!

Нет, он не из тех, кто потерпит соперника. Ну ничего, он с ним разберется, но сделает это тонко. Никаких грубых выпадов и унижений противника, лишь ненавязчивая демонстрация своих явных преимуществ.

– Действительно, мы о вас много наслышаны. Приятно, что вы смогли к нам приехать – это при вашей-то востребованности! Кажется, вы нашли с Ангелиной Ивановной общий язык? – любезно поинтересовался жених.

– Надеюсь.

– Это главное. Ангелина Ивановна порой необычайно требовательна в оценке людей…

– Ну, не надо делать из меня монстра, Андрей. Если вы имеете в виду вашу протеже с Рублевки, то ведь она только декоратор, а нам нужен человек универсальный. С нуля и под ключ. Архитектор и дизайнер в одном лице. К тому же она большая поклонница поп-арта, чего не могу сказать о себе.

Аня взяла на руки проходившего мимо сытого и довольного Фердинанда и водрузила к себе на колени, поставив на задние лапы. Вид у кота был очень важный. Аня подняла вверх его переднюю лапу, как будто он просит слова.

– Мы все не любим поп-арт, – облизываясь, серьезно сообщил Фердинанд голосом Ани. – Хотя понятно, почему в начале девяностых у нас вновь к нему возник интерес. У нас сложилась та же ситуация, что и в Америке после Второй мировой войны. Тогда там сформировался слой состоятельных людей, которые могли себе позволить приобретать товары не столько необходимые, сколько знаковые, указывающие на принадлежность их владельцев к тому или иному социальному слою. Именно так и формируется массовая культура, поп-искусство. Оно ведь непременно использует стереотипы и символы при отсутствии личностного начала.

– Ну и что это за искусство – без личностного начала, без души? – подхватила Ангелина Ивановна. – Нам такое искусство неинтересно, хоть мы и переживаем время царствования стереотипов. Опять революция, опять до основания все разрушили, опять вернулись к банальной установке – быть не хуже других, быть как все.

– Я этого не хочу, – продолжал невозмутимый Фердинанд. – На самом деле только с развитием, благодаря эволюции, появляется желание не сливаться с толпой. А мы, консерваторы, все эволюционные стадии развития давно преодолели, и стереотипы нам неинтересны.

Подчиняясь Аниным рукам, Федя послушно жестикулировал лапами, мотал головой и в заключение раскланялся под аплодисменты хохочущих гостей.

– Фердинанд – наш единомышленник, ярый противник революций, сторонник эволюционного развития, неразрывности времен, – пояснила Ангелина Ивановна. – Уважая любые эксперименты в современном искусстве, он все-таки отдает предпочтение традиционным направлениям.