Читать интересную книгу Трофейщик - Алексей Рыбин

— Так себе, Виталий Всеволодович.

— Поспал хоть немного?

— Поспал, поел.

— Сможешь сегодня до Петровича доехать?

— Эх, — Коля покачал головой, — если надо, доеду, конечно.

— Ну вот и славно. — Лебедев взял лежащий на постели лысого радиотелефон и набрал номер. — Миша? Алло, Миша, ты? Привет. Как здоровье? — Последовала долгая пауза, потом Лебедев, не выключая, положил телефон на колени. Из динамика слышалось невнятное бормотание и крики. Примерно через минуту он снова поднес трубку к уху и сказал:

— Ну, понятно, понятно. Слушай, мы тут будем рядом с тобой, может быть, заскочим. Что же ты так неэкономно? Ну, подкину, подкину тебе денег. Хорошо. Отдыхай.

Он снова повернулся к Коле.

— Коля, сам понимаешь — дело есть дело. Мне не хочется тебя мучить, но придется съездить. Он там пьяный уже, но ты поговори с ним как следует. И самое главное — мне нужна гарантия, что больше никто никогда от Петровича ничего не узнает. Ты меня понял, Коля?

— Понял, Виталий Всеволодович. Сделаем. Что с этим алкашом церемониться?..

— Коля, для тебя он не алкаш, а Петрович, Михаил Петрович. Он в свое время много хорошего сделал. Удачи тебе, Коля.

— Спасибо. Можно ехать?

— Поезжай, поезжай. И действуй на свое усмотрение.

V

На улице Тамбасова, напротив необъятного полигона, отгороженного высоким забором из частой проволочной сетки и принадлежащего бывшей киностудии «Ленфильм», стоит среди одинаковых белых длинных домов красное кирпичное здание — так называемый торговый центр. Вокруг этого массивного, странной формы неуклюжего строения с неожиданными закруглениями, выступами, нишами, башенками и какими-то отростками концентрируется обычно вся светская жизнь микрорайона. Большинство необходимых услуг, в которых нуждаются окрестные жители, они получают именно здесь. Несколько сортов магазинов, от продовольственного до цветочного, парикмахерская, прачечная, отделение милиции, что-то еще — много внутри красного дома лестниц, дверей без надписи и коридоров.

Михаила Петровича Кашина, или — для друзей — просто Петровича, привлекало в этом центре одно место, ставшее уже много лет назад его вторым домом, а именно пивная, расположенная в правом, если смотреть с фасада, торце здания.

Утром Михаил Петрович Кашин чувствовал себя отвратительно. Последний месяц он пил каждый день и помногу, пренебрегая качеством напитка в пользу его количества, и результаты были налицо. Трясущимися руками он открыл ящик старого рассохшегося письменного стола. Ящик был почти пуст, за исключением набросанной в беспорядке разной мелкой дряни — пары старых, невесть откуда взявшихся значков, поздравлявших планету с праздником 1 Мая, скомканных автобусных талонов, табачных крошек, квадратных кусочков бумаги «для заметок», исчирканных неведомыми хозяину номерами телефонов и именами, ничего ему теперь не говорящими. Тут же были лет пять назад остановившиеся часы «Ракета» без ремешка, неработающая зажигалка, скрученная в мягкий цилиндр широкая бумажная лента с запечатанными в нее десятью презервативами, еще какие-то бумажки.

Михаил Петрович проехал ладонью по дну ящика и нашарил в дальнем углу под шуршащим хламом то, что искал, — пятидесятитысячную купюру, последнюю из многих, полученных им месяц назад. Хрустящая, новенькая бумажка принесла уверенность и покой. Михаил Петрович медленно, покачиваясь и с трудом переставляя не слушающиеся ноги, вышел на кухню, открыл кран и подставил рот под холодную, с металлическим привкусом струю воды. Сделав несколько глотков, он застыл с открытым ртом, давая воде свободно выливаться из него в раковину, полоская воспаленный, распухший язык и десны. Потом засунул под кран голову и с минуту терпел ледяной холод в затылке. Когда ему показалось, что стало немного легче, он вернулся в комнату и сел на раскладушку. Кроме этой древней, с мятыми алюминиевыми трубками и прорванным выцветшим брезентом походной кровати и стола, в комнате не было ничего. Не было стульев, телевизора, не было шкафов, книг, картин. Не было холодильника, стола, кастрюль, сковородок, чайника на кухне. В прихожей не было вешалки, полочки для обуви. На подоконнике стояли четыре граненых столовских стакана, общепитовская же вилка торчала из поллитровой банки с застывшими жуткого, неживого цвета остатками «Борща украинского», что было обозначено на блеклой этикетке. Рядом с банкой на мятом газетном листе возвышалась гора плоских бело-серых окурков «Беломора» с редко торчащими желтыми цилиндриками сигаретных фильтров. Гора дала оползень, и значительная ее часть уже находилась на полу, и без того грязном, в темных липких пятнах и в пыли.

Михаил Петрович положил деньги, которые все это время сжимал в кулаке, на подоконник, запустил руку в кучу окурков, разворотив ее и сбросив на пол очередную порцию, нашел почти целую беломорину и снова отправился на кухню прикуривать от постоянно горевшей газовой конфорки.

«Опять все просрал, — подумал он, усевшись на раскладушку и разглядывая пятидесятитысячную. — Что ж я за мудак? Два лимона. Надо было пять просить, этот мажор и пять бы дал. — Он мрачно посмотрел на загаженный подоконник. — Или самому нужно было все толкать потихонечку. Перетрусил я, а зря. На новых бандитов, конечно, выходить боязно — эти грохнут и не моргнут, а старые люди… Да, впрочем, кто из старых, кроме Виталия, мне поверит теперь? Для Виталия два лимона — тьфу! Отмазался, гад, от старого друга, а сколько он на этом заработает — не сосчитать. Мог бы и в долю взять».

Папироса зашипела, и Михаил Петрович почувствовал во рту вкус горелой бумаги. Бросив потухший окурок на подоконник, он встал, взял деньги и вышел в прихожую. «Ладно, надо что-то делать. Сейчас срочно пивка, потом возьму бутылку и разберемся. Что-то надо делать», — тупо повторял он про себя, напяливая изношенные скороходовские ботинки, закрывая с трудом дверь на ключ и выходя на улицу.

Яркий свет ослепил его, Михаила Петровича снова зашатало, затошнило, каждый шаг требовал полной концентрации и внимания, он медленно двигался вперед, но расстояние до торгового центра, казалось, не уменьшалось. «Три столба», — сосчитал он уличные фонари, стоящие вдоль дороги, и бесконечно долго шагал от одного к другому. Миновав последний, подбрел к ступенькам — пять ступенек вверх, он войдет в знакомое помещение, и все будет хорошо, все будет просто прекрасно, главное — не расслабляться и не паниковать.

Он почувствовал, что теряет сознание, и, зажмурившись, почти бегом рванул вверх по лестнице.

Перед стойкой толпилось несколько человек — Семен, высоченный дядька, ровесник Михаила Петровича, но выглядевший и чувствовавший себя не в пример лучше, стоял первым. Семен был одет в нейлоновый спортивный костюм, обтягивающий его огромный живот, мощные ляжки и шары бицепсов. Бритая наголо голова Семена росла прямо из необъятных плеч. Он улыбался, шутил со стоящими за ним двумя заморышами-мужичонками, «волчившими» на «Ленфильме», то есть работающими без оформления грузчиками на день. Мужичонки подобострастно хихикали, с нетерпением поглядывали искоса на две пятилитровые банки, медленно наполняющиеся мутным пивом из спаренных блестящих кранов. Михаил Петрович не раздумывая двинулся прямо к Семену.

— Петрович, здорово! — заблестел зубами Семен, — Ой-ой-ой, завязывать пора, Петрович, не пущу без очереди, ха-ха, не пущу! Совсем ты неживой, ха-ха.

Михаил Петрович молча смотрел в пол. Голос Семена уходил дальше и дальше, смысл слов почти не улавливался.

— Две. — Он положил деньги рядом с банками Семена.

— Серега, ладно, налей ему парочку. И мне тоже, — милостиво приказал Семен хозяину пивных кранов. — Завязывай, Петрович, сдохнешь ведь. Нельзя же так пить. Сколько дней-то уже?

— Сейчас, Сеня, подожди, подожди. — Михаил Петрович неловко взял кружки и, чувствуя, как трясти начинает не только руки, а уже все тело, понес их к одному из высоких круглых столиков. Поставив, вернее, почти уронив их на столешницу, он схватил одну кружку двумя руками и, проливая пиво на грудь, стал судорожно глотать.

— Сдача вот твоя, — сказал подошедший Семен, бросив на стол четыре десятки и несколько скомканных мелких бумажек. — Чего ты скис, Петрович? Делом займись, пропадешь ведь.

— Не пропаду, Сеня, не пропаду. Есть у меня наколка одна, хорошее дело, денежное. Не пропаду. — Голос Михаила Петровича дрожал по-прежнему, но сознание возвращалось, голова прояснялась и появлялось ощущение причастности к окружающему миру — ноги начинали чувствовать пол, руки из ватных становились живыми и относительно послушными. — Повторим? — Он посмотрел на Семена посветлевшими глазами.

— Опять разгоняешься? Иди отдохни, Миша. Ты в зеркало-то на себя смотрел сегодня? Чистый труп. Хорошо тебе.